Однажды утром, как раз через несколько дней после того как в гнезде
появился Федор с Михеем, Петенька встал с твердым намерением съесть самого
себя. Он не представлял явно, как он это будет делать. То ли начнет отрезать
от себя части тела и с мертвым вожделением их пожирать. То ли начнет с
главного и разом, припав к самой нужной артерии, впившись в нее, как бы
проглотит себя, покончив с жизнью.
Но он слишком слаб от предыдущего самопожирания, голова кружилась, руки
дрожали.
Сморщенно посмотрел из окна на высокие деревья и на миг увидел их, хотя в
обычное время ничего не различал. Задвинул занавеску. И вдруг вместо того,
чтобы ранить и есть себя, вгрызаясь в тело, упал и стал лизать, лизать себя,
высовывая язык, как предсмертная ведьма, и облизывая самые, казалось,
недоступные и интимно-безжизненные места.
Глаза его вдруг побелели, стали как снег, и казалось, в нем уже ничего не
осталось, кроме этого красного, большого языка, как бы слизывающего тело, и
пустых, белых глаз, во что это тело растворялось.
Иногда только у затылка ему слышалось исходящее из него самого невиданное
пение, вернее пение невиданной "радости", только не обычной, земной или
небесной радости, а абсолютно внечеловеческой и мертвенно-потусторонней.
Лизнув плечо, Петенька испустил дух.
Труп обнаружили часов в двенадцать.
Смерть Петеньки сразу же околдовала всех окружающих. Дед Коля улизнул на
дерево и долго смотрел оттуда пустыми глазами. Девочка Мила задумалась.
Клавуша на крик: "смерть, смерть!" выскочила на двор, в кухонном переднике и
с помойной тряпкой в руке. Казалось, она хотела отереть лоб Петеньки этой
тряпкой, чтобы согнать привидения. Приезжие - Падов, Анна и иже с ними -
тоже зашевелились, почувствовав родное. Один Федор по-настоящему завидовал
Петеньке: он завидовал ему, когда тот жил, высасывая из себя прыщи, и тем
более завидовал теперь, когда Петя умер. Он один по существу понял, что
Петенька съел сам себя. "Далеко, далеко пойдет Петя... в том миру, - с пеной
у рта бормотал Федор. - Это не то что других убивать... Сам себя родил
Петя". Федор отделился ото всех и стоял в углу за деревом,
механически-мрачно откусывая с него кору...
Где-то около покойного рыскал Михей, точно открывая шрам-глаз своего
пустого места на труп.
"Кыш, кыш, окаянные!" - разоралась на весь двор, сама не зная на кого,
Клавуша.
Дед Коля, наконец, слез с дерева. Надо было оформлять документацию. Труп
накрыли платком и началась деловая кутерьма. Наконец, все было обхлопочено и
Петенька весь белый и прозрачный, лежал в гробу на столе, против окон,
которые выходили в сад. На следующий день нужно было хоронить, недалеко, на
Лебединском кладбище.
Но утром обнаружилось, что гроб пуст. Петеньки - вернее его трупа нигде
не было.
Дед Коля заглянул туда-сюда, посмотрел почему-то в погреб, за шкаф -
нигде мертвецом и не пахло. Гроб, правда, нахально и обнаженно оставался на
столе, точно приглашая в себя лечь.
Странно, что исчезновение трупа неизмеримо сильнее подействовало на деда
Колю, чем сама смерть сына. Он зашатался, как пьяный, обнюхивал углы и даже
вывел из своего обычного состояния девочку Милу. С широко раскрытыми
глазами, расставив руки, точно принимая видимый мир за невидимый, она лазила
по кустам в поисках трупа. Во всяком случае дед Коля ни в какую дверь не мог
достучаться и только сонный Игорек нечеловечил где-то по углам.
Между тем официальная, земная часть смерти вступила в свои права. У ворот
толкались какие-то полупьяные субъекты, какие-то официальные представители
топтались на улице, пора уже была выносить гроб - и нести вперед, к яме. Дед
Коля так и вскрикнул при мысли о том, что будут хоронить пустой гроб. Именно
пустота почему-то раздражала его. Если бы вместо Петеньки в гробу лежало бы
гниющее, смрадно-выпяченное чудовище, то и то он мог бы стерпеть - но
пустоту ни за что! Подбежав, он, оскалившись и нагнувшись, стал как бы
кусать пустоту, лязгая зубами, как будто пустота была чем-то реальным.
