лишили ее грудей, сделав гермафродитом, только без мужской
оснастки между ног). Самым же замечательным в этой скульптурной
группе были не изваяния, а притяжение, которое существовало
между ними, будто скульптору удалось ухватить главное, что
возникает порою между людьми, - взаимную тягу энергий.
Увиденное настолько поразило меня, что следующим же утром я
вновь решил побывать в том месте, но обнаружил, что столь
понравившаяся мне вчера парочка опрокинута на землю и разбита на
мелкие кусочки - кто мог это сделать, зачем? Тогда я еще даже не
представлял себе, что силы, окружающие нас, ведут свою, лишь им
подвластную игру и что суть этой игры никогда не станет известна
нам, смертным, любопытство, приведшее меня минувшим вечером в
заповедное (а никаким другим оно быть не могло) место, нарушило
его покой, приоткрыло покров неведомой тайны, а как следствие -
наказание и предостережение, вот только при чем здесь бедные
мраморные изваяния, думал я, стоя у груды осколков и вновь
пытаясь вызвать в памяти то напряжение, что повисло между
протянутыми руками сатира и телом убегающей нимфы.
Два раза я посетил это место и больше решил этого не делать, ибо
до меня внезапно дошло, что если я приду в третий раз, то еще
одна из скульптур (к примеру, тот маленький фавн, наигрывающий
на свирели) будет валяться на поросшей мелким кустарником земле,
а дубки, печально шевеля кронами, еще теснее придвинутся к
статуям, как бы стремясь побыстрее сжить их с поверхности земли.
Что же касается второго, еще более неправдоподобного случая
(повторю, никакую цельную картину я не мог тогда даже
представить), то он произошел в тот же вечер, то есть утром я
нашел развалины еще вчера существовавшей наяву скульптурной
группы, а вечером, сидя у себя в комнате и лениво листая толстую
книгу, взятую в местной библиотеке (что-то о семантике
английских парков ХVIII века, самым странным было наличие этой
книги между потрепанными томиками Сименона и Семенова),
наткнулся вдруг на гравюру, изображавшую точно такую же
скульптурную группу - сатир, пытающийся поймать убегающую нимфу.
Из пояснительной надписи, набранной петитом внизу страницы, я
узнал, что это типичная малая скульптурная группа для так
называемых парков в стиле позднего романтизма, авторство ее
неизвестно, а сам сюжет настолько расхожий, что впоследствии его
делали все, кому не лень. Но не это было интересным, а то, что
шло под звездочкой, обозначающей сноску и набранной уже не
петитом, а бриллиантом, и гласящую, что именно с этой
скульптурной группой связана одна легенда, далее сноска
рассказывала то, что я узнал без посторонней помощи - история
повторяется, и сатир, по всей видимости, никогда не догонит
нимфу, ибо бег их всегда заканчивается грудой мраморных осколков
на усыпанной дубовыми листьями земле!
Я медленно закрыл книгу, отложил в сторону и подошел к окну.
Парк чернел в темноте ночи, был сильный ветер, но шума деревьев
не слышалось. Не могу сказать, что мне стало страшно или что
вдруг на секунду показалось, будто я схожу с ума. Нет, я был
опустошен, я стоял и смотрел в безжизненную черноту ночи, в
которой непонятным образом вдруг забрезжил просвет, но лучше бы
его не было. Впрочем, это не что иное, как метафорическое
изображение моего тогдашнего состояния.
Но и это еще было не последним звеном в цепи странных
случайностей того двухнедельного промежутка времени. Уже перед
самым отъездом из дома отдыха мне захотелось еще раз взглянуть
на книгу, но библиотекарь поведала мне, что она пропала, и даже
посмотрела на меня неприятно-пристальным взглядом, будто
спрашивая: а не ты ли, голубчик, прикарманил ее, ведь кому,
кроме тебя, была она здесь нужна?
- Что вы, что вы, - пробормотал я, выскальзывая из библиотеки, и
отправился укладывать чемодан.
Всего лишь три странных события, связанных воедино присутствием
одного и того же действующего лица. Что это было? Я неоднократно
упоминал о Парках, в чьих руках находятся нити судеб, - неужели
это они сплели паутину таким образом, чтобы в один прекрасный
момент раскинуть передо мною сеть, лишив полного представления о
сути происходящего?
