возможно, я просто боялся открыть эту дверь в каюту. Боялся за
себя? Не знаю. Не уверен. Возможно, я боялся того, что найду за
этой дверью. Я переложил нож в левую руку - я не левша, но кое
в чем одинаково хорошо управляюсь обеими руками,- и медленно
обхватил пальцами ручку внутренней двери.
Мне потребовалось целых двадцать секунд, чтобы чуть-чуть
приоткрыть дверь - настолько, чтобы протиснуться в щель. На
последнем дюйме проклятые петли скрипнули. Это был тихий звук,
который при нормальных условиях не услышишь с расстояния в два
ярда, но для моих натянутых нервов он был подобен залпу
шестидюймовок боевого корабля. Я окаменел как монумент. Слушая
учащенные удары собственного сердца, я изо всех сил пытался
заставить его утихомириться.
Если там внутри и был некто, желающий ослепить меня лучом
фонаря и пристрелить, или проткнуть ножом, или проделать эту
забавную шутку со стамеской, то времени у него было больше чем
достаточно. Хватит. Можно позволить себе вдохнуть немного
кислорода и проникнуть сквозь щель. Фонарик я держал на отлете
в вытянутой правой руке. Тот, кто собирается убить человека с
включенным фонариком, целится в точку непосредственно возле
источника света, потому что обычно фонарь держат прямо перед
собой. "Поступать так крайне опрометчиво,- объяснил мне много
лет назад коллега, у которого извлекли пулю из верхней доли
левого легкого. Поэтому, держа фонарь как можно дальше от
корпуса, надеясь только на то, что реакция этого некто там, в
каюте, хуже моей, я шагнул вперед и зажег фонарь.
Да, кое-кто был в каюте, но я ничего не узнал о его
реакции. И ни о чем другом. Он не шелохнулся. Лежал лицом вниз
с тем совершенно неподвижным видом, какой приносит лишь смерть.
Я быстро обшарил каюту лучом света не толще- карандаша. Мертвец
был в одиночестве. Так же, как в радиорубке, здесь не было
следов борьбы.
Не нужно было прикасаться к телу, чтобы определить причину
смерти. Крови, что вытекла из полудюймовой раны на спине, было
не больше чайной ложечки. Ее и не могло быть больше: когда
позвоночник протыкается столь умело, сердце останавливается
почти мгновенно. Небольшое внутреннее кровотечение и все.
Занавески были задернуты. Я исследовал каждый фут палубы,
и переборок и мебели при помощи фонаря. Не знаю, что я
рассчитывал обнаружить-Ничего ровным счетом- Я вышел, закрыл за
собой дверь и обыскал радиорубку с тем же результатом. Больше
здесь делать было нечего, я нашел все, что хотел найти - все,
что хотел найти меньше всего ни свете. Не было необходимости
смотреть на лица мертвецов. Я знал эти лица так же хорошо, как
и то, что каждое утро смотрит на меня из зеркальца для бритья.
Семь дней назад они обедали со мной и нашим шефом в Лондоне, и
они были уверены и спокойны, как только могут быть спокойны
люди их профессии - даже когда жизнь поворачивается к ним
светлой стороной, привычная осторожность проглядывает сквозь
внешний покой, потому что настоящий покои не для них. Я не
сомневаюсь, что они и на этот раз были уверены и осторожны, но
недостаточно осторожны, и теперь они успокоились навеки. То,
что с ними произошло, непременно случается с людьми нашей
профессии и однажды случится и со мной. Не имеет значения,
насколько ты силен и бесстрашен, рано или поздно встретишь
кого-то умнее, сильнее и бесстрашнее тебя. И этот кто-то будет
держать в руке полудюймовую стамеску, невероятно трудные годы
твоих побед, успехов, достижений превратятся в ничто, потому
что ты и не заметишь, как он придет.
И я послал их на смерть. Не намеренно, не сознательно, но
последнее слово было за мной. Это были моя идея, мое творение,
только мое, но я опроверг все доводы и уговорил нашего
недоверчивого и весьма скептичного шефа, я добился, если и не
энтузиазма, то хотя бы неохотного согласия. И я сказал этим
двоим - Бейкеру и Дельмонту,- что, если они будут играть мою
игру, ничто им не угрожает, и они поверили мне слепо, и играли
мою игру, и вот они лежат мертвые передо мной . Никаких
сомнений, джентльмены, положитесь на меня, только не забудьте
предварительно составить завещание...