Подвернувшаяся соседка старушка Мавка пыталась было наложить в гроб
лохмотьев и принесла даже кирпич, но дед Коля ее оттолкнул.
Между тем ждать дальше было нельзя: с улицы уже раздавались
пыльно-возбужденные голоса да и могильщики могли уйти, не дождавшись срока.
В ворота уже стучало какое-то пузатое, толстое начальство. Ошалев, дед Коля
подхватил гроб, словно перышко.
- Откуда прыть, откуда прыть-то, Коля, - прошамкала старушка Мавка и
пристроилась спереди.
Похоронная процессия с пустым гробом тронулась с места; дед Коля выпучил
глаза, но ноги плохо слушались его, заворачивая в сторону. С грехом пополам
спустились во двор. За воротами шумели люди. Девочка Мила, осматриваясь,
была при гробе.
Надо было идти вперед, к людям. Но дед Коля от страху рванулся в сторону;
у него возникло желание тут же выбросить гроб на помойку, а самому убежать
Бог знает куда, - далеко, далеко.
Но старушка Мавка так цепко впилась в гроб, а ногами уцепилась в землю,
что дед Коля не мог ее оторвать. Тогда у него возникло желание самому
впрыгнуть в гроб, и чтоб Мила и старушка Мавка его несли, дальше, вперед, к
могиле. А он бы размахивал руками и кричал в небо... Кувырнувшись, дед Коля,
как пловец, нырнул в гроб. Гроб перевернулся, старушка Мавка упала, дед Коля
встал чуть не вниз головой, а Мила все еще осматривалась. Они были все
втроем, одинокие, на лужайке; около кувыркающегося гроба. Тем временем
ворота понемногу поддавались напору нетерпеливых любителей смерти... И вдруг
взгляд деда Коли приковал куро-труп, выскочивший из своего сарая. Он криво
бежал, кудахтая, к одинокому, бревенчатому строеньицу вроде деревенской
баньки, которое приютилось в стороне за кустами и принадлежало Клаве.
В крике куро-трупа было нечто мертво-любопытствующее, и дед Коля,
почувствовав разрешение, как юркий идол, запрыгал за ним...
А дело было вот в чем. Этой ночью, после двенадцати, Падов проснулся и
что-то заставило его заглянуть в окно. Во дворе - при свете луны - увидел
такую картину. Клавуша, выпятив брюхо, везла что-то на тачке. Это "что-то"
был - вне всякого сомнения - труп себяеда Петеньки. Худая рука выдавалась
как острие шпаги. Падов вспомнил, что - по Анниным рассказам на половину
Фомичевых ведет тайный ход. Значит Клавуша несомненно им воспользовалась,
чтобы уволочь Петю.
"Но зачем ей труп и куда она его тащит?!", - подумал он. Увидев, что
Клавуша с трудом подвезла труп к бревенчатой баньке, Толя тихо спустился
вниз.
Ни Клавуши, ни трупа уже не было видно, - только тачка стояла у входа, в
стороне. Падов долго не решался подойти. Наконец, плюнув, он подобрался к
двери и, толкнув ее, заглянул. Он ожидал все что угодно - слезливого
труположества, минета с мертвым членом, чудовищных ласк, но не этого.
Клавуша мирно сидела - задницей в ногах трупа, при свечах - и аппетитно
поедала шоколадно-пирожные торты, которые она один за другим уставила на
мертвеце. Падов завопил, но Клавуша, обернув к нему свое
добродушно-зажравшееся, в белом креме на губах, лицо, проговорила:
- Заходите, заходите, Толюшка, сейчас вместе покушаем.
- Но почему на трупе?!! - вскричал Падов.
- Да Петенька сам шоколадный. Он у меня и есть самый главный торт. Самый
вкусный, - убежденно проговорила Клавуша, облизываясь, и оглядывая Падова
своими обычными пьяно-убежденными глазками.
Падов вошел.
Банька была темна, но свечи хорошо вырывали из тьмы труп с шоколадными
тортами.
- Лакомтесь, лакомтесь! - утробно пробурчала Клавуша. Падов присел.
