2. Подарок боссу.
Машина марки БМВ нравилась финансисту Андрею Арьевичу Шерману даже сегодня.
Не только приземистым серебристым корпусом, словно бы тугим от мускулатуры, от
этих трехсот лошадиных сил. После совокупления БМВ и Хьюндай, ушлые азиатцы
навернули на немецкую дизельную машину классную телематику . Чего стоит один
прозрачный экран, припечатанный к ветровому стеклу, на который непрерывно
сбрасываются из Интернета свежие биржевые котировки, сводки погоды и всякие
новости. Дорожная карта тоже рисуется. По ней, если точнее, по вычисленному
кратчайшему маршруту, учитывающему пробки и заторы, ползет букашка автомобиля.
Ползла до вчерашнего дня. Вчера отключили спутниковый канал вместе с
глобальным позиционированием, за неуплату...
Киднепперы потребовали десять миллионов зелеными. Шерман был уверен, что
сможет выплатить. Но неделю назад рухнули акции его фармацевтических проектов,
в который ушли все средства, какие только могли двигаться. Вначале затонул
проект "патоцид", потом все остальное. Его же предупреждали, в этой стране
нельзя вливать деньги в новые технологии, особенно в фармацевтику. Не
дозволено. Новые технологии могут процветать только там, в мировых
метрополиях, где гнездятся транснациональные фирмы, транссексуалы, трансвеститы
и прочие трансы.
Ну, кредитуй нефтяников, покупай депутатов, борись с режимом, уводи деньги
за кордон, требуй свободу для жуликов. Мировая общественность тебя одобрит.
Ну, делай ракеты, если уж неймется, тем более, что эти штуки лет как двадцать
вышли из моды. Можно даже компьютеры и тому подобное мастерить. Но в сферу, где
производится жизнь -- не лезь.
Ведь людям подавай не полеты к далеким космическим телам, а здоровье в
собственном теле. Люди готовы выложить на прилавок серьезные деньги не за
компьютерные забавы, а за вторую молодость, за стоящий член, за крепкие титьки
-- будь то предложено в виде таблеток, ампул или капель.
Ну, а некий джентльмен желает предложить людям и молодость, и потенцию, но
так, чтобы конкуренты не мешали; выигрыш тогда будет фантастическим. Если ты в
своей России произведешь схожее лекарство, то этот джентльмен уничтожит тебя с
помощью патента, который у него сроком на двадцать лет. Если ты создашь
что-нибудь оригинальное и еще более чудодейственное, то он ликвидирует тебя
каким-нибудь другим способом. Хрясь и нет. А твои останки налетевшее воронье
разорвет. Единственное спасение, это поскорее и подешевле продать ему свои
разработки.
Чувствовал же, лучше не лезть в фармацевтику. Однако, любимая женщина
соблазнила его на это. Она всегда умела его соблазнять. В этом она была
профессионалом.
И зачем он вообще вернулся в Питер после учебы в Кельнском университете? "Не
страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я вернусь умирать."
Автор строк предпочел умереть с комфортом на Манхэттэне и захорониться в
Венеции...
Эх, сидел бы сейчас гешефтсфюрером где-нибудь в старом добром "Хехсте" или
"Фармаланде", где никогда ничего не меняется в худшую сторону. Никаких забот,
никаких наездов. Ни одной пылинки на письменном столе. Ни одной минуты за
столом после пяти вечера. И каждую пятницу Flug nach Mallorca .
Вместо него гешефтсфюрером в "Фармаланде" стал кто-то другой. Лысоватый
такой немец, исполнительный как паровой каток. Наверное, этот гад и отутюжил
русский проект "патоцид".
"Патоцид" - он ведь только в теории ужасный полезный, а на практике
смертельно опасный для всех, кто возьмется его разрабатывать и проталкивать на
рынок.
Вначале какой-то лягушатник навалял статью в "Монд" о серых заправилах
биотехнологии в России, о русско-фармацевтической мафии, где, среди прочего,
пополоскал фамилию Шерман и упомянул патоцид. Была надежда, что это
случайность, слабоинтенсивная пальба западных фармабаронов по российским
площадям -- авось кого-то заденет. Но в январском "Шпигеле" тема была
продолжена, да еще как. И автор старый знакомец, можно сказать университетский
товарищ Йозеф Динст. И на обложке Чапаев скачет в тачанке из русских степей в
Европу, вместо колес пробирки, вместо пулемета шприц. Аляповато, но на среднего
европейца подействует.
