- Пойдем к озеру, - тихо говорит К. И мы спускаемся к озеру,
берег ровный, песчаный, внезапно в прибрежных зарослях начинает
бормотать неведомая ночная птица, над поверхностью озера туман,
если бы не было так прохладно, то я бы искупался сам и предложил
К. составить мне компанию, но ей и так холодно в своей
тонюсенькой беленькой блузочке, какого черта Сюзанна впутала ее
в эту историю, бедной девочке своих проблем достаточно - взять
хотя бы неверного мужа! - а тут... Я даже не продолжаю, я сажусь
прямо на песок, стягиваю свитер и предлагаю К. сесть на него
(мне и в одной рубашке не будет холодно, это я хорошо знаю), К.
послушно садится и ждет, что я буду делать. Конечно, проще всего
было бы нежно опрокинуть ее навзничь, столь же нежно задрать
черную шелковую юбку, стянуть такие же шелковистые на ощупь (они
обязательно должны быть шелковистыми на ощупь) трусики, властно
раздвинуть полноватые, сильные ноги и войти в нее, совершая этим
сакральный акт знакомства плоти с плотью, акт слияния, единения,
на земле (на желтом озерном песке) и под звездами (под черным
августовским небом с уже описанной луной и мельком упомянутыми
звездами), вполне возможно, что именно этого и ждет от меня К.,
но я даю себе слово, что юбка ее не будет задрана в этот вечер,
да и трусики останутся не стянутыми, как бы ей этого ни
захотелось. Слишком тиха и упоительна, описываемая ночная
минута, чтобы вот так брутально, по-мужицки, разрушать ее, да и
потом - кто знает, но, может, как раз этого и ждет не только
Сюзанна, но и ее таинственный повелитель, а ведь в том, кто он,
я уже не сомневаюсь, ибо еще один знак парок вспомнился мне: да,
тот самый парк с той самой разрушенной скульптурной группой,
нимфой и сатиром. Отчего именно сейчас дошло до меня истинное
значение уже хорошо подзабытого знамения? А отчего именно
сегодня случилось все это - кто может ответить? впрочем, так ли
уж важно знать ответ, произошло то, что и должно произойти, и
эта максима вновь дает мне уверенность в собственных силах, хотя
одновременно я понимаю и то, что все намного сложнее, чем
казалось. А главное - то, что ждет меня самого, смогу я избежать
уготованной участи или же и меня постигнет участь Сюзанны?
- Ты не хочешь покататься на лодке? - внезапно спрашивает К.,
так и не дождавшись того, чтобы я нежно и властно повалил ее на
песок и раздвинул ноги.
- Отчего же, - отвечаю я, - это можно, только лодочник уже спит,
ну да что-нибудь придумаем.
Конечно, сарай с веслами закрыт на большой висячий замок,
конечно, моя любимая лодочка, которую я знаю уже вдоль и
поперек, тоже прикована до утра большой и толстой цепью, но мы
должны, мы просто обязаны что-нибудь придумать, ведь кроме всего
прочего эта ночь - ночь бессонницы, ночь открытий и откровений,
следы выпитого сухого вина давно исчезли из крови, мозг ясен,
сердце работает ровно и спокойно, сюжеты перетекают и
пересекаются, превращаются в один, ялтинский мол и венецианская
набережная, берег Глубокого - оно же Черное, оно же Безымянное -
озера и давний барский парк в самом центре России - все это
крутится перед глазами, наполняется отражениями, смутно
мерцающими в тут и там расставленных зеркалах, в самой глубине
которых мелькает и сегодняшняя луна, которую как раз в этот
момент закрывает внезапно ставший гигантским силуэт летучей
мыши, как бы возвещающий мне, что ее появление - тоже
предостережение со стороны того, кто неотступно преследует нас с
Сюзанной, а значит, что страх покинул меня не окончательно и я
даже не могу пока представить себе весь тот ужас, что ожидает
меня где-то там, в еще лишь подбирающемся к моей глотке будущем,
но что будет - как известно - то будет, и стоит ли лишний раз
акцентировать это? Я обхожу сараюшку лодочника и естественно,
что нахожу полуотломанную доску - видимо, не одни мы с К. любим
ночные прогулки по озеру. Фонаря нет, но есть зажигалка, я
забираюсь в сарай, тоненький язычок пламени пусть плохо, но дает
возможность оглядеться. Все как и положено: лодочник, судя по
всему, изрядно поддавший к вечеру, оставил прямо на столике, за
которым днем собирает мятые купюры за пользование инвентарем,
связку ключей, так что надо взять весла, захватить на всякий
случай черпак да прибрать ключи - вдруг удастся освободить
лодочку из заточения? Удалось, иначе было бы странно. Первый же
ключ подошел к нужному замку, звякнула отброшенная цепь, я
соскочил в лодку, помог забраться в нее К., взял весла, вставил
их в уключины, предварительно оттолкнувшись правым веслом от
пирса. Итак, я оттолкнулся правым веслом от пирса, вставил весла
в уключины и начал медленно и размеренно выгребать из
искусственной бухточки, где покачивались сейчас на почти не
видимой и не слышимой волне с десяток лодок да тот самый катер,
на котором мы с Сюзанной добрались сюда. И мне, и К. было все
равно, куда плыть - озеро выглядело пустынным, берег был
вымершим, ни одно окошко не светилось в пансионате, лишь фонари
у входа по-прежнему слабо и тускло рассеивали тьму, впрочем, на
воде вдруг стало удивительно светло, хотя луна была такой же
тусклой и зловеще-красной, и лодочка наша тихонько плыла по
извилистой лунной дорожке, все дальше и дальше уходя от берега.
