Следствием было то, что убийца Равальяк, когда судейский писец впустил
его в мансарду, застал герцога д'Эпернона на ногах.
Тут судейский писец еще раз пошел оглядеть все кругом, не подслушива-
ет ли кто. Герцог тем временем созерцал убийцу, который показался ему
пригодным для дела. Рост у него был высокий, костяк как у зверя и огром-
ные руки. Его зловещее лицо вполне подошло бы к случаю, если бы не выде-
ляло его так резко из толпы. Волосы, борода - они, собственно, не рыжие,
скорее темные с огненным отливом, тоже необычные для людей. При этом на-
до заметить, что зловещее лицо вовсе не обличает будущего убийцу. Оно
может быть коварным, а не бессмысленно кровожадным. Оно может носить на
себе много следов, - но злодейство не запечатлевается, ни до, ни после
свершения. Следы же остаются от привычек, порочных или низменных. Сутяж-
ник из самых мелких, самоистязатель и духовидец по причине нечистой со-
вести, словом, слабый человек под ложной личиной - нет, этот малый не
пригоден для прямого честного дела, если можно так выразиться.
Судейский писец вернулся в комнату, но остался у притворенной двери,
наблюдения ради. К убийце он обратился с несколькими подходящими слова-
ми, меж тем как герцог д'Эпернон размышлял, не благоразумнее ли немед-
ленно передать обоих полицейскому офицеру. Король поставил во главе сво-
их армий трех протестантских генералов. Д'Эпернон должен остаться в Па-
риже, он даже подозревает, что король отрешит его от должности. Со всеми
почестями, только из-за подагры - генерал-полковник от инфантерии должен
быть крепок здоровьем. А на самом деле король его уничтожит после первой
же победоносной битвы, иначе он не может поступить, несмотря на свое
отвращение к палачу. Я избавлю короля от необходимости меня казнить, я
ему выдам его убийцу при условии, что сам получу командование армией. Об
убийце говорит весь город и наблюдает, одет ли он в фиолетовый или зеле-
ный цвет.
- Мэтр Равальяк, - сказал герцог. - Вы родом из Ангулема. Вы себя
считаете, как мне говорили, избранником. Это меня радует.
Равальяк, глухо, грозно:
- Высокочтимый господин, память изменяет вам. Меня вы знали давно,
еще до того, как я стал знаменитым цареубийцей, на которого оглядывается
вся улица. Вы отрекомендовали меня отцам ордена Иисуса, которым я и до-
верился, дабы они помогли мне умиротворить мою чувствительную совесть.
Никто не хочет понять меня. А теперь высокочтимый господин представляет-
ся глухим.
Д'Эпернон:
- Что? Как? Не ослышался ли я? Ты знаменит, у тебя есть совесть? На
колени сию минуту!
Равальяк, падая ниц:
- Я отброс. Что пользы, если архангел дал мне потрубить в свою трубу?
Д'Эпернон:
- Зачем?
Равальяк:
- До этого я должен додуматься сам. Никто не изречет решающего слова,
ни архангел, ни высокочтимый господин, ни каноник в Ангулеме, который
дал мне ватное сердце, а в нем кусочек святого креста.
Д'Эпернон:
- Так он говорит. Тебя никто всерьез не принимает, приятель. Ты на-
пускаешь на себя важность. Всему городу известный цареубийца! Выдохся
ты, ничего из тебя не получится, ступай домой.
Равальяк вытаскивает нож:
- Тогда я сейчас же заколюсь у вас на глазах.
Судейский писец:
- Нож без острия. А он собирается им заколоться.
Равальяк вскакивает:
- Что ты, мразь, знаешь о борьбе с незримым? Нож похищен. На постоя-
лом дворе мне был голос: твой нож должен быть похищен. По дороге, когда
я шел за какой-то повозкой, другой голос повелел: сломай его о повозку.
Третий голос, в Париже в монастыре Невинных младенцев...
- Невинных, - повторил судейский писец.
Равальяк:
- После третьего голоса я жалостно воззвал к королю, когда он прохо-
дил мимо, дабы предостеречь его. Было бы дурно убить его, не предупре-
див. Королевские жандармы оттолкнули меня.