В день же, когда я покидал то зачарованное (применим новое
прилагательное) место, начался дождь, что сразу же перенесло
меня домой, в невнятицу и сумрачность того пейзажа, в котором
чуть больше двух недель назад я оставил Сюзанну.
(Тут можно закончить преамбулу. Ведь дальнейшее больше относится
к "сейчас", а не к "тогда", ведь мы с Сюзанной так и не
разошлись, и еще несколько лет наше сосуществование было
примерно на том же уровне, что и в прошлой главе. Но перед тем,
как вновь обратиться к той ночи, когда Сюзанна предложила мне
пари, а - как я начинаю понимать - собственно та ночь, а не
роковой звонок двадцатого июля, и стала непосредственным началом
всех последующих событий, я хотел бы рассказать еще кое о чем,
относящемся уже не к таким отвлеченным вещам, как таинственные
парки и внезапно разбивающиеся скульптуры.)
Сразу по возвращении - да, на удивление, я даже испытывал что-то
наподобие тоски по жене, и с радостью позвонил в дверь...
Сюзанна открыла и молча чмокнула меня в щеку, из чего я понял,
что попал в период молчания. Такая последовательность в
поведении внезапно стала мне нравиться, я смотрел, как Сюзанна
молча накрывает на стол, как так же молча сидит напротив, пока я
ем с дороги, как молча позволяет обнять себя, видимо, решив хоть
в чем-то нарушить епитимью после двух недель разлуки, но тут я
был не прав - дальше объятий дело не пошло. А значит, все
вернулось на круги своя, но вот тут-то я был не прав, ибо
мерцала вдалеке таинственная точка, постепенно превращающаяся в
мраморные осколки, хотя сейчас мне трудно сказать, было ли это
наяву. Когда же очередной цикл молчания закончился (произошло
это через три дня), я сразу же поведал Сюзанне историю,
приключившуюся со мной в доме отдыха, она отнеслась к ней
намного серьезней, чем я мог представить, и, подумав, сообщила,
что не видит в этом ничего хорошего.
- Но почему? - изумился я, впрочем, лишь для того, чтобы хоть
что-то сказать.
- А потому, - ответила она, - что это просто указание на то, что
ты выбрал не тот путь.
- Ну знаешь, - возмутился я, - что это значит, "выбрал", да и
как это - "не тот"?
Тут Сюзанна пустилась в длинные и бестолковые объяснения, из
которых я понял, что жена моя еще больше укрепилась в понятии
греховности и необходимости искупления грехов, чем в тот момент,
когда у нее все это началось. Не "тот путь", по ее словам, был
не чем иным, как попыткой свержения Бога, хотя - к Господу же и
апеллирую - ничем подобным я никогда не грешил (греховности,
грехов, грешил, что поделать, если выстраивается именно такой
лексический ряд). Пусть даже слово "свержение" слишком многому
обязывает, но оно, по ее мнению, самое точное, ведь в нем
изначально содержится определение того, чем я занимаюсь.
- Чем же? - поинтересовался я, и тут она вывалила на меня кучу
всякой занимательной ерунды, главным в которой было то, что
именно мое писательство и заставляет идти по этому ложному пути.
- Смешно, - констатировал я, почтительно дослушав до конца
вышеупомянутый бред.
- Нет, - парировала она, обосновав это тем, что нельзя самому
бросать вызов Богу и творить не существующие миры.
- Бред! - повторил я.
- Ты не прав, - сказала Сюзанна и заплакала.
Я был изумлен, я почувствовал, насколько далеки стали мы с ней
друг от друга, гораздо дальше, чем в тот первый, пресловутый
сентябрьский вечер, когда я еще не мог и представить, насколько
дурной метафизикой обернутся невымышленные приключения
собственного письма, но что поделать, если именно такой вот
дурной метафизикой отдавали, на мой взгляд, безумные размышления
Сюзанны о гибельности того пути, на который я вступил, и о том,
что судьба подала мне знак (вот и она впервые употребила это
понятие), сломав - почти на моих глазах - статуи сатира и нимфы,
о чем я и поведал ей с такой страстью.
