сама ситуация убивает весь романтизм, ибо нет времени даже
познакомиться, как, в общем-то, нет и желания, главное -
совершенно верно, добраться до места и поскорее надеть на себя
что-нибудь сухое.
Но дождь прекращается, как прекратился и ветер, лодочка уверенно
входит в бухту, на берегу которой (что более чем естественно)
уютно светят огни пансионата, вдруг ставшего для меня
долгожданным домом. Руки болят от весел, я замедляю ход лодки и
пытаюсь перевести дух.
- Спасибо, - слышится из-за спины, - большое спасибо, я уже не
надеялась, что выберусь.
- Как вас туда занесло? - не поворачиваясь, спрашиваю я.
- По кромке, почти по воде, иначе не пройти, но когда пошла
волна, то идти обратно стало невозможно, и я испугалась.
- Ладно, - говорю я, - все хорошо, что хорошо кончается, - и
вновь берусь за весла, стараясь плавно и пристойно подгрести к
пирсу, на котором уже маячит смугло-загорелый коротыш-лодочник,
явно переживший несколько неприятных (мягко говоря) минут.
Нос лодки тыкается о доски настила, я вспрыгиваю на пирс,
подтягиваю суденышко за цепь и закрепляю ее замком, снимаю и
передаю перепуганному мужичку весла, а потом поворачиваюсь и
протягиваю спасенной (даже говорить подобное смешно) незнакомке
руку. Она с благодарностью опирается на нее и вылазит (именно
что вылазит, то есть тяжело переваливается через борт и неуклюже
встает на доски настила)из лодки. На ней майка и шорты, насквозь
мокрые. В иной ситуации это дало бы мне повод оценить и описать
ее фигуру, создав из ничего плавную крутизну бедер, тяжелую (или
напротив - легкую ) полноту стана, обыграть хорошо заметные
пипочки сосков, резко торчащие на замерзшей до пупырышек груди,
затем перейти к описанию роста незнакомки, скользнув пристальным
и внимательным взглядом по ее ногам (длинные или чуть
коротковатые, полные или худые, красивые или так себе, впрочем,
последние можно не заметить), оставив напоследок лицо со
спутанными и мокрыми (а как иначе?), потерявшими всю прелесть и
блеск (черные? каштановые? пепельно-серые? - отошлем читателя к
следующей главе) волосами и с глазами, в которых за испугом стал
неразличим цвет, хотя для женских глаз он имеет такое же
значение, как - скажем - название для той книги, что я сейчас
пишу.
- Даже не знаю, как отблагодарить вас! - говорит незнакомка,
ежась от холода и смущения. - Я понимаю, что ничего смертельного
бы не произошло, правда, я всегда попадаю в дурацкие ситуации,
но если бы не вы, то. . .
- Не стоит благодарности, - устало отвечаю я, решив оборвать
фразу на полуслове и тем самым перейти непосредственно к
следующей главе, в которой и должно произойти (как на этом после
обеда, в уже успевший стать прошлым солнечный час, настаивала
Сюзанна) мое знакомство с К.
8
Проводив глазами незнакомку, исчезнувшую за быстро закрывшимися
дверями (так и хочется написать "дверьми"), я, перебросившись
парой фраз с лодочником ("ничего страшного не могло случиться,
гребец я не из плохих"), поставил весла на место и пошел к себе
в номер с одним лишь желанием - принять горячий душ и
переодеться. Сюзанна уже проснулась и сидела на кровати,
забравшись на нее с ногами и меланхолично глядя перед собой,
пребывая то ли в трансе, то ли в медитации, то ли погрузившись в
то состояние, которое рифмуется и с прострацией, и с тоской.
- Чего ты такой мокрый? - спросила она, внезапно выходя из комы.
- А ты что, спала все это время?
- Да-а! - И она сладко потянулась, а потом посмотрела на часы: -
Боже, да мы можем опоздать!
- Куда? - не понял я.
- Нас с тобой ждут ровно в семь часов у входа в ресторан, ты
что, забыл?
- Забыл, - кивнул я. - Но знаешь, я попал в такой ливень...