"Кто вы, господин Шерман?"
Вы вхожи в Кремль с черного хода, вы -- спецпроект Лубянки, вы вырезаете
органы из пленных борцов за свободу, вы выращиваете в них новые органы, чтобы
потом снова вырезать.
Статейка была мигом перепечатана в московской "Лучшей газете". Затем тексты
превратились в куда более мощную вещь, в картинки. Были прокручены схожие
сюжеты по СNN и трем немецким телекомпаниям, общеевропейскому "Euro-Space",
откуда пролились баннерами на миллионы веб-страничек.
"Короли картинки" постарались вовсю. Прокрученная через мощные
мультимедийные компьютеры фотокарточка молодого Шермана -- там где он с бородой
-- обернулась новым Распутиным. Нью-Распутин многократно вонзает шприц в
беззащитного ребенка свободолюбивой наружности, какие-то плачущие женщины,
какие-то ревущие младенцы, какие-то препарированные трупы...
А после того, как случилось ЭТО, он слышит от ментов одну и ту же нудянку --
"ведутся оперативно-розыскные мероприятия"... Чушь, ничего они не делают, хотя
он уже не раз платил губоповцам...
Два раза пискнул в кармане мобильник, значит втягивает электронную почту.
Ну, что там еще? Десяток интересных, что говорится, предложений от лиц еще не
пронюхавших, что он банкрот. А это еще кто такой? Некто с бесплатного
электронного адреса freund@yahoo.com. Сообщает, что в желтом пакете Вам
подарок, дорогой господин Шерман. Да ведь, уходя с работы, он еще захватил
охапку бумажной почты. Где этот пакет? Что там, не пластид ли? А, наплевать,
пускай снесет полчерепа, в оставшейся половине останется достаточно тоски. Из
пакета с поролоновыми прокладками к нему на ладонь сполз... палец.
Такое может быть только на экране телевизора.
Но палец был без сомнения настоящим, очень грязным и детским...
Стало трудно дышать, он дернул за ворот рубашки. Случилось то, что не могло
рассосаться и исчезнуть, с чем невозможно было жить. Несмотря на мягкое
бээмвэшное сидение, он утратил опору и стал падать в бездну. Он ухватился за
мобильник, как будто тот мог хоть на мгновение задержать его падение, и снова
проверил электронный почтовый ящик.
Пришел еще один е-мейл с того же адреса.
"Ну, что, господин Шерман, признал плоть от плоти своей? Из-за твоей
жадности, скотина, мы будем отрезать каждую неделю по кусочку от твоей дочурки.
Через месяц у нее не останется ни одного пальчика на правой руке. Если к этому
времени она не умрет от гангрены (на все воля Аллаха) придет срок ее
тринадцатилетия. И, хотя по уму она похожа на десятилетнюю, ей будет
представлен выбор: стать женой одного из наших увечных воинов, приняв Веру, или
спуститься в Преисподнюю. В любом из этих случаев ты никогда ее не увидишь и
будешь один сидеть на своих акциях и опционах сколько тебе влезет."
Автомобиль марки БМВ разонравился господину Шерману. Ему вдруг показалась
липовой вся эта серебристая мускулатура. Он даже подумал, что он променял
жизнь своего ребенка на набор железок и стекляшек.
-- Останови машину,-- сказал господин Шерман шоферу.
-- А чего здесь, Андрей Арьевич? -- отозвался густым преданным голосом
водила.-- Это же промзона комбината "Маяк". А через путепровод переедем --
будет вам парк хороший, освещенный. Там погуляете, воздухом свежим подышите.
Заботливый ты, Коля Красоткин, заботливый, как все бывшие прапорщики. Все то
же самое ты говорил и ныне покойному генералу Галактионову. Только Мерседес ты
мой разгрохал за три года, кирпичи на свою дачу возил по гатчинским ухабам. А
ведь можно было на нем еще двадцать лет кататься, что немцы и делают. Как же
ты на самом деле относишься ко мне и имуществу моему? Вот как достану для
бортового компьютера бээмвэшки программу-автошофера, а тебе под зад ногой.