Больше здесь делать было нечего. Я послал двух человек на
смерть, и этого уже не переменить. Пора уходить.
Я открывал наружную дверь так, как вы открывали бы дверь в
подвал, зная, что он битком набит кобрами и тарантулами. Так,
как вы открывали бы эту дверь, потому что я открыл бы ее не
задумываясь, если бы знал, что кобры и тарантулы - единственные
обитатели этого корабля. Как безопасны и добродушны эти
маленькие гады по сравнению с теми представителями homo
sapiens, которые разгуливали по палубе сухогруза "Нантсвилл"
этой ночью.
Когда дверь открылась полностью, я еще долго стоял на
пороге. Долго стоял, не шевеля ни единым мускулом, почти не
дыша; когда стоишь вот так, кажется, что за минуту проходит
полжизни. Единственное, что жило во мне,- это уши. Я все стоял
и слушал. Слышно было, как бьются волны о борт корабля, время
от времени - низкое металлическое громыхание, когда "Нантсвилл"
отрабатывал машиной против ветра на якоре, завывание ночного
ветра, раз донесся хриплый одинокий вскрик кроншнепа. Голоса
безлюдья, безопасности, голоса ночи и природы. Не те голоса,
что я пытался обнаружить. Эти были просто частью ночной тишины.
А чужих голосов, голосов тревожных, угрожающих, опасных не
было. Ни звука дыхания, ни осторожных шагов на палубе, ни
шороха одежды - ничего. Если кто и караулил меня здесь, то он
обладал терпением и осторожностью духа, а я не боялся духов в
эту ночь, я боялся человека - человека с ножом, револьвером или
со стамеской в руках. Без единого звука перешагнул я через
порог.
Мне не доводилось спускаться ночью по Ориноко в открытом
каноэ, никогда тридцатифутовая анаконда не бросалась на меня с
дерева, чтобы задушить своими кольцами, тем не менее я с
легкостью могу описать, какое при этом возникает ощущение,
Поистине звериная энергия и дикая свирепость пары огромных рук,
охвативших мою шею, были ужасающи.
Я что было сил ударил назад правой ногой, но этот парень
не хуже меня знал правила игры. Его правая, двигаясь быстрее и
мощнее моей, врезалась сзади в мою голень. Нет, это был не
человек, это был кентавр, да еще подкованный самыми крупными
подковами в мире. Мне даже не показалось, что нога моя
сломана,- ощущение было такое, что ее отрубило напрочь. Левый
носок его упирался в мою левую пятку - я попытался наступить на
него, вложив всю энергию в этот удар, но когда моя ступня
опустилась, его ноги там уже не было. Я был обут лишь в тонкие
резиновые купальные тапочки, и боль от удара пяткой о стальную
палубу пронзила меня насквозь. Тогдя я поднял руки и попытался
сломать ему мизинцы, но он и об этом все знал: пальцы были
сцеплены в стальное кольцо, костяшки указательных пальцев
давили на сонную артерию. Разумеется, я не был первым, кого он
придушил, и мне надо было действовать поскорее, чтобы не
пополнить список его жертв. В ушах у меня уже шумело, будто из
них выходил воздух под большим давлением, цветные пятна и
полосы мелькали перед глазами.
В первые несколько секунд меня спасли поднятый воротник и
стоячая прорезиненная манжета скафандра, который был на мне под
обычным костюмом. Но только на несколько секунд, не более.