Бред, какой же все это бред, говорил я Сюзанне, но она то
плакала, то смеялась, а потом заявила, что не исключает и той
возможности, что наша с ней жизнь есть не что иное, как
параллельное исследование двух путей, из тьмы к свету и от света
во тьму. Последнее, естественно, относилось ко мне, и тогда-то я
впервые и поинтересовался, не увидит ли она ничего странного в
том, что я когда-нибудь продам душу дьяволу?
- О нет, - ответила она, вытерев слезы, - странного в этом я
ничего не увижу, но пока об этом рано говорить.
- Когда же? - поинтересовался я.
- Через несколько лет.
И вот эти несколько лет прошли, и в ту ночь, когда телефонный
провод принес мне известие о том, что за роман "Градус желания"
(можно не продолжать, все и так известно)... и Сюзанна спросила
меня, что я буду делать, если не получу Хугера, то я ответил
теми словами, которые она когда-то уже спровоцировала во мне.
- Серьезно? - спросила Сюзанна (развернем уже прозвучавшую
тему).
- Серьезно.
- Хочешь пари?
- А какое?
- Если ты этого не сделаешь, то бросишь писать.
- А если сделаю?
- Если сделаешь, то я пойду за тобой, куда бы это ни привело.
-А ты не боишься?
Сюзанна улыбнулась:
- Хочешь залог?
- Какой? - спросил я.
- Узнаешь. Потерпи до утра.
6
Мы молчали до конца завтрака, а потом я не выдержал и спросил
ее:
- Интересно, что ты придумала на этот раз?
- Ничего особенного. Я просто хочу сама помочь тебе завести
параллельный роман.
- Но зачем тебе это надо, да и потом - почему ты сама хочешь
выбрать мне объект?
- Подходящее словечко - объект, - заметила Сюзанна.
- Ты не ответила на вопрос...
- А я и не собираясь отвечать, я просто предлагаю тебе пари, а
так как я абсолютно уверена в выигрыше, то предлагаю и залог,
ведь он все равно мало что значит в сравнении с выигрышем.
- Дурь собачья, - сказал я, - ты хоть меня спроси, нужен ли он
мне?
- А это не играет никакой роли. Просто мне хочется, чтобы залог
был именно таким, но с одним условием - я сама хочу помочь тебе
сделать это.
- Что - это? - не унимался я.
- Завести роман.
На этой фразе наш диалог замкнулся, и я понял, что мне не то что
не переубедить Сюзанну, мне даже не стоит пытаться это сделать,
ведь если уж что она вбила в голову, то будет стоять до конца,
впрочем, при всей лестности предложения мне совсем не хотелось
его принимать, ведь я знал и подоплеку такого поворота событий:
это означало бы еще большее погружение Сюзанны в невнятный мир
ее переживаний и того, что она называла словом "искупление".
Можно, конечно, просто взять да посмеяться над всем этим и
предложить ей не маяться дурью, а жить со мной и впредь так, как
живут все нормальные пары, но я хорошо знал, что мы давно уже не
были нормальной парой, да и потом: сам смысл пари! Расскажи
кому-нибудь о том, ради чего оно заключено, то любой скажет, что
мы безумны. Но ведь я не отвергаю ни само пари, ни то, чем оно
может стать для меня.
Так не стоит ли тогда принять и залог (или непременное условие,
такая формулировка тоже возможна). Принять хотя бы ради того,
чтобы попытаться выяснить, чем закончится этот странный сюжет,
столь внезапно возникший в моей жизни и оказавшийся более
изысканным и напряженным, чем сюжеты моих собственных, вот
только не пережитых, а написанных романов?
(Тут вновь стоит вернуться к "Градусу желания" и пересказать
одну из сцен, хотя бы ту, где главная героиня, уже упоминавшаяся
К., долго идет по ночной Венеции, думая лишь об одном - где ей
взять револьвер, чтобы убить - естественно - героя, но
заниматься пересказом я не буду.)
И даже то, что Сюзанна сама решила подобрать мне "объект"
(закавычим это дурное определение), вполне поддается объяснению:
таким образом и она включается в интригу, а значит, несет за нее
ответственность, то есть является и участницей, и создателем
одновременно. Непонятно лишь то, каким образом она собирается
создать романное пространство, и не в том дело, что у нее нет
подруг - нет близких, но хорошие знакомые есть, вот только
знакомые эти (чего Сюзанна не может не понимать) не способны
