осматривать земли.
Теперь обратите внимание на хитрость агента. Эти семь
вождей были избраны из числа тех, кто стоял за переселение
семинолов. Среди них были братья Оматла и Черная Глина. Правда,
там был еще и Хойтл-мэтти (Прыгун) из числа патриотов, но над
этим храбрым воином тяготело проклятие многих индейцев -- он
любил "огненную воду", и эту слабость его хорошо знал Фэгэн,
агент, который сопровождал их.
Эта уловка была обдумана и приведена в исполнение.
Выборных гостеприимно встретили и угостили в форте Гибсон, на
реке Арканзас. Хойтл-мэтти был навеселе. Договор о переселении
развернули перед семью вождями, и все они подписали его. Фокус
удался!
Но даже и это еще не означало, что договор, заключенный на
берегах Оклавахи, полностью вступил в силу. Делегация должна
была вернуться с отчетом и узнать волю народа. А для того чтобы
народ мог высказаться, надо было еще раз собрать вождей и
воинов. Конечно, это была пустая формальность, так как все
хорошо знали, что народ не одобряет этих семерых покладистых
вождей и не поддержит их. Народ вовсе и не думал переселяться.
Это было тем более ясно, что другие пункты условия
ежедневно нарушались. Например, статья о возврате беглых рабов,
которых вожди, подписавшие Оклавахский договор, обязались
выдавать их владельцам. Теперь семинолы перестали выдавать их
белым. Наоборот, негры находили самое надежное убежище среди
индейцев. Агент все это знал. Он созвал новый совет, хотя и
считал его лишь пустой формальностью. Может быть, ему удастся
убедить индейцев подписать договор; если же нет, то он намерен
был запугать их или принудить их к этому с помощью штыков. Так
он и заявил. Тем временем правительственные войска стягивались
со всех сторон к месту жительства агента -- форту Кинг(20), а
другие подкрепления ежедневно прибывали в бухту Тампа.
Правительство приняло меры, и решено было в случае
необходимости применить насилие.
Я знал настоящее положение вещей. Мои товарищи, кадеты
военного училища, прекрасно разбирались в делах индейцев. Эти
вопросы вызывали у всех живейший интерес, особенно у тех, кто
стремился скорее удрать из стен училища. "Война Черного
Ястреба"(21), только что закончившаяся на Западе, уже дала
возможность многим отличиться в сражениях, и жаждавшие подвигов
юноши обращали свои взоры на Флориду.
Однако мысль добыть себе славу в такой войне почти всем
казалась просто смешной. Уж слишком легко достанется победа в
этой войне: противник не заслуживает серьезного внимания,
утверждали они. Вряд ли горстка дикарей устоит против роты
солдат. Индейцы или будут уничтожены, или взяты в плен в первой
же стычке -- нет ни малейших шансов на то, чтобы они оказали
сколько-нибудь длительное сопротивление. К несчастью, на это
нет никаких шансов! Таково было убеждение моих товарищей по
училищу, и таково же в то время было общее мнение всей страны.
В армии разделяли эти взгляды. Один офицер, например,
хвастался, что он может пройти через всю индейскую территорию,
имея с собой только одного капрала. Другой высказал пожелание,
чтобы правительство дало ему право вести войну на свой счет. Он
закончит войну, потратив на нее не более десяти тысяч долларов.
Таково было настроение в те дни. Никто не верил, что
индейцы захотят или смогут долго воевать с нами. Очень немногие
считали, что они вообще окажут сопротивление. Индейцы только
надеются выторговать себе лучшие условия и уступят, как только
дело дойдет до вооруженного столкновения.
Что касается меня, то я держался другого мнения. Я знал
семинолов лучше, чем большинство тех, кто рассуждал о них. Я
лучше знал их страну и, несмотря на неравенство сил и явную
безнадежность борьбы, считал, что они не согласятся на позорные
условия, а одолеть их будет не так-то легко. Все же это было
только мое личное предположение -- я мог и ошибаться. Вероятно,
я заслужил те насмешки, которыми осыпали меня товарищи, когда я
принимался спорить с ними.