К. молчала, за то время, что мы провели с ней на берегу, она не
сказала ни слова, видимо, пораженная тем, что довелось ей
услышать от меня еще в самом начале прогулки, хотя, может, я
слишком многое решаю за нее, и молчит она совсем по иным, одной
лишь ей ведомым причинам. Но меня это устраивает, мне не хочется
вести светской, ни к чему не обязывающей беседы, ведь - если
быть честным перед самим собой - то К. сейчас не больше чем
случайная попутчица, а значит, можно и помолчать, тем более,
если сам ты бежишь, как бегу я - от Сюзанны и того ужаса, что
ждет меня впереди и что порожден не только моей фантазией.
- Мы долго так будем плыть? - наконец спрашивает К.
- Надоело?
- Да нет, мне так хорошо, как уже давно не было...
- Тогда сидите спокойно, - говорю я, - и мы еще поплаваем,
хорошо?
- Хорошо, - отвечает она и вновь замолкает, откинувшись на корму
и опустив одну руку в воду, совсем как маленькая девочка, что
катается с отцом на лодке (сейчас мне не хочется приводить
аналогию с влюбленной парой). Я же вновь возвращаюсь мыслями к
Сюзанне, меня вдруг не на шутку начинает волновать, обнаружила
ли она мое (именно что мое, повторю - пока К. не больше чем
случайная попутчица, на ее месте в лодке мог быть кто угодно)
бегство, и если да, то что собирается предпринять? Ведь не может
быть, думаю я, чтобы она позволила мне вот так, просто взять да
бежать, оставив ее наедине с ее же властелином, недаром она так
часто убеждала меня в том, что я сам вскоре предстану перед ним,
чтобы это было случайно и не играло никакой роли в ее,
Сюзанниной, судьбе. Видимо, ставки слишком велики, думаю я, а
значит, что ни о каком бегстве без погони не может быть и речи,
а погоня - это всегда пальба, всегда кровь, по крайней мере,
если верить теле- и кинобоевикам. Я же не люблю крови, а от
пальбы у меня закладывает уши. Что же, мозг ясен, сердце
работает уверенно и четко, если нельзя убежать вот так, сразу,
то можно убежать через несколько дней, взяв хитростью,
изворотливостью, создав такой поворот сюжета, чтобы бегство было
естественным, а не внезапным, например, я могу разыграть, что у
нас с К. и в самом деле начался роман, вот тут-то и возникает
необходимость совместного отъезда, конечно, придется сделать К.
единомышленницей, но отчего бы и нет, сколько она может
оставаться статисткой в этом запутанном лабиринте невнятных
ходов, по которым я и сам пробираюсь с трудом, решено, думаю я,
надо предложить К. стать моей подельницей, вовлечь ее в эту, не
нами придуманную игру, хотя порою кажется, что сама она не
стремится к этому, а интересно, к чему она, собственно говоря,
стремится? Я опускаю весла в воду и перестаю грести, лодка
продолжает плыть по инерции, я же смотрю на К. - она надела мой
свитер, ей уже не холодно, она все так же булькает рукой в воде,
ну действительно - девчонка-подросток, дорвавшаяся до
развлечений и еще не знающая, что уготовила ей жизнь. Она не
знает, но знаю - к сожалению - я, потому и не стремлюсь вступать
с ней в долгий разговор, а просто говорю:
- Ну что, плывем обратно?
