Сидел и посматривал на второго пришельца, который остался вблизи
основного тракта, держа лошадей в поводу.
Чем-то беспокоил его этот человек... Впрочем, он как будто не
собирался приближаться.
Переступив порог, Конан огляделся по сторонам.
Все внутри дома вроде бы оставалось прежним - таким, как видел он его
в последний раз... Таким, да не совсем таким.
Так же были развешаны по стенам связки целебных трав. Так же варилось
в огромном медном котле, поставленном на очаг, какое-то зелье - видимо,
тоже целебное, так как острый и пряный запах расходился от него.
Запах не пищи, а лекарства.
И даже котел был прежним - кованой меди, округло-конический, словно
шлем великана, с четырьмя ручками в виде витых колец... Стоп!
Блестел бок котла красноватым блеском - цветом того металла, из
которого он и был изготовлен. Лишь легкая паутина недавней гари покрывала
его.
Был он тщательно вычищен и отполирован. Возможно, уже не в первый
раз...
А Старая Катрин, Катрин-ведьма, Катрин Мак-Коннехи никогда не чистила
свой котел, опасаясь, что вместе с сажей уйдет из ее дома счастье. Сама не
чистила - и никому другому не позволила бы.
Значит, напрасны его надежды... Нет в живых Катрин.
Но, может быть, дочь расскажет о ее судьбе? Более того - уж не
передала ли свое искусство Катрин-ведьма дочери? Так, как Мастер Тартана
или Мастер Меча - сыну передает?
Конан перевел взгляд на женщину, молча стоящую рядом. Кажется,
действительно в глазах ее читается настороженность... Или все-таки
насмешка это?
- Как зовут тебя, почтеннейшая?
- Катрин, - коротко ответила она.
- Как мать... А меня - Конаном называют.
- Как отца... - загадочно произнесла женщина. - И меч у тебя, вижу,
отцовский - кривой, с рукоятью из кости... У нас таких не делают...
Конан запнулся на мгновение.
- Не будем о мече моем говорить, Катрин, дочь Катрин. Скажи - давно
ли умерла твоя мать?
- Моя мать? Давно. Много лет назад... - женщина замолкла, как бы не
договорив чего-то.
Повернувшись к котлу, она не спеша помешала варево длинным черпаком
на ручке, вырезанной из оленьего рога. И лишь затем вновь повернулась к
Конану.
- Но мою мать совсем по-другому звали, Мак-Лауд...
В правой руке женщина по-прежнему держала черпак. А длинные, до
кисти, рукава платья она потянула вверх, когда склонялась над очагом.
Запястья ее теперь были открыты. Кажется, неспроста. Похоже, нарочно
показала она руки.
И Конан увидел.
Он увидел на правой руке шрам - маленький, почти сошедший, но
неповторимой формы. Будто рваная, неправильных очертаний, четырехлучевая
звезда...
И была эта звезда словно выкрашена черным. Не густо - чуть заметно.
Как бок котла...
А на левом запястье никакой отметины не было.
Говорили в старину: убери невозможное - и то, что останется, будет
истиной. Даже если невероятным кажется оно - оставшееся.
26
- Ну, наконец-то догадался, - только теперь женщина открыто пустила
на свое лицо улыбку. - А я уж думала - не узнаешь... Думала - впрямую
подсказывать придется.
Нельзя сказать, что Конан был ошеломлен. Но он понимал, что должен
быть ошеломлен.
Потому что все увиденное полностью меняло ту картину мира, к которой
он уже успел привыкнуть. Полностью!
В не меньшей степени, чем изменилась она после того, как Рамирес,
первый Учитель Конана, открыл ему тайну Силы, тайну Бессмертия...
Тайну вечной борьбы Воинов Света и Воинов Тьмы...
И если что сдерживало изумление, - то это привычка. Привычка к
упорядоченному знанию, столь характерная для всех смертных.
Выходит, для бессмертных она тоже характерна... Даже для того из них,
кто дальше всех продвинулся по Пути...
