назвать потолком.
- Что ты собираешься делать? - в ужасе спрашивает Сюзанна. Я
молчу, я молчу сегодня весь день, но это не значит, что я не
знаю, что собираюсь сделать. Заранее приготовленная бухточка
крепкой веревки лежит под ногами, привязать же брыкающуюся
Сюзанну к одному из столбов - как бы она ни сопротивлялась -
дело нескольких минут, и я привязываю ее, внезапно ощущая не
только тело, уже забытое за последнее время, но и странное
желание овладеть им прямо тут, в дурно пахнущем сарае (амбаре),
но ведь не ради этого затеял я все описываемое безумие, и вот я
срываю с Сюзанны кофту, снимаю лифчик (нежно-розового цвета, с
большими и твердыми чашечками, в которых она так любит покоить
свои груди) и беру широкий кожаный ремень с тяжелой
металлической пряжкой, настоящий ковбойский ремень, которым
можно не только изуродовать, но и убить.
- Ты сошел с ума, - кричит Сюзанна, - ты еще пожалеешь об этом!
- Не думаю, - медленно и спокойно отвечаю я, поигрывая ремнем
перед ее лицом, - мне терять нечего, а от тебя лишь и требуется,
что сказать правду!
- Но ведь ничего не было, - испуганно кричит она, - ты и так все
знаешь, так какую правду тебе надо?
Я подхожу ближе и осторожно провожу кончиком ремня по голому
животу.
- Ты сама знаешь, какую, - говорю я, - расскажи мне правду о
прошедшей ночи, о том, сон это был или явь, и я отвяжу тебя. Но
пока... - И я взмахиваю ремнем, правда, вполсилы, но Сюзанна
вскрикивает, испуганно, беззащитно, по плечу - куда я попал
ремнем - проходит широкая розовая полоса, в ее глазах появляются
слезы, ты безумен, кричит она, ты сошел с ума, мне жаль ее, мне
безмерно жаль ее, но я должен добиться ответа, мне надо узнать
правду, всю правду, и я снова взмахиваю ремнем, но не успеваю
ударить, ибо чья-то сила, намного превосходящая мою, задерживает
руку в воздухе. Я оглядываюсь, но никого не вижу, лишь
приоткрытая, поскрипывающая под ветром дверь сарая, и больше
ничего. Я вновь пытаюсь взмахнуть ремнем, и снова ничего не
получается, я чувствую мучительный спазм в желудке и вдруг
начинаю блевать, прямо тут, стоя перед привязанной к столбу
Сюзанной, на коже которой все еще виден след от удара ремнем,
меня выворачивает мерзко и долго, не знаю, что откуда взялось,
ведь сегодня я почти не ел, но я блюю и блюю зелено-желтым
месивом, слишком густым для того, чтобы быть желчью.
- Развяжи, - спокойно говорит Сюзанна, - видишь, для тебя это
может плохо кончиться!
Я валюсь на землю, нет даже желания отодвинуться от кучи той
мерзости, что извергнулась из меня мгновение назад, хотя от нее
несет смрадной вонью, будто тут испражнялась стая злобных и
хищных тварей, питающихся лишь гнильем, трупами да отбросами.
- Развяжи меня! - уже совсем твердым и властным тоном говорит
Сюзанна, но я не могу встать, и тогда она вдруг напрягает мышцы
рук, и крепкая - я ведь специально проверял! - веревка рвется,
как тоненький бумажный шпагат, лишь глухо хлопают разлетающиеся
концы. Сюзанна разминает затекшие руки и, даже не прикрыв голую
грудь, подходит ко мне.
- Идиот, - мягко и нежно говорит она, - чего ты лезешь не в свое
дело, видишь, чем все кончилось!
Я смотрю на нее снизу вверх и вновь давно не испытываемое
желание овладевает мною, хотя - надо прямо сказать - это более,
чем странно сейчас, ведь некто вычерпал всю мою силу, заставил
сложиться непристойно-прямым углом, извергнув из меня прорву
дурно пахнущей желто-зеленой дряни. Я сижу на земле у ее ног,
мне хочется плакать от собственных слабости и никчемности, но
одновременно я хочу прямо здесь и сейчас войти в Сюзанну и
насладиться ею так, как у меня этого не получалось с нашей
первой ночи, с той самой, которая была много лет назад, в
большой и странной трехкомнатной квартире с круглым некрашеным
столом, старым креслом и тенью тетушки, отъехавшей в неведомые
Карталы. Парки, Парки, что вы делаете со мною!