Судейкий писец:
- Ты был в фиолетовом или в зеленом? В следующий раз надень, пожа-
луйста, другой кафтан, в котором ты еще не попадался на глаза королю.
При этом судейский писец тоже вытащил нож, но с острием. Он стоял по-
зади Равальяка, по знаку высокочтимого господина он не замедлил бы прон-
зить им сзади сердце преступника с беспокойной совестью. Это, по челове-
ческому разумению, единственный способ помешать раскрытию убийства,
прежде чем оно совершено.
Герцог безмолвно остановил его, судейский писец спрятал нож - не без
сожаления. За этого покойника он бы уж стребовал должную мзду. Если же
будет убит король, кто заплатит тогда? На горе судейскому писцу, у высо-
кочтимого господина были те же мысли. "Лучше идти наверняка, - думал д'-
Эпернон. - Короля надо убрать. Только что у меня самого вдруг заговорила
совесть. У нее скверная привычка выставлять разумные доводы". Он спросил
убийцу:
- Твое решение по-прежнему неизменно? Отвечай прямо. А ты, писец,
следи за дверью. Тут дело идет не о богословии, а о политике. Что ты хо-
тел спросить у короля подле монастыря Невинных младенцев?
- Во-первых, мне надо было предостеречь его, - повторил Равальяк. -
Он не должен умереть без предупреждения.
Д'Эпернон:
- Тщетные старания. Все предостерегают его понапрасну. Он сам этого
хочет.
Равальяк:
- А затем спросить его, правда ли, что он намерен воевать против па-
пы.
Д'Эпернон:
- Спроси его солдат, они только этого и ждут.
Равальяк:
- И, наконец, верно ли, что гугеноты собираются изрубить всех истин-
ных католиков.
Д'Эпернон:
- Отточи снова свой нож.
Равальяк, пылая жаждой деятельности:
- Сию минуту, высокочтимый господин. Распятие, которое я видел, пове-
лело мне это.
Д'Эпернон:
- Стой! Куда ты? Сначала нужно, чтобы было объявлено регентство и
чтобы короновали королеву. Вспомни о королевстве. День после коронации -
твой.
Равальяк:
- Как я не подумал об этом, когда все мои чувства и помыслы о коро-
левстве! Да здравствует благочестивая регентша, смерть еретику, виновни-
ку наших бед!
Они поочередно прибегали к тону посредственных актеров, обсуждающих
государственное дело.
- У вас есть ватное сердце, храбрый Равальяк, с вами ничего не может
случиться. Вы обессмертите свое имя и войдете в историю.
Жалкое чудовище познало наконец уважение, которого вследствие оттал-
кивающей наружности было всегда лишено. Сбылась его мечта! Вытянувшись
во весь рост, Равальяк приветствовал собеседника поднятой рукой. Д'Эпер-
нон попытался ответить ему тем же, но подагра, подагра...
Судейский писец переусердствовал, подражая их жестам, отчего у него
на лице лопнул нарыв, и содержимое залило глаз. С проклятиями отправился
он проводить убийцу. Несмотря на своей злой недуг, он еще надеется по-
жить на свете. А здоровенный малый скоро будет колесован.
Герцог Д'Эпернон подождал, пока они оба покинули дом. У него было
горько на душе, по причине его ничтожной роли - нечем блеснуть перед
всем миром, нельзя покичиться смертью монарха, хотя бы и столь замеча-
тельного. Слава есть слава, и в историю попадает какой-то Равальяк. Кому
будут известны прежние убийцы, те восемнадцать или даже больше, чьи по-
пытки не удались? Среди них были отважные солдаты, были фанатики, не об-
ладавшие робкой или лукавой совестью. Кто вспомнит о склонных к мистике
юношах, почти непорочных, которые думали, что убив его, они уступят свое
место в аду большему грешнику. Все забыто, все затеряно, останется один
лишь ничтожный хвастун, потому что он последний. Грязные дела, отжившие
суеверия, последыш соединяет в себе накипь целого столетия пагубных при-
вычек. Низок и бессмертен - вот каков последний.
ТОЛЬКО ДОСТУП
Эскоман - дама легких нравов, целый год старалась спасти жизнь короля
Генриха. Он много любил, его последний, ему неведомый друг-женщина, тоже
много любившая.