Все подробности мы узнавали из газет. Мы также постоянно
получали письма от товарищей, окончивших Уэст-Пойнт и теперь
служивших во Флориде. От нас не ускользала ни одна деталь, и мы
знали имена многих индейских вождей, так же как и внутреннюю
политику племен. По-видимому, между ними были разногласия.
Партия, возглавлявшаяся одним из братьев Оматла, соглашалась
пойти на уступки правительству. Это была партия изменников, и
она представляла собой меньшинство. Патриоты были более
многочисленны. К ним принадлежал сам главный "мико" и
могущественные вожди -- Холата, Коа-хаджо и негр Абрам.
Среди патриотов был один, о котором в то время трубила
крылатая молва и имя которого стало все чаще и чаще упоминаться
в печати и в письмах наших друзей. То было имя молодого воина,
одного из младших вождей, который за последние месяцы оказывал
сильное влияние на свое племя. Он был одним из самых горячих
противников переселения и вскоре стал душой партии
сопротивления, увлекая за собой более старых и могущественных
вождей.
Мы, кадеты Уэст-Пойнта, восхищались этим молодым
человеком. Ему приписывали все качества, присущие герою, -- у
него благородный вид, он смелый, красивый, умный... Вообще о
его физических и умственных достоинствах были такие
восторженные отзывы, что это казалось преувеличением. Говорили,
что он сложен, как Аполлон, что он красив, как Адонис(22) или
Эндимион(23). Он был первым во всем -- самым метким стрелком,
самым опытным пловцом, самым искусным наездником, самым быстрым
бегуном, самым удачливым охотником. Он был выдающимся человеком
и в мирное и в военное время -- короче говоря, подобен
Киру(24). И чтобы увековечить его славу, нашлось достаточное
количество Ксенофонтов(25).
Народ Соединенных Штатов долго жил в мире с индейцами.
Романтические дикари были где-то далеко на границах страны. В
поселках редко приходилось видеть индейцев или слышать о них
что-нибудь интересное. Депутации от племен давно уже не
появлялись в городах. Теперь эти дети лесов возбудили у всех
острое любопытство. Недоставало только индейского героя, и вот
явился этот молодой вождь. Его звали Оцеола.
Глава XX. ПРАВОСУДИЕ НА ГРАНИЦЕ
Мне недолго пришлось наслаждаться жизнью в родном доме.
Через несколько дней после приезда я получил приказ отправиться
в форт Кинг, где находилось управление по делам семинолов и где
помещался главный штаб флоридской армии. Ею командовал генерал
Клинч, и меня прикомандировали к его штабу.
Я был крайне огорчен, но пришлось готовиться к отъезду.
Грустно было расставаться с теми, кто любил меня так нежно и с
кем я так долго был в разлуке. Мать и сестра тоже очень
горевали. Они уговаривали меня выйти в отставку и навсегда
остаться дома.
Я не прочь был бы послушаться, ибо не сочувствовал делу,
которое долг призывал меня выполнять. Но в такой критический
момент я не мог последовать их совету: меня заклеймили бы как
предателя, как труса. Отечество требовало, чтобы я взялся за
оружие. За правое дело или за неправое, добровольно или против
воли, но я должен был сражаться с оружием в руках. Это
называлось патриотизмом.
Я неохотно расставался с домом и по другой причине. Вряд
ли надо объяснять ее. С тех пор как я вернулся, я частенько
посматривал на противоположный берег озера, задерживаясь
взглядом на чудесном зеленом островке. О, я не забыл Маюми!
Едва ли я сам мог правильно разобраться в своих чувствах
-- настолько они были противоречивы. Любовь моей юности снова
вспыхнула во мне, торжествуя над новыми увлечениями, вспыхнула
из-под пепла, под которым она столько времени тлела... Любовь,
к которой примешивалось и раскаяние, и угрызения совести, и
сомнение, и ревность, и опасения... Все это кипело и боролось в
моем сердце.
