Абрахам МЕРРИТ
МЕТАЛЛИЧЕСКОЕ ЧУДОВИЩЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
До того, как нижеследующее изложение попало в мои руки, я никогда не
встречался с его автором доктором Уолтером Т.Гудвином.
Когда рукопись с описанием его приключений среди доисторических руин
Нан-Матала на Каролинских островах ("Лунный бассейн") была передана мне
Международной Научной Ассоциацией для подготовки к печати, доктора Гудвина
в Америке не было. Он пояснил, что еще слишком потрясен и угнетен; слишком
болезненны для него воспоминания о тех, кого он любил и с которыми - он
был в этом уверен - никогда не встретится.
Я знал, что он отправился в какой-то отдаленный район Азии в поисках
определенных ботанических образцов, и потому с большим удивлением и
интересом воспринял приглашение президента Международной Ассоциации
встретиться с доктором Гудвином в определенном месте и в указанное время.
Внимательно изучая документы, связанные с Лунным бассейном, я
составил себе мысленное представление об их авторе. Прочел я и его
ботанические исследования, которые поставили его выше всех американских
специалистов в этой области. Любопытное смешение точных научных данных и
поэтических описаний позволило мне уточнить свое мысленное представление.
И я был рад, что угадал довольно точно.
Президент Ассоциации познакомил меня с крепким, хорошо сложенным
человеком чуть ниже среднего роста. У него оказался широкий, но довольно
низкий лоб, напомнивший мне покойного волшебника электричества Стайнметца
[Чарлз Протеус Стайнметц, известный американский инженер и изобретатель].
Под прямыми черными бровями добрые проницательные карие глаза, немного
печальные, с легким оттенком юмора; глаза одновременно мечтателя и
деятельного человека.
Не старше сорока, решил я. Короткая заостренная бородка не скрывает
решительной твердой нижней челюсти и хорошей формы рта. Волосы густые,
черные, с проблесками седины: точки и полоски серебра, сверкающие тусклым
металлическим блеском.
Правая рука на перевязи и прижата к груди. Приветствовал он меня
застенчиво. Протянул левую руку, и, когда я пожал ее, меня поразило
странное, но приятное ощущение: тепло, чуть ли не электричество.
Президент Ассоциации осторожно помог ему сесть.
- Доктор Гудвин, - сказал он мне, - еще не вполне оправился от
последствий своих приключений. Их суть он позже сам объяснит вам. А тем
временем не согласитесь ли, мистер Меррит, прочесть это?
Он протянул мне несколько листков, и, читая их, я ощущал на себе
взгляд доктора Гудвина, ищущий, взвешивающий, оценивающий. Оторвав взгляд
от письма, я увидел в его глазах новое выражение. Застенчивость исчезла;
взгляд его был дружеским. Очевидно, я прошел испытание.
- Принимаете, сэр? - вежливо и серьезно спросил президент.
- Принимаю? - воскликнул я. - Конечно! Для меня не только большая
честь, но и радость сотрудничать с доктором Гудвином.
Президент улыбнулся.
- В таком случае, сэр, мне нет необходимости тут задерживаться, -
сказал он. - Завершенная часть рукописи у доктора Гудвина. Вы сможете
обсудить ее.
Он поклонился и, прихватив старомодную шляпу и тяжелую трость,
удалился. Доктор Гудвин повернулся ко мне.
- Начну, - сказал он после небольшой паузы, - со встречи с Ричардом
Дрейком на поле голубых маков, подобном молитвенному ковру у подножия
безымянной горы.
Зашло солнце, стемнело, вспыхнули огни города, много часов Нью-Йорк
шумел вокруг, но я ни на что не обращал внимания, слушая рассказ об
удивительной, совершенно необычной драме неизвестной жизни, о
необыкновенных существах, неведомых силах и о непобедимом человеческом
героизме - в тайных ущельях неисследованной Азии.
Только на рассвете ушел я домой. И еще много часов спустя отложил
незавершенную рукопись, попытался уснуть, и сон мой был неспокоен.