Впрочем, не до этого сейчас...
-- Останови, Коля.
Господин Шерман вышел из машины, сжимая детский палец, и пошел куда-то во
все большем ослеплении, спотыкаясь и качаясь как крепко выпивший. Он больше не
хотел ничего видеть, слышать и знать. Где-то справа вдруг возникли огни и с
воем накатили на него. Последнее, что услышал господин Шерман, был шум
раздираемых о щебенку покрышек. Кажется, еще он подумал, что ЭТО было бы
неплохой платой за Ее возвращение. Еще он услышал как треснула его грудная
клетка, откуда-то из основания черепа полоснуло болью, мгновение еще, длившееся
для него бесконечно долго, купался он уже без боли и памяти в море света,
которое когда-то рванулось на него огромной волной, сжалось в точку и исчезло...
3. Заря программиста.
Вопли будильника проникали в спящую голову, возбуждали то один то другой
уголок мозга, безжалостно трепали его сон, которым он так дорожил, напоследок
насыщали его кошмарами. Он терял свою армию, свою страну, свой народ, свою
любимую, неотличимую от прекрасной Виртуэллы из одноименной компьютерной игры.
Он терял свою силу и ловкость. Его гвардейская аэрокавалерийская дивизия в
количестве семи тысяч пегасов таяла в тумане.
"Вставайте, граф, вас ждут великие дела... Шрагин, протри зенки, через пять
минут будет уже поздно..."-- на разные лады заклинала будильная программа.
Наконец, Шрагин понял, что все кончено. Он вернулся в реальность. Назад, в
сон, дороги нет. Хотя там было здорово. Там все было важно и интересно. Там он
покорял новые миры и измерения. Жизнь во сне поддавались программированию --
классификации, типизации, конструированию.
Работала утренняя будильная программа, она заставляла будильник трезвонить
на все лады, она зажигала свет, заводила бодрящую музычку и включала кофейник с
тостером. Не будь ее, он так бы и остался лежать холодным и голодным полутрупом.
Шрагин сел на кровати и пошарил рукам по тумбочке. Куда он сунул очки? Левый
глаз с утра словно в сметане. "Тузик, очки, апорт." Маленький электронный песик
бесцельно покатался по комнате, но пользы не принес. Ну да, очки, кажется, в
ванной оставил. На коммунальной территории его автоматика-телематика бессильна.
Шрагин просунул ноги в штаны и встал, зазвенели набитые всякой ерундой
карманы -- а ноги словно ватные и покачивает слегка.
Зачем до двенадцати резался в "Виртуэллу"? Игры создаются мозги имущими
для вечного подчинения мозгов не имущих.
И зачем до трех ночи кропал эту бесовскую программу с неисчислимым
количеством потоков, имя которым легион -- да еще на худосочном компьютере,
смастеренном из четырех персоналок? Саморазвития от нее добивался,
самопознания, интеллекта искусственного. Ну и чего добился? Веки тяжелые как
кирпичи, в голове словно кол застрял, и такой вязкий вкус во рту, будто
налопался неспелой хурмы...
В ванной, напоминающей из-за ржавого железа гестаповскую камеру пыток,
пограничное состояние сменилось обычной утренней хандрой. Депрессняк характерен
именно для утра, предшествующей рабочему дню, а не вовсе не для вечера, как
уверяют лжеученые.
Вот и очки нашлись -- с двумя мутными стеклами весьма различных диоптрий:
минус два и минус семь. И что там через них видно? Длинный нос. Маленькие, но
умные глазки, довольно отвисшие уши. Он был бы красивой таксой. Но он, к
сожалению, не такса.
Струйка желтоватой воды стекает по стенкам несвежей раковины. Через полчаса
никакой влаги уже нет, только следы коррозии и грязи. Вот она, модель его
жизни.
Откуда мы вышли, куда идем, кто мы, все эти вечные талмудистские вопросы
имеют простые тошнотворные ответы -- с кровати на горшок, потом в контору,
потом на горшок, потом в кровать. Некрасивая программа, состоящая из
примитивных циклов. Но и это модель его жизни.
Десять-двадцать-тридцать лет назад он еще надеялся на избавление, ну еще
пару переходов по пустыне, еще пара пустых месяцев, еще пара серых лет и он