Со времени приезда я ни разу не осмелился посетить те
места, куда меня так влекло. Я видел, что мать постоянно следит
за мной, и даже не решился задать ни одного вопроса, чтобы
рассеять свои сомнения. Но я не мог отделаться от тяжелого
предчувствия, что не все обстоит благополучно.
Жива ли Маюми? Помнит ли она меня? Да имею ли я,
собственно, право претендовать на ее верность, если не знаю,
любила она меня или нет?
На первый вопрос я мог бы получить ответ. Но я не решался
прошептать ее имя даже самым близким мне людям.
Простившись с матерью и сестрой, я собрался в путь. Они
жили не одни -- наша плантация была под охраной и защитой дяди
с материнской стороны. Уверенность, что я скоро вернусь домой,
скрашивала мне горечь разлуки. Кроме того, если бы
предполагаемая кампания и затянулась, то места военных действий
находились так недалеко, что я всегда имел бы возможность
побывать дома. Дядя, как и все остальные, полагал, что военных
действий вообще не будет. "Индейцы, -- говорил он, -- сдадутся
на условиях, предложенных уполномоченным. А если нет -- то
поступят очень глупо, пусть пеняют на себя". Форт Кинг
находился недалеко от нас. Он был расположен на индейской
территории, в четырнадцати милях от границы и несколько дальше
от нашей плантации. До форта было не больше дня пути. В
обществе моего веселого Черного Джека дорога не должна была
показаться мне долгой. Мы оседлали пару самых лучших лошадей из
конюшни и вооружились с головы до ног.
Переправившись через реку, мы вступили в индейские
владения, так называемую резервацию.(26)
Тропинка шла по лесу вдоль речки, хотя и не по самому
берегу, недалеко от поместья матери Пауэлла. Доехав до просеки,
я взглянул на развилку тропинок. По одной из них я не раз
бродил с волнением в груди. Я остановился в нерешимости.
Странные мысли нахлынули на меня. Я то принимал решение, то
отказывался от него, то опускал поводья, то снова натягивал их.
Несколько раз я собирался пришпорить лошадь, но не делал этого.
"Не поехать ли мне туда и еще раз взглянуть на нее? Еще
раз пережить радостное волнение нежной любви! Еще раз... Но,
может быть, уже поздно? Может быть, теперь я уже не буду
желанным гостем? Может быть, меня встретят враждебно? Что ж,
возможно!"
-- Что с вами, масса Джордж? Ведь мы едем совсем не по той
дороге, -- прервал Джек мои размышления.
-- Знаю, Джек. Но я хотел ненадолго заехать к госпоже
Пауэлл.
-- К мэм Пауэлл? Господи! Да неужто вы ничего не слыхали,
масса Джордж?
-- О чем? -- спросил я с замирающим сердцем.
-- Да уж два года, как никого из Пауэллов здесь больше
нет.
-- А где же они?
-- Никто не знает. Может быть, уехали в другое имение, а
может быть, и еще куда-нибудь.
-- А кто же сейчас живет здесь?
-- Никто. Весь дом пустой.
-- Отчего же госпожа Пауэлл уехала отсюда?
-- Да это длинная история... Неужто вы ничего не слыхали,
масса Джордж?
-- Нет, ничего не слышал.
-- Тогда я вам расскажу А теперь поедемте. Уже поздно, и
ехать ночью по лесу не годится.
Я повернул лошадь, и мы поехали рядом по большой дороге. С
болью в сердце слушал я рассказ негра.
-- Видите ли, масса Джордж, все это дело затеял старый
босс(27) Ринггольд, только я думаю, что и молодой тут приложил
руку вместе со стариком. У мэм Пауэлл украли нескольких рабов.
Это сделали белые. Говорят, что Ринггольд знал лучше всех, кто
тут постарался. Обвиняли еще Неда Спенса и Билля Уильямса. И
тогда мэм Пауэлл пошла к адвокату Граббу, который живет немного
ниже по реке. А масса Грабб большой друг массы Ринггольда. Вот
они вдвоем и сговорились обмануть индейскую женщину.