Клавуша обмакнула пальцы в рот, прошлась по трупу и потом стала их
облизывать. На Падова она не обращала никакого внимания. Почему-то вдруг
Толя понял, что она действительно принимает труп за шоколадный торт.
- Но почему она не ест Петеньку буквально? - подумал тогда он.
Очевидно, Клава отличала "сущность" от эмпирического значения вещи и
инстинктивно не путала их. Таким образом, принимая в душе и реально Петеньку
за торт, по видимости она ела все-таки обычные торты, хотя в сознании кушала
трупо-торт. Интуитивно Падов понял это, когда он, сжавшись и мысленно
подхихикивая, целые полчаса вглядывался в поведение Клавуши. Понял и
возликовал.
Клавуша между тем, беззаботно пощекотав труп за нос, уселась прямо на
живот, очевидно желая утонуть в пирожном.
В дверь баньки тихо постучали. Падов вздрогнул. "Свои", - послышался
шепот. В щели бесшумно появились Ремин и Анна. Оказывается, Падов разбудил
Аннулю и произошла цепная реакция. После объяснений, напоминающих бормотание
в стене, все уселись вокруг трупа. Ремин вынул неизменную бутылку.
- Водицы достали, Гена, - промолвила Клавуша. - Ну, балуйтесь, балуйтесь,
- и сняла носки...
Такими их и застал наутро дед Коля. Хрякнув, он понимающе улыбнулся.
Куро-трупа оказывается привлекла тачка и он метался вокруг нее. Все
остальное произошло так, как будто ничего особенного не случилось. С помощью
Гены и Падова труп выволокли наружу. Но здесь-то ворота и поддались напору
обывателей и их взору предстала такая картина: гроб валялся в стороне,
вокруг него кудахтала старушка Мавка, а труп волокли за волосы к гробу.
Обыватели онемели, но толстое, сельское начальство сообразило.
- Небось жирок на мыло или еще для какой надобности выжимали, -
протрубило оно, полушутя.
Обыватели вдруг рассмеялись и дело было как-то сразу улажено.
- Мы от организации тут венки принесли, - пробасило начальство - чтоб был
порядок.
Все приняло стройный вид; Петенька в гробу и все остальные двинулись. Дед
Коля помахал Клавуше кепкой.
X
Вернулся с кладбища дед Коля совсем расстроенный. И все время его куда-то
тянуло: то вверх забраться на дерево, то вперед - в пространство... Вынес
кой-какие вещички из дома на двор и связал узелочком. Точно куда-то
собирался. И действительно, тоска заела его. Присел на бревнышко покурить и
"поговорить" с куро-трупом. Куро-труп сидел нахохлившись, как высеченная из
дерева курица.
Сплевывая махорку, дед Коля говорил:
- Уеду я отсюда, уеду... Сил моих нет на таком месте жить.
- Ко-ко-ко, - деревянно отвечал куро-труп.
Но желание деда неожиданно наткнулось на сопротивление единственно
оставшейся в живых дитяти - девочки Милы.
Пока в Сонновско-Фомичевском доме Петенька пожирал себя, приближаясь к
смерти, еще одна тихая, почтенная история разыгралась в углу: девочка Мила
влюбилась в старичка Михея.
Как это могло случиться? Ведь девочка видя ничего не видела. Но зато ей
многое было дано. Зародилось это, когда Михей сидел на бревнышке и по своему
обыкновению, обнажив пустое место, смотрел как поганая кошка лижет его.
Михею очень хотелось, чтобы им гнушались даже помоечные коты, но пока он еще
был далек от этого. В этот момент у Милы в глазах что-то дрогнуло. Сначала
она, как обычно, ясно видела формальную сторону действительности, но так что
у нее не было внутреннего ощущения, что она ее видит. И вдруг в точке, где
ей виделся Михей, которого она в то же время виденеощущала, ей почудилось
пение и пред внутренним взором своим она увидела черное пятно, которое
вызвало у нее представление о розе. Улыбнувшись, она захлопала в ладоши и
как козочка подбежала к Михею. Оттолкнув ногой поганую кошку, она упала на
колени и стала лизать пустое место. Михей насторожился. Его ушки
полуотсутствующего старичка задвигались и нос покраснел. Он никак не мог
связать этот факт со своим умом и только кокетливо поводил нижней частью