И Сюзанна понимает, что происходит с ее мужем, она нежно стирает
блевотину с моего лица, потом валит на спину и укладывается на
меня так безмятежно, будто это не я только что пытался избить ее
в кровь, привязав перед этим к столбу толстой и крепкой
веревкой, украденной из каморки лодочника и предусмотрительно
занесенной в хибару (я понимаю, что противоречу сам себе,
несколькими страницами ранее признавшись в спонтанности замысла
и воплощения, но только не спрашивайте меня о том, как все было
на самом деле, повторю: мерцания, зеркала, иллюзии...). Она
ложится на меня, расстегивает мои джинсы, лицо ее становится
успокоенным, глаза закрываются, я чувствую влажную глубину, и
Сюзанна кричит, только вот крик этот совсем не похож на тот, что
я слышал сколько-то минут назад, когда мой ремень оставил все
еще не проходящий след на ее красивом, полном, смуглом плече.
Этот крик совсем другой, он полон сладкой истомы, и я сам
закрываю глаза и проваливаюсь во что-то мягкое и покачивающееся,
меня уже не интересует правда той ночи, что толку, если я и
узнаю ее, каким образом может это повлиять на мою дальнейшую
судьбу, о, Парки, Парки, шепчу я про себя, так и не пригодилась
мне ваша очередная тоненькая ниточка, из лабиринта нет выхода, а
значит, его не стоит и искать, хотя не вечер, думаю я, еще не
вечер, и пусть прозвучал финальный гонг и рефери засчитал мне
поражение, это ничего не значит, как ничего не значит и то, что
Сюзанна сладко заходится на мне, пытаясь продлить феерическое
ощущение и три раза оглашая стены - щелястые, грязные, дощатые
стены - торжествующим воплем, превращаясь в тень грозного
каманча, содравшего скальп с врага, и враг этот распластан под
ней, но это ничего не значит, как я уже говорил несколькими
строчками выше, ибо я так и не узнал всей правды о минувшей
ночи, а теперь к этой загадке примешалась еще одна - кто
задержал мою руку в тот момент, когда я хотел вновь хлестнуть
Сюзанну ремнем, и откуда в моей жене взялась такая сила, что она
смогла - и это ей ничего не стоило! - порвать крепкую и толстую
веревку, которой я спеленал ей руки и плотно привязал к столбу,
к тому самому столбу, что различим сейчас за обнаженным
Сюзанниным плечом, чуть вправо, то есть вправо над плечом, если
быть точным, но тут Сюзанна сползает с меня, одевается и
говорит: пойдем, пора!
- Куда? - недоумеваю я.
- Обратно в номер, тебе надо лечь.
- Я нормально себя чувствую.
- Ты так считаешь?
Я улыбаюсь. Ведь я действительно чувствую себя нормально и разве
только что не доказал это Сюзанне?
- Да и потом, - говорит жена, - мы с тобой совсем забыли про К.,
а это не по правилам.
- Ты еще не отказалась от залога? - интересуюсь я. Сюзанна не
отвечает, лишь мотает головой, будто говоря, что она никогда и
ни от чего не отказывается.
12
И она действительно не отказывается, ибо в последний вечер
нашего пребывания в пансионате вновь приглашает К. составить
компанию, и стоит ли объяснять, кому? На этот раз мы
облюбовываем не ресторан - стоит ли дважды входить в одну и ту
же воду (правда, хитросплетения сюжета все время подталкивают
меня к опровержению Гераклита), и не успевший поднадоесть берег
с будкой лодочника, пирсом и прочими озерными радостями, и не
нашу с Сюзанной комнату - но только не надо считать, что она
больше не будет использована как декорация финального акта, ее
черед наступит в последней сцене, но еще не время, напеваю я,
бреясь перед маленьким переносным зеркальцем, так как ванная с
настенным зеркалом оккупирована Сюзанной, которая тоже наводит
предгостевой марафет, ибо: да, мы званы на прощальный ужин, К.
пригласила нас с ответным визитом, кошмар минувших дней остался
позади, хотя это, как водится, абсолютно ничего не значит, ведь
история наша так же далека от конца, как и от начала, но стоит
ли возвращаться к первым страницам моего рассказа,
начинающегося, если не изменяет память, с того самого дня
двадцатого июля, когда приблизительно в одиннадцать часов утра
раздался телефонный звонок и...