Она оставалась белокурой, не без помощи искусства, ее прелести держа-
лись довольно стойко. Некоторым юнцам она нравилась, ради нее они прибе-
гали к ростовщикам. Жить на средства несовершеннолетних нелегко. Она ре-
шилась сдавать свою квартиру для встреч других женщин с их случайными
спутниками. Самое оживление начиналось под утро, когда танцевальные и
игорные залы закрывались и по различным причинам парочки оставались без
крова. Эскоман по большей части возвращалась домой одна; если же ей уда-
валось привести с собой чету платных гостей для своей собственной
спальни, то сама она сидела это время с видом важной дамы у себя на кух-
не. Она ни на что не жаловалась. Она находила, что жизнь, в общем, уст-
роена правильно.
Иногда милость случая этим не ограничивалась. Кто-нибудь стучался у
входной двери, когда уже светало. Эскоман кричала вниз, чтобы подождали.
Поспешно будила она своего жильца, занимавшего вторую спальню, чтобы он
из постели перекочевал на кухню. Человек, живший у нее в прошлом году,
не заставлял себя долго просить. Он был уступчив, услужлив, больше чи-
тал, чем спал. Он брал с собой свои книги. В то время как посетители
пользовались его ложем, жилец был занят серьезными вопросами. При-
сутствие особы женского пола с неприкрытыми прелестями не отвлекало его
никогда. Все происходящее в ее квартире ничуть не занимало его. Опыт на-
учил Эскоман различать притворное равнодушие от настоящего; в его равно-
душии она не сомневалась. Он был необычайно высок и силен; тем не менее
эта порода более целомудренна, чем люди маленькие, хилые. Так как он не
проявлял никакого любопытства к ее делам, она заинтересовалась его дела-
ми.
Во время его отсутствия она обследовала предметы его прилежных заня-
тий. Это были главным образом сочинения некоего Марианы из ордена Иису-
са. Латыни она не знала; однажды, когда они оба очутились ночью на кух-
не, она стала задавать осторожные вопросы. Он отвечал с готовностью; ка-
залось, у него давно назрела потребность высказаться. Во всем, что он
читал, обсуждалось право на убийство тирана. Эскоман, со своей стороны,
не была убеждена в этом праве и не верила, чтобы какой угодно благочес-
тивый отец мог дать нам его. Тирана же она знала по имени; проповедники
часто его называли. Египетский тиран - странным образом говорили они,
хотя подразумевали короля Франции. Он же, напротив, показывал свободо-
мыслие, он не карал их. Эскоман стояла за свободу, так как и ее промысел
требовал свободыс большим основанием, казалось ей, чем ремесло злобству-
ющих проповедников или ораторов на перекрестках. Родственники легконрав-
ной дамы были крестьяне. Одному из ее братьев король купил корову; двою-
родному брату, который некогда был ее женихом, он помог наличными
деньгами.
Она считала короля хорошим. Но это не значило, что жилец ее плох.
Ошибка его в том, что он принимает близко к сердцу чужие распри, словно
они касаются его самого, а не выходят далеко за пределы его заурядной
личности. Легконравная особа тотчас же разгадала его и не раз пыталась
обратить к женщинам, на беду - тщетно. Если бы его полнокровное тело бы-
ло удовлетворено, она не сомневалась, что и разум его не замедлил бы от-
решиться от вредоносных идей. Но он вместо этого отказался от комнаты и
пояснил почему. Он решил ехать к себе на родину, чтобы открыться святым
отцам в своем сверхъестественном назначении. Пусть одобрят его намере-
ние. Он нуждался в поддержке и доверился не только своей хозяйке. По
всей округе на него указывали пальцем: этот убьет короля. Говорили, а
сами пожимали плечами - почему именно он? Однако предпочитали толковать
об этом шепотом, потому что, кто знает, можно, чего доброго, самим впу-
таться.
Эскоман гордилась тем, что бывает в доме, который иногда посещает ко-
роль: у богача Цамета. Тот охотно пользовался дамами легких нравов как
украшением и приманкой своих игорных зал, когда там собиралось смешанное
общество. Но стоило появиться важным господам, не говоря уж о его вели-