- А где... - начал Конан. И вдруг остановил сам себя, прервавшись на
полуслове.
Катрин Мак-Коннехи кивнула, отвечая на незаданный вопрос:
- Нет. И на щиколотках - тоже нет. На животе, правда, еще кое-что
осталось - но я не буду этот шрам тебе показывать, с твоего позволения.
Ладно?
И помолчав, добавила:
- И котел я начала чистить уже много лет назад. С тех пор, как я
успела понять - не в саже счастье...
- Сними платок... - попросил Конан.
- Что, все еще сомневаешься? - Катрин с улыбкой потянулась к завязке
под подбородком, крепившей косынку на ее голове.
- Нет. Но все-таки сними.
И женщина развязала узел.
Волосы ее были цвета спелой пшеницы. Везде, кроме места над виском.
Там пшеничное поле пересекала белая прядь.
Из-за этой пряди, напоминавшей седину, Катрин и дали прозвище
"Старая". С детства ее Старой звали...
Не была это врожденная метка - из тех, что передаются по наследству,
от предков - к потомкам.
Тогда, действительно, седина эта могла бы и к дочери Катрин перейти -
родись у нее дочь...
Но ни у кого из Мак-Коннехи не было в роду таких меток.
Белая прядка появилась после раны в голову. Самый обычной, случайной
травмы - мало ли что бывает в беззаботном детстве!
А что касается прочих следов на теле Катрин - тут уж ни о какой
случайности речь идти не могла...
Было это так:
Вот как это было...
Девочке дали прозвище "Старая Катрин" из-за пряди бесцветных волос,
напоминающей седину.
Прозвище же "Ведьма" она получила совсем по другой причине.
С детства, еще до того, как на девчонок начинают заглядываться парни,
умела она лечить. И людей, и животных.
Непонятно, откуда взялось у нее это умение. Никто ее этому не учил...
Не было в Барха-Лох, деревушке клана Мак-Коннехи, ни ведьм, ни
знахарок. Тем не менее - лечила...
Травами. Наложением рук. Заговором, который никак не походил на
молитву...
Принимала роды, исцеляла раны. Умела снимать горячку, вызванную
гнилой водой. Переломы после ее лечения - срастались. Ягнята, маткам
которых она помогла разродиться, - росли без падежа.
Да еще - случалось это редко, но все-таки случалось - впадала Катрин
в странное оцепенение. Сидела, не замечая никого вокруг.
Обычно после этого она начинала произносить пророчества.
Наверное, именно по этой причине ни разу не загляделся на нее ни один
парень в то время, когда это обычно происходит. А уж потом - и подавно.
Девушки в Хайленде перестают считаться чьими-то сестрами и дочерьми и
начинают - женами и матерями - довольно рано.
В четырнадцать. Многие - в шестнадцать лет. Двадцатилетняя - без
малого старуха. Замуж такую никто не возьмет, разве что какой
вдовец-горемыка с полудюжиной собственных ребятишек, которым нянька нужна.
Тем же, чей возраст перевалил за тридцать лет, а мужа нет и не
предвидится...
О таких вообще не говорят, как о женщинах. Даже если кожа их свежа, а
тело - не дрябло.
По меркам хайлендской деревни, таких женщин, в общем-то, не должно
быть. А если есть - то, значит, лежит на них печать какой-то особой
неудачливости. Или уродства. Или беды.
Или - греха...
И это - еще одна из причин, по которым Катрин прозвали Ведьмой. Где
уж горцам различить причину и следствие. Не горазды они в таких
тонкостях...
А вообще-то для того, чтобы счесть ведьму достойной сожжения, не
требовалось многих причин.
Была ли эта магия белой или черной? Колебались люди, затрудняясь
ответить. Те, кому помогала Катрин своим целительством, - склонились к
первому ответу.
Но те, кому не смогла она помочь (а бывали ведь и такие)...
