качнулся, и раб с трудом удержался за своим укрытием.
Вздувшиеся на крепких руках вены лишь подчеркивали твердость
его намерений. Квитаний подошел ближе. Глаза их встретились. –
Ты по-прежнему хочешь свободы? – громко, сквозь шум ветра
прокричал он. Тот кивнул головой. – Я знаю место, где она
есть, твоя свобода! – Я тоже, – был ответ. – Ты знаешь цену? –
Да! – Тогда плати и получи ее! Раб прыгнул в воду. Стража
бросилась к борту. – Не надо! Он не вынырнет. Это не в его
планах, – задумчиво проговорил Квитаний.
Уже на склоне лет, командуя легионом в Африке, он объявил его
мятежным. Он перестал подчиняться приказам и раздал добычу и
все, что у него было, солдатам. Но, перейдя через край, так и
не испытал чувства свободы. Счастья же у него никогда не было.
Зато было другое – ему постоянно снился один сон. Сон, где он,
раб, стал свободным. Легионеры, получив ультиматум от Сената,
сами забили его камнями и палками. Консул Марк Лициний Красс
перед расформированием легиона казнил весь командный состав.
Это был единственный случай в истории Римской империи. Так
встретились два человека: раб поневоле и раб по при- званию.
* * *
– Что это было? – Лера медленно приходила в себя. – Почему я
видела все это? И для чего? – Так ты будешь здесь очищать
сердце, иногда не только видя, но и совершая. У них были
разные пути к свободе. Но нашли они ее в одном месте. – Но
если так… – Лера помедлила. – Он ведь не хотел жить как все, у
него просто было обостренное чувство свободы? А жить не как
все – значит преступать законы, по которым живут все? Тогда
люди с обостренным чувством свободы неизбежно становятся
преступниками? – Ты осознала тяжелый дар свободы. – Значит,
это плохо? – Желание быть свободным присуще всем людям,
различие только в предмете свободы. Свободы от чего? От
необходимости помогать брошенным тобой матери и ребенку?
Свободы не разделять взглядов власти или общества? Так это
одно и то же. Ценность имеет только одна свобода – свобода
выбора. Но такая свобода уже дана каждому и поровну, и
стремиться к ней смысла нет. Она дана ребенку и старику,
нищему и богатому, хорошему и плохому, всем людям. Ее нельзя
отнять, даже убив человека. Она и сейчас с тобой. – Так какую
же свободу нашли те, двое? К какой свободе стремится человек?
– Мне казалось, ты поняла. – Но если люди все-таки стремятся к
свободе, – повторила Лера, – они все преступники? – Если
законом считать свод правил, по которому живет общество, то
да. Вдумайся, ты ведь преступила закон, перейдя дорогу в
запрещенном месте? Или искупавшись там, где это запрещено? –
Ну да. – Значит, стала преступником. – А если человек что-то
украл или обманул кого-то и за- владел его имуществом, он
просто более опасный преступник? – По вашим законам так и
получается. И одни преступники судят и наказывают других
преступников. Иногда случается, что убийца судит обманщика или
совсем невиновного. – А есть другие законы? – Это заповеди. –
Я помню: не убей, не укради… – Верно. Только смысл
вкладывается разный. Человек, позволяющий себе убивать тысячи
людей, точнее, отдающий приказ это сделать, преступником себя
не считает. И по вашим законам таковым не является. Пока снова
один преступник не объявит преступником другого. Но оба они –
преступники. – Что же их ждет? – «Приказывающий убивать будет
убит по приказу». – А «не укради» ведь совпадает с нашим
законом. – Что можно украсть на земле? Чью-то собственность?
Ведь кто-то объявил ее своей и написал об этом закон. А если
человек считает, что берет не чужое, а свое? То, что
принадлежало всем поровну и дано было Творцом всем? Земля,
вода, горы и все то, что дают они. Если кто-то более сильный
объявил все своим, это не значит, что оно стало чужим для
остальных. Все преступления у вас – только друг перед другом.
И начались они с той минуты, когда первый из людей назвал
что-то своим. Он же и издал закон, объявив другие мнения на
этот счет преступными. –То есть преступник по нашим законам –
по библейским законам не виновен? – Преступая ваш закон, он
может оставаться невиновным. Но если он виновен по заповедям –
он таковой и на земле, даже если ваш закон делает его героем.
– Что же тогда кража по заповедям? Впрочем, мне кажется, я
догадываюсь. Если ты украл деньги у того, у кого их много, –
ты украл не его деньги. Ты украл деньги тысяч людей, у которых
украл тот, издав закон, назвавший эту кражу заработком. И если
такие деньги добавят людям доброты, сделают их счастливее,
твой поступок никогда не станет преступлением? – Я ничего не
отвечу тебе на это, только скажу: не убьешь душу свою, не
украв тепла ее. Лера молча слушала. – Но есть и другие кражи.