Она легко соскочила с кровати, скороговоркой велев мне срочно
идти в душ (умница!) и столь же быстро переодеваться (ну что за
умница!), ибо похож я - цитирую - "на мокрого и облезлого
петуха, а ведь идешь на встречу с женщиной". Опустим момент
принятия душа, оставим вне белого поля страницы весь (надо
отметить, что очень быстрый) процесс переодевания, выйдем вслед
за моей женой из номера и направимся к ресторану. Для этого надо
спуститься этажом ниже, войти в крытую галерею и, пройдя по ней
сколько-то метров, открыть большую резную дверь, за которой
начинаются уютные ряды четырех- и двухместных столиков, как бы
гарцующих вокруг большого круглого стола, расположенного в самом
центре зала. Тут отметим (заметим, пометим), что до семи вечера
ресторан был столовой, а вот с семи - соответственно -
рестораном, то есть стоимость блюд, подаваемых вечером, не
входила в стоимость путевки, да и меню было (естественно) иным,
то есть ужин как бы существовал сам по себе, и если ты не хотел
платить за него отдельно, то просто мог не ужинать, хотя кто
скажет мне, зачем я рассказываю об этом?
Ресторан был пуст, видимо, прошедшая гроза (назовем именно так
описанное в предыдущей главе явление природы) напугала
постояльцев пансионата и загнала их в уютные норки комнат:
отойти, отогреться, вновь почувствовать себя комфортно.
Мы выбрали столик на четверых неподалеку от входа и сели за
него, не знаю, что чувствовала Сюзанна, я же, мягко говоря, был
в бешенстве от нелепости происходящего. Даже хорошо понимая
абсурдность ситуации и - более того - немало сделав сам именно
для такого ее развития, я внезапно ощутил, что развертывающееся
действо все более приобретает фарсовые черты. Пари - это еще
можно понять, это относится к тому бреду, который можно назвать
нашей (то есть моей и Сюзанны) жизнью и что, в общем-то, мало
кого касается, то есть в этом мы вольны поступать так, как нам
хочется, и лишь от меня зависит, продавать душу дьяволу или нет,
как от Сюзанны зависит, что ей делать в этой ситуации. Нас
слишком многое связывает, вспомню хотя бы тот год, когда мы жили
втроем - Сюзанна, Павел, я, Павел, я, Сюзанна, не продолжаю
тасовать имена, ибо результат все равно известен. И даже
безумие, ввергнувшее Пашу Белозерова в черный и смрадный омут
запределья иной, никому из нас, нормальных смертных, неведомой
реальности - это то, что касается лишь нас. Не думаю, чтобы мы с
Сюзанной были за происшедшее в ответе перед Богом, но даже если
и так, то платить должны именно мы, то есть я и Сюзанна, Сюзанна
и я, два кубика, которые, как ни складывай, все равно составляют
единое целое, осколки смальты, выпавшие из мозаики, но накрепко
прикипевшие друг к другу, даже цвета я могу назвать: пусть один
будет фиолетовым, а другой, к примеру, нежно-зеленым, хотя
почему именно так - кто знает?
Но решение Сюзанны вовлечь в этот распавшийся треугольник еще
один элемент и таким образом вновь склеить давно несуществующее:
что, кроме бреда, можно увидеть в этом сценарии, честь и
написания, и постановки которого принадлежит исключительно моей
жене? Я никогда не доходил до того, чтобы начать ненавидеть
Сюзанну, да, собственно, за что? Только за то, что она такая,
какая есть? Но это лишь бессмысленная игра слов, жонглирование
существительными и наречиями, каждый из нас такой, какой он
есть, дешевая софистика, место которой в латиноамериканских
мелодрамах, а любителем последних я никогда не был и не буду,
хотя сейчас чувство, отдаленно похожее на ненависть, внезапно -
ну не скажешь ведь "посетило меня"! Да и потом, собственно,
ненависть хороша тогда, когда за ней виднеются высокие и мрачные
котурны трагедии, когда плавно льется из уст персонажей белый
стих, разящий направо и налево обжигающими душу метафорами ("о
смрадный день, улегшийся, как труп, у ног того, иного кто
достоин..." и так далее, примеров существует предостаточно), за
которыми чудится лязг мечей, и не бутафорских, а самых
настоящих, разящих и в мозг, и в сердце, мечей, вызывающих
потоки крови и: а вот тут надо разобраться, каким должен быть
финал? Но это тогда, когда есть трагедия, мне же происходящее
напоминало фарс, и чувство, внезапно (тут я пропускаю одно
слово) меня, лишь отдаленно походило на ненависть, скорее, это
было нечто среднее между брезгливым (вот отчего только?)