Она кивает, я вновь налегаю на весла и разворачиваю лодку (как и
было обещано в предыдущей строке) обратно к берегу, полночь
давно осталась там, по направлению к горным склонам, уже второй
час ночи и послушные детки должны бай-бай, и, что бы ни думала
Сюзанна о том, как мы с К. провели эту ночь, она все равно не
права, ибо я выиграл описываемую часть партии, хотя это,
конечно, еще ничего не значит, ведь главное - не поддаться
собственному успеху, а посему надо как можно тщательнее
закамуфлировать следы нашей лодочной прогулки (связку ключей я
кладу на то же место, где их обнаружил, весла же, предварительно
протерев удачно отыскавшейся ветошью, поставил в ячейку,
отправив вслед за ними на полагающуюся жилплощадь и черпак) и
вернуться в пансионат. Я проводил К. до дверей ее комнаты,
пообещав, что мы встретимся за завтраком, а сам направился - что
вполне естественно - к себе. и, тихо войдя в номер, стараясь
лишний раз не скрипнуть половицей, обнаружил, что Сюзанна не
спит, а ждет меня, сидя все в той же дневной позе (скрестив под
собой голые ноги, как индийский факир) на кровати.
- Ну и что тебе удалось? - спрашивает жена.
10
И мне опять становится страшно. Даже физически я начинаю ощущать
присутствие в комнате чего-то абсолютно чуждого мне, чего-то
такого, что раньше никогда не ощущал в обществе Сюзанны.
Конечно, это могут быть лишь проявления моих собственных дурных
вибраций, ведь я прекрасно понимаю, что человек способен
вообразить все что угодно, а от воображаемого до реально
существующего порою меньше, чем шаг, и не мне, профессиональному
романисту, опровергать это. Но я и не собираюсь заниматься
подобным опровержением, я стою у входа в номер, смотрю на жену,
сидящую на кровати в чем мать родила, и страх все больше
овладевает мною, ноги становятся ватными, внезапная слабость
заставляет качнуться назад и прислониться к дверному косяку, что
с тобой, спрашивает Сюзанна, у тебя лицо белое, но я не могу
ответить, я вообще не могу вымолвить ни слова, а просто стою и
смотрю, чувствуя лишь, как жестокие и безжалостные эманации до
сих пор неведомой энергии узкими и острыми пучками протыкают мое
тело, будто кто-то, привязав меня, как святого Себастьяна, к
дереву, открыл прицельную стрельбу из лука, и неужели этот
"кто-то" моя собственная жена?
- Успокойся, - говорит Сюзанна и легко вскакивает с постели, -
хочешь, я тебе помогу?
Я продолжаю стоять, прислонившись к косяку, стоять и все так же
молчать, ибо лучшее, что я мог бы сделать (понимание этого
становится столь же безжалостным и жестоким, как и та энергия,
что все еще продолжает атаковать меня), так это не возвращаться
в номер, а - бросив лодку на противоположном берегу озера - уйти
в горы, затеряться где-то там, в мрачном и темном поднебесье, и
даже К. не могла бы помешать этому, ибо как можно помешать тому,
что может спасти тебе жизнь? Но я не сделал того, что был
должен, я вернулся, я стою у дверного косяка, а Сюзанна, легко
соскочив с постели, так ничего и не набросив на себя, подходит
ко мне, властно берет за руку и говорит:
- Пойдем, тебе надо лечь, тебе очень плохо... - Я делаю шаг, не
сопротивляясь, у меня нет сил, чтобы помешать этой женщине
сделать со мной все, что она хочет, лишь уже упомянутый страх,
жуткий, дремучий, первобытный, змееподобный страх существует во
мне, и я послушно иду, влекомый властной женской рукой, все так
же безмолвно валюсь на постель и смотрю в потолок, ошарашенно
хватая широко открытым ртом воздух: таких усилий потребовал от
меня этот коротюсенький - от двери до кровати - переход. - Лежи!
- Незнакомым, тяжелым голосом говорит Сюзанна. - Я помогу тебе!
- И она начинает раздевать меня, умело и быстро расстегивает и