Впрочем, даже считавшие магию Катрин белой, не выступили бы в ее
защиту. Слишком хорошо знали они, что любое колдовство должно караться.
Даже если не приносит оно вреда никому, а пользу - приносит.
Говорили в старину: трем вещам нет предела - морской глубине,
человеческой глупости и глубине неблагодарности человеческой.
27
У всякого человека любое дело, за которое бы он ни взялся, идет
полосами. Полоса - светлая, полоса - темная. Полоса удач - полоса неудач.
Если кто не замечает этого, значит - либо дело его маловажное (как ни
поверни, все сносно), либо уж сам он такой невнимательный...
Вот и у Катрин, хотя мастерство ее только росло год от года, тоже
пошла полоса неудач.
Сначала мор напал на коров, да и овец прихватил, а отчасти - даже
лошадей. Без лошади же - не выжить в деревне.
Старалась Катрин, как могла. Но чуть ли не во всех дворах
одновременно захворал скот, и захворал тяжело.
Приходилось разрываться между всеми - и в результате не каждое
животное получало должную меру ухода и целебных настоек.
И многие из них околели.
А потом случилось еще худшее. Много худшее! Никогда прежде не бывало
такого...
Из пяти женщин, у которых подряд принимала роды Катрин - две умерли.
Наверное - и даже наверняка! - такой исход был связан с тем, что мор
многократно увеличил лежащее на женщинах бремя. До последних дней, иногда
- даже до последних часов ухаживали они за больной скотиной...
Но это умозаключение также требовало умения связывать причину и
следствие. А такой работы в Барха-Лох не любили.
И зароптал народ, бросая на колдунью косые взгляды.
Самое же плохое: незадолго до всех этих событий изрекла Катрин
очередное пророчество. И сама ведь знала она, что лучше бы ей промолчать,
- но не дано ей было молчать в таких случаях.
Смысл этого пророчества, в общем-то, был темен для Мак-Коннехи - как
и смысл предыдущих пророчеств. Да и для самой Катрин был он темен, если уж
на то пошло...
Правда, нередко хайлендеры улавливали в ее речах понятные всем
термины: "война", "голод"... Но такое - предсказать нетрудно! Ведь война
постоянно где-нибудь да шла. Да и голод был не редким гостем. Однако
сейчас - многие запомнили! - иные слова прозвучали в пророчестве. Слова
эти были - "мор", "засуха" и "горе"...
Мор - он и есть мор. И засуха в это же время случилась, кстати.
Правда, не слишком сильная - пожалуй, и не вспомнили бы про нее, если бы
не была она предсказана заранее.
А что такое горе - это тоже всем понятно... Гибель роженицы - уж
конечно, горе, не радость.
И как-то молнией осенила сразу многие головы одна и та же мысль -
такая простая, такая естественная - потому что сводила она все эти события
воедино.
Мысль эта заключалась в том, что не предсказывает Ведьма несчастья.
Не предсказывает - а творит! Именно так!!!
Творит, ибо наслаждение для нее - мучения христиан. Или для того,
чтобы разбогатеть на их бедах, получая бешеную плату за лекарские услуги.
А быть может - обе эти цели преследует она одновременно!
Враз забыли односельчане, что никогда не требовала Катрин платы за
лечение, хотя и не отказывалась от нее. Кто мог уплатить - платил, кто не
мог - даром получал помощь...
Возможно, все же не решились бы жители Барха-Лох на то, на что они
решились, если бы не еще одно обстоятельство.
Как раз в эти дни, когда колебались чаши весов, на одной из которых
был слепой гнев, а на другой перемешалась благодарность за прошлое, страх
мести Духов Зла, неуверенность - всего понемножку...
Как раз в это время деревенский священник получил от своего
церковного начальства послание. В плотно запечатанном пакете прибыл
очередной трактат преподобного Джона Нокса.
Название трактата было длинным - на половину титульного листа. Но
достаточно было прочесть лишь первые его слова.
"О язычниках, колдунах и противодействующих Церкви, а также о