Опустим все, что идет после многоточия. В данный момент (в сию
минуту, в настоящее мгновение, сейчас, то есть в сей - конкретно
этот проходящий, проистекающий - час) меня гораздо больше
интересует то, что еще лишь должно произойти, а именно уже
упомянутый ответный визит к милой и все еще не определившей свое
истинное место среди двух других героев столь неторопливо
развивающегося действа К., так что надо поторопить Сюзанну, а то
есть у нее такая привычка - всегда и везде опаздывать, впрочем,
женские сборы на рауты, суаре и банкеты, а также на прочие
званые мероприятия, как и в прочие же присутственные места, -
вещь, не подвластная мужской логике, а значит, можно поставить
точку, ибо я уже стучу в дверь, за которой и обитает наша
(повторю) милая конфидентка.
К. встречает нас и приглашает пройти, комнатка чуть поменьше
той, что досталась нам с Сюзанной, маленькая такая комнатенка на
одного постояльца, с кроватью, небольшим столиком, креслом и
стулом, стол подвинут к кровати, на нем разложены красивые
кружевные белые салфетки, которые - в свою очередь - уставлены
круглыми пластмассовыми тарелочками с разнообразной холодной
снедью, да высится посреди них этаким залетным мастодонтом
бутылка замороженного (холодильник в дальнем левом углу)
шампанского, полусладкого, местного разлива, вот только пить его
придется из пластмассовых же кружечек, ибо откуда здесь взяться
томным фужерам на тонких ножках, радостно звенящим, когда
сдвигаешь их в эйфории застольного экстаза, бликующих и
переливающихся всеми цветами спектра, как живой пример к игре в
"каждый охотник желает знать, где сидит фазан".
Вот только кто из нас охотник, а кто фазан? Но пока вопрос этот
остается без ответа, что же касается милой троицы, то она
занимает отведенные каждому места: Сюзанна садится в кресло, мы
же с К. - на кровать, столик (вновь полюбившаяся разноголосица
скобок, справа налево и слева направо) оказывается между нами
(случайно выпавший из предыдущей строчки оборот "таким
образом"), дамы просят открыть шампанское, что я и делаю с
превеликим удовольствием, ибо пора - наконец-то! - тронуться с
мертвой точки (и на этот раз всего-навсего избитая идиома).
- За что будем пить? - спрашивает К., глядя, как я разливаю
пенящийся (иначе не обзовешь) напиток по трем аккуратным
пластмассовым кружечкам, составляющим, судя по всему, единый
комплект с пластмассовыми же тарелочками, вопрос, надо сказать,
воистину глобальный, ибо от ответа на него во многом зависит то,
как дальше будет развиваться сюжет. То есть налево пойдешь -
сами понимаете, направо - будет еще хуже, ну а если прямо...
- За исполнение желаний! - поднимает свою кружечку (ей досталась
посудина легкомысленно-желтого цвета) Сюзанна, отправляя этим
всю нашу компанию как раз прямо, то есть в тартарары, к черту на
кулички, то бишь на дорогу, мощенную грубым кирпичом и ведущую,
что совершенно естественно, в ад.
Мы с К. послушно присоединяемся к тосту, а потом К., дождавшись,
пока я разолью по кружкам еще одну порцию достойного хрусталя
(так и хочется к хрусталю добавить определение "баккара")
напитка, тихо просит кого-нибудь из нас (она так и говорит:
"прошу кого-нибудь из вас") толково объяснить ей, что, все же,
происходило в последние дни, ибо она совершенно ничего не
понимает и ей бы не хотелось уезжать с тяжелым чувством на
сердце, тем паче (уже мой оборот, не ее) она к нам, то есть ко
мне и к Сюзанне, привязалась, более того, ей бы хотелось и
впредь поддерживать отношения, и тут вдруг она смотрит на меня
странным, немного отсутствующим взглядом, хотя слово "немного"
можно вычеркнуть.
- Что тебя интересует конкретно? - улыбаясь, спрашивает Сюзанна,
вновь поднимая свою легкомысленную кружку, на этот раз уже безо
всякого тоста.
К. мнется, она боится спросить конкретно, ибо как спросишь о
том, что есть полный, абсолютный бред, и действительно: не бред
ли, если законная жена предлагает тебе стать любовницей ее
законного (замечательный оборот, не так ли?) мужа, но при том
ведет все таким образом, что это смахивает на розыгрыш, хотя кто