А. Меррит
1. ДОЛИНА ГОЛУБЫХ МАКОВ
В великом тигле жизни, который мы зовем нашим миром, в еще более
обширном тигле, называемом вселенной, тайн и загадок как песчинок на
берегу океана. Они преодолевают гигантские, заполненные звездами
пространства; таятся, крошечные, под ищущим глазом микроскопа. Они рядом с
нами, невидимые и неслышные, зовут нас, спрашивают, почему мы не слышим их
призывов, не видим их чудес.
Иногда покров с глаз человека спадает, и он видит - и рассказывает о
своих видениях. И тогда те, кто не видел, вопросительно поднимают брови,
насмехаются над ним, а если видение было действительно великим,
обрушиваются на него и уничтожают.
Чем грандиозней тайна, тем яростнее оспаривается ее существование; а
если она не так значительна, человек может сообщить свои свидетельства и
добиться, чтобы его выслушали.
И для этого есть причина. Жизнь - это фермент, и над ней и вокруг
нее, изменяясь и перемещаясь, добавляя или отбирая, бьются бесчисленные
силы, видимые и невидимые, известные и неизвестные. И человек, атом в этом
ферменте, цепляется за то, что кажется ему устойчивым; и совсем без
радости встречает утверждения, что опирается он, так сказать, на сломанную
трость и не видит более прочной.
Земля - это корабль, прокладывающий свой путь по неведомым океанам
пространства, где есть неизвестные течения, тайные мели и рифы и где дуют
непостижимые ветры космоса.
И если к путникам, с трудом движущимся своим курсом, подходит некто и
заявляет, что курс неверен и карты нужно переделать, его вряд ли встретят
приветливо!
Поэтому люди привыкли осторожно рассказывать о тайнах. Но каждый в
глубине сердца знает, что в реальность своего видения он должен верить.
Я разбил свой лагерь в необыкновенно прекрасном месте, таком
прекрасном, что дыхание перехватывало и в груди начинало болеть; но потом
охватывало ощущение спокойствия, как целительный туман.
Я шел с самого начала марта. Теперь же была середина июля. И впервые
с начала пути ощутил - не забытье, этого никогда не будет, - успокоение,
впервые со своего возвращения с Каролинских островов год назад.
Нет необходимости останавливаться на этом - все это уже описано. И не
буду говорить о причинах своей непоседливости: те, кто читали мой
предыдущий рассказ, знают их. Не нужно также описывать шаги, приведшие
меня в эту мирную долину. Достаточно сказать, что однажды вечером в
Нью-Йорке, перечитывая свою, может быть, самую значительную работу - "Маки
и примулы Южного Тибета", результат моих путешествий 1910-1911 годов, я
решил вернуться в эти тихие, заброшенные места. Только там мог я найти
что-то похожее на забвение.
Я давно хотел изучить некое растение, все разновидности той его
формы, что растет на южных склонах Эльбруса, горного хребта в Персии,
который тянется от Азербайджана на западе до Хорасана на востоке. Оттуда я
собирался следовать за модификациями этого растения в хребтах Гиндукуша и
в южных отрогах Транс-Гималаев - огромной горной цепи, выше самих
Гималаев, глубоко изрезанной ущельями и пропастями; такое название этим
горам дал Свен Хедин в своем путешествии в Лхасу.
После этого я собирался по горным переходам добраться до озер
Манасаровар, где, согласно легенде, растет светящийся пурпурный лотос.
Честолюбивый проект, и очень опасный; но ведь сказано, что серьезные
болезни требуют сильнодействующих средств; я знал, что пока вдохновение
или какое-то сообщение не подскажет мне, как добраться до тех, кого я так
люблю, ничто меньшее не утишит мою сердечную боль.
И, откровенно говоря, я чувствовал, что такого вдохновения или
сообщения никогда не будет, и потому конец меня не особенно беспокоил.
В Тегеране я нашел необычного слугу; больше того, товарища, советника
и переводчика.