Я резко согнулся. Теперь половина его веса пришлась мне на
спину, причем его хватка ничуть не ослабла, но он все же
постарался убрать свои ноги как можно дальше назад - должно
быть, решил, что я попытаюсь ухватить его за ногу. Уловив миг,
когда он потерял равновесие, я развернулся спиной к морю. После
этого я стал отступать - шаг, другой, третий - прибавляя
скорость с каждым шагом. "Нантсвилл" не может похвастать
красивым тиковым фальшбортом, все, что у него есть,- это
ограждение из цепей, так что наш общий вес пришелся на очень
небольшую площадь в том месте, где спина моего душителя
обрушилась на верхнюю цепь. Но я не услышал никаких воплей,
даже вздоха, даже приглушенного вскрика. Может быть, я имел
дело с глухонемым? Я слышал о нескольких глухонемых, обладающих
феноменальной силой. Видимо, природа хотела дать им какую-то
компенсацию за увечье.
Однако ему пришлось разжать свои тиски и побыстрее
ухватиться за цепь, чтобы не свалиться за борт, в холод черных
вод Лох-Гурона. Я отскочил и повернулся к нему лицом,
прижавшись спиной к переборке радиорубки. Мне позарез нужна
была опора - пока не прояснится в идущей кругом голове, пока не
появятся признаки жизни в онемевшей правой ноге.
Теперь я мог видеть его. Неясно - для этого было слишком
темно,- но все же можно было различить белые пятна липа, рук,
контуры его фигуры.
Я ожидал увидеть этакого гиганта величиной с башню, но он
не был великаном, насколько можно было верить моим глазам,
перед которыми все расплывалось. Фигура его казалась коренастой
и плотно сбитой, но и только. Он был даже меньше меня. Правда,
это ничего не значит. Я достал нож, держа его перед собой так,
чтобы лезвие было прикрыто ладонью.
Он подошел ко мне сбоку, чтобы я не мог ударить его ногой,
правая рука его была вытянута. У него одно было на уме:
ухватить меня за горло. Я дождался, пока его рука окажется в
нескольких дюймах от моего липа, я резко выбросил вверх свою
правую руку. Наши руки столкнулись, лезвие ножа врезалось прямо
в середину его ладони.
После этого он уже не смог оставаться безмолвным.
Послышалось три коротких непечатных слова, оскорбительных по
отношению к моим предкам, и он быстро отскочил, вытирая кисть
об одежду, а затем принялся облизывать ее с обеих сторон и при
этом стал похож на какого-то зверя.
-Итак, у маленького человечка есть маленький ножичек, не
так ли? - мягко сказал он.
Звук его голоса подействовал на меня как удар. При такой
первобытной силище я ожидал встретить ум и голос пещерного
человека, но он говорил ровным, приятным голосом, без малейшего
акцента; это была речь культурного, образованного джентльмена с
юга Англии.
- Мы, должны забрать у него ножичек, не правда ли? - Он
повысил голос.- Капитан Имри!
- Заткнись, болван! - раздался с кормы гневный,
требовательный голос.- Ты хочешь, чтобы...
- Не волнуйтесь, капитан.- Он не сводил с меня глаз.- Я
держу его. Здесь, около радиорубки. Он вооружен. Ножом. Сейчас
я попробую его отобрать.
- Ты его поймал? Поймал? Хорошо, хорошо, хорошо! - Это был
голос человека, который потирает руки: это был также голос
немца или австрийца, говорящего по-английски. Это гортанное
"карошо" вместо "хорошо" ни с чем не спутаешь.- Будь осторожен.
Этот мне нужен живым. Жак! Генри! Крамер! Давайте все. Быстро!
На мостик. К радиорубке! - Живым,- приятным голосом сказал
человек, стоящий передо мной,- это может означать и не совсем
мертвым.- Он слизнул с ладони.- Или ты будешь вести себя мирно
и сам отдашь нож? Я бы тебе посоветовал...
Дальше я не стал слушать. Это старый прием. Разговариваешь
с противником, который вежливо ждет, пока ты выскажешься, и ему
в голову не приходит, что посреди замысловато закрученной
фразы, когда он, успокоенный мнимой безопасностью, меньше всего
этого ожидает, ты вдруг ударить его в живот. Не очень честно,
зато эффективно, и я не собирался испытывать эффективность
этого приема на себе. Я не знал, как он попытается приблизиться
ко мне, но предполагал, что это будет прыжок ногами или головой
вперед, и если он собьет меня на палубу, то мне уже не встать.
По крайней мере, без посторонней помощи. Я быстро шагнул