Если ты сталкиваешь человека с пути добродетели и тем более
тянешь его за собой в пропасть, ты крадешь частицу его души,
которая принадлежит Богу. Страшно подумать, что ждет такого
человека. – Выходит, у человека два закона, и исполнить оба, и
тот и другой, невозможно? – Лера задумалась. – Значит, они
должны совпасть? – Вот видишь, ты уже у самой двери, осталось
только приоткрыть. Законы, написанные человеком, будут
постепенно упрощаться, стряхивая с себя отмирающие ветви
страстей, вызванных одним лишь желанием быть лучше других,
неважно в чем: в общественном положении, в состоятельности, в
популярности или просто в образе жизни. И наконец оба закона
совпадут. Между прочим, желание быть первым возведено в культ
целыми нациями, считающими себя острием культуры. Эта
чудовищная инфекция, медленно отравляя, калечит душу ребенка с
самой колыбели. Они забыли, что было с другими, также
считавшими себя исключительными. – Неужели они, пусть
постепенно, не поймут, что цель не та? – Ты верно подметила:
для этого нужно всего лишь уступить. Не просто не быть первым,
а поставить такую задачу: не быть! – То есть признать все свои
достижения и успехи не тем, что необходимо человечеству? –
Конечно. – А разве готовы они к этому? Нужен кто-то, кто
поведет их за собой. – Он давно их ведет. Но мы говорим о
нации, а те, кто следует такой цели, не нация и объединены они
не границами. Они по всему миру. И с каждым днем их все
больше. – А как же наказание? Пусть будет другой закон, но
преступление потому и преступление, что влечет за собой
наказание? – Самым страшным наказанием в будущем будет не
приговор суда, а потеря связи с Богом. Когда ты оставляешь
Его. Когда Он перестает быть тем единственным, к кому ты
можешь обратиться, зная, что там тебя ждет протянутая рука.
Даже тогда, когда от тебя отвернулись и бросили все. Даже
когда ты на самом дне, в наркотическом или пьяном угаре, в
полном отчаянии думаешь о самоубийстве или раскаиваешься об
убитых тобой. И нет ничего страшнее такого наказания… Все, что
Лера слышала, меняло для нее многое из того, что она считала
пусть не верным, но по крайней мере само собой разумеющимся.
Эти изменения земного понимания некоторых вещей привносили
дискомфорт в упорядоченную систему ее понятий и ценностей. И
этот дискомфорт, вызывая в ней внутреннее противодействие,
выражавшееся в желании вновь поставить все на свои места,
порождал новые и новые вопросы. – Но как же, как же тогда
достичь свободы? – вырвалось у нее, словно она вспомнила, с
чего начинались ее размышления. – Как это сделать, не нарушая
закона? – Свободы? Такой цели у человека нет, и он ее никогда
не получит. Есть только те, кто хочет увлечь его этим словом,
преследуя собственные интересы. Иногда искренне заблуждаясь. –
Выходит, добившись всего, чего он хотел, к чему стремился всю
жизнь, человек никогда не станет счастливым, даже уединившись
в пустыне? – прошептала Лера.
ДОКТОР
Разбивая копытами мерзлую осеннюю грязь, лавина двинулась на
юг. Лавр Георгиевич поправил портупею и перекрестился: –
Господи, почему здесь нет храма? Здесь. Посреди листьев и
дождя.
Генерал проснулся от удушья. Распахнув окно, жадно глотнул
ночного воздуха. «Зачем приходил он из тех, далеких? Или это я
потревожил его?» И потом запах, такой знакомый с молодости
запах портупеи. Его взгляд остановился на неловко перекинутом
через спинку кровати куске сыромятной кожи. В ночной тишине
вместе с непонятным, нарастающим гулом просыпалась степь. В
этом наполнявшем бескрайнюю равнину звуке он отчетливо услыхал
лязг металла. Этот лязг генерал узнал бы из миллиона других.
Ну да, ведь уже четыре утра. В трех километрах от них танковая
колонна выстраивалась для марша. И тут его осенило! Вот что
хотел спросить его непрошеный гость: – Ну почему, почему здесь
до сих пор нет храма, генерал? Здесь. Посреди листьев и дождя.
Геннадий Николаевич и сам задавал себе этот вопрос уже много
лет. Он подошел к кровати, поправил портупею и перекрестился.
* * *
На проезжей части, слабо освещенной только фарами все еще
работающих мотоциклов, лежал человек. Неестественно вывернутая
грудь по отношению к нижней части тела выдавала безнадежность
ситуации. Лицо его скрывал шлем, который лихорадочно пытался
снять один из подбежавших к нему товарищей. Другой, подошедший
секундой позже, напротив, с каким-то непонятным и, пожалуй,
неуместным в такой ситуации хладнокровием, молча, лишь слегка
расстегнув молнию куртки, ощупывал горло лежащего. – Надо
что-то делать! Господи, что же это! Звоните в «Скорую»! –
кричала одна из двух девушек, то прижимая, то отпуская ладони
от лица. – Вот черт. Надо же, – выдавил из себя один из только
что подъехавших парней – в темно-коричневых кожаных брюках и
такой же, только с болотным оттенком, куртке. Тот, что
проверял пульс, медленно встал. Прошло уже полминуты с
момента, как он понял, что торопиться незачем. Окружающие
молчали. – Может, попробовать массаж сердца? – не унимаясь,
словно не веря в случившееся, кричала, размазывая слезы по
лицу, та же девица. – Да, да… попробуйте, – негромко сказал
парень. Его слова были восприняты как распоряжение, и еще
двое, скинув шлемы, бросились к лежавшему товарищу. Он тихо
отошел в сторону. Поправив рукой волосы на голове и достав
пачку сигарет из бокового кармана, парень закурил. Он уже
привык к этому. Сколько раз случалось такое за эти годы, за
всю его жизнь. Особенно ему запомнился первый случай. Мысли
перенесли его в то далекое время, когда при ремонте дорог не
выставлялись даже знаки, не говоря уже об ограждениях. Они еще
только начинали, и все им было нипочем. Каждый на своем
мотоцикле, тогда еще не сверкающем хромом, забыв все на свете,