Это китаец по имени Чу-Минг. Первые тридцать лет своей жизни он
провел в большом монастыре Палкхор-Чойнд в Гуанцзе, к западу от Лхасы. Я
не спрашивал у него, почему он оттуда ушел и как оказался в Тегеране. Мне
просто повезло, что он из монастыря ушел, а я нашел его. Он
отрекомендовался как лучший повар на десять тысяч миль от Пекина.
Мы путешествовали почти три месяца: Чу-Минг. я и два пони с моим
имуществом.
Мы шли по горным дорогам, которые помнили эхо марширующих войск Дария
и орд сатрапов. Высокогорные пути Ахеменидов, да, и еще раньше они дрожали
от топота ног мириад богоподобных завоевателей-дравидов.
Мы прошли древними иранскими тропами; дорогами воинов победоносного
Александра; прах македонцев, греков, римлян вздымался вокруг нас; пепел
пламенного честолюбия Сасанидов стонал у нас под ногами - ногами
американского ботаника, китайца и двух пони. Мы проходили ущельями, чьи
стены отражали возгласы эфталитов, белых гуннов, разрушивших мощь гордых
Сасанидов; но и они сами, в свою очередь, пали перед турками.
Мы вчетвером: два человека, два животных - прошли путями персидской
славы, позора и смерти Персии. И уже сорок дней не видели мы ни одной
живой души, ни следа пребывания человека.
Дичи было в изобилии; Чу Мингу иногда не хватало зелени, но мяса -
никогда. Вокруг нас сумбур могучих вершин. Я знал, что мы находимся вблизи
слияния Гиндукуша с Транс-Гималаями.
Утром из неровного ущелья мы вышли в очаровательную долину, и, хоть
было еще рано, я разбил палатку, решив до завтра никуда не двигаться.
Долина напоминала гигантскую чашу, наполненную спокойствием. В ней
жил спокойный, величественный, невозмутимый дух - как непоколебимое
спокойствие, которое, согласно верованиям бирманцев, охватывает место, где
спит Будда. На востоке начинался гигантский склон безымянной вершины,
через ущелье в нем мы пришли сюда. Вершина была увенчана серебряной
шапкой, усаженной бледными изумрудами, - это снежные поля и ледники.
Далеко на западе другой серо-красный гигант вздымался, закрывая выход из
долины. На севере и юге горизонт представлял хаотическую линию башен,
шпилей, минаретов, ступенчатых, куполообразных, и каждый увенчан короной
из серебра и зелени вечных снегов и льда.
Вся долина представляла собой непрерывное поле голубых маков,
блистающее под утренним небом середины июля. Маки на мили тянулись вдоль
пройденной нами тропы и уходили вперед на мили, которые еще предстояло
пройти. Они кивали, склонялись друг к другу, казалось, они
перешептываются, вот-вот поднимут головы и посмотрят, как толпа
миниатюрных лазоревых фей, посмотрят полуозорно, полудоверчиво в лица
охраняющих их венценосных гигантов. И когда поднимался легкий ветерок,
маки, казалось, сгибаются под легкой походкой невидимой торопливой
принцессы.
Как обширный молитвенный ковер, сапфировый, шелковый, маки тянулись
до серых подножий гор. Между их южной оконечностью и толпящимися вершинами
виднелся ряд поблекших коричневых низких холмов - будто увядшие и усталые
старики в коричневой одежде, лежат, согнув спины, спрятав лица между
вытянутыми руками, упираясь ладонями в землю и касаясь ее лбом, - лежат в
бессмертной позе преклонения.
Я почти ожидал, что они встанут, - и тут на одном каменистом склоне
появился человек, неожиданно, с той внезапностью, в какой этих широтах при
необычном свете возникают предметы. Он стоял, разглядывая наш лагерь; и в
это время рядом с ним показался нагруженный пони и тибетский крестьянин.
Первый помахал рукой и большими шагами начал спускаться с холма.
Когда он приблизился, я внимательно разглядел его. Молодой гигант, на