недоумением и ощущением полной бессмыслицы и нелепости сюжета,
что, между прочим, случается всегда, когда ты не можешь
управлять ни жизнью, ни персонажами.
- Успокойся, - равнодушно говорит Сюзанна, проглядывая меню, -
лучше скажи, что будешь есть?
- А что будет есть наша гостья? - агрессивно спрашиваю я.
Сюзанна начинает смеяться, а потом тихим и бесцветным (хотя
обычно голос у нее совсем другой) тоном просит меня не беситься,
не сходить с ума, не буянить, не (жаль, что под руками нет
словаря синонимов), а набраться терпения и посмотреть, что из
всего этого выйдет, ибо сейчас она вообще сомневается, что
гостья придет, а значит, что она может снять вопрос о
предоставлении залога за пари, проще говоря, не суетись,
дорогуша, если ничего не выйдет, то плакать не буду, а там
посмотрим.
Но посмотреть так и не удастся - как раз в этот момент двери
ресторана открываются и в них влетает (впархивает, опять же -
кому что больше нравится) особа лет двадцати восьми - тридцати,
подходит к нашему столику и застывает - тут употребим штамп "как
вкопанная", ибо именно так и застывает перед нашим столиком
незнакомка, что немудрено, так как... Да, вы абсолютно правы, мы
уже знакомы, мы прекрасно знакомы, мы провели около часа в одной
лодке, я не знаю ее имени, она (как и никто из вас) не знает
моего, но сейчас нас представят друг другу, хотя я-то соврал, ее
имя мне известно, еще после обеда, перед тем как я отправился
спасать незнакомку, Сюзанна назвала мне его, позволь тебе
представить, говорит жена, приглашая мадам сесть за столик, вот
это и есть та самая К., о которой я рассказывала тебе...
Но прежде, чем Катерина сядет за столик, я все же должен
придумать ее облик, ну-с, приступим.
Прежде всего надо отметить, что мокрые майка и шорты остались,
понятно, где-то там, несколько страниц назад. Хотя начинаю я не
с того. Прежде всего надо отметить, что столь внезапно
впорхнувшая в зал ресторана К. была женщиной спортивного
телосложения, не очень высокой, с приемлемо-узкой талией, не
очень крутыми и - соответственно - мягко-плавными
(плавно-мягкими, то есть такими, по которым сразу же хочется
провести рукой) бедрами, ноги ее, открытые выше колен (короткая
черная юбка из блестящего шелка) были стройными, полными, с
полными же, по-детски аппетитными (никогда не понимал этой
фразы) коленками, еще не загорелыми, но уже загорающими, то есть
смешно покрасневшими от нежаркого августовского солнца
(стеснялась она этого? нет?), обутыми в белые открытые туфли на
высоком каблуке (что делало ее высокой). Почему белые? Да
потому, что на ней была белая кружевная блузка, под которой
смешно топорщились по-детски маленькие груди (маленькие
недоразвитые грушки-треугольнички с упоительно-вытянутыми
сосками, но я этого, конечно, пока не знаю, впрочем, забудем это
"пока"). Оголенные руки, тоже тронутые красноватым налетом
августовского загара (кожа у К. от природы белая, а у Сюзанны
смуглая, поэтому Сюзанна всегда кажется загорелой, а К. -
смущенной и краснеющей от стыда), полные красивые руки и такие
же полные, красивые плечи, что осталось? А, лицо, глаза,
волосы... Ну что же... К. была брюнеткой и носила большую копну
от природы вьющихся волос, только она еще завивала их, что
придавало ей нечто африканское (латиноамериканское, в общем,
экзотическое, возьми карандаш и быстренько набросай на бумаге
портрет), глаза были сине-зелеными (зелено-синими, обожаю
вносить уточнения в скобках), нос - маленьким и вздернутым, рот
- большим, с пухлыми (почему-то хочется, чтобы это было именно
так) губами, накрашенными мягко-перламутровой помадой, за
которыми притаились два ряда небольших и очаровательно-белых
зубов, то есть, если суммировать вышесказанное в нескольких
фразах, была К. женщиной милой, симпатичной, можно даже сказать
- очаровательной, хотя любая женщина может быть очаровательной,
все зависит от того, когда и как ты на нее смотришь.
Я смотрел на К. из-за ресторанного столика, с удовольствием
