оказался до конца верным другом народа, который удостоил его
своим доверием. Он говорил сдержанно и скромно, но тем не менее
проявил твердую решимость оказать сопротивление планам агента.
Главный вождь пока еще не высказался, и наконец агент
обратился к нему.
Онопа, грузный мужчина высокого роста, казалось, не
блистал особым умом, но при этом и не был лишен чувства
собственного достоинства. Он не отличался ораторским талантом и
хотя был главным "мико" народа, однако пользовался меньшим
влиянием среди воинов, чем некоторые младшие вожди. Его мнение
поэтому никоим образом не могло рассматриваться как решающее
или обязывающее остальных, но, именуясь "мико-мико" (вождем
вождей) и будучи, по существу, главой крупнейшего племени
микосоки, он все-таки мог перетянуть чашу весов на ту или
другую сторону. Если бы он высказался за переселение, патриоты
могли бы считать свое дело проигранным.
Все затаили дыхание. И белые и краснокожие устремили
взгляды на главного вождя. Образ мыслей его был известен очень
немногим, и большинство не знали, какое мнение он выскажет.
Поэтому понятно, с какой тревогой все ожидали его речи.
Но в этот критический момент среди воинов, стоявших за
Онопой, началось какое-то движение, и они расступились, дав
дорогу новому вождю, по-видимому, пользовавшемуся большим
уважением.
Через минуту он оказался впереди. Это был молодой воин в
богато украшенном одеянии и с благородными чертами лица. Он
носил отличительные знаки вождя. Но и без них, по одному виду
его, чувствовалось, что он рожден для того, чтобы вести за
собой людей.
Он был в богатой, но не яркой и не пестрой одежде.
Рубашка, схваченная у талии разноцветным поясом вампум,
ниспадала красивыми складками, а стройные ноги были обтянуты
гетрами из красного сукна. Он был прекрасно сложен, его фигура
казалась удивительно пропорциональной. На голове у него была
пестрая повязка с тремя черными страусовыми перьями,
спускавшимися почти до плеч. На шее висели различные украшения.
Одно из них привлекало особое внимание: круглая золотая
пластинка, висевшая у него на груди. На пластинке были
выгравированы лучи, радиусами идущие из одного центра. Это было
изображение восходящего солнца.
Лицо его было раскрашено красной краской, но, несмотря на
это, все черты выступали совершенно отчетливо: красиво
очерченный рот и подбородок, тонкие губы, нижняя часть лица,
свидетельствующая о твердости характера, орлиный нос, высокий
широкий лоб и глаза, как у орла, способные смотреть, не
жмурясь, на ослепительное солнце.
Словно электрический ток пронзил всех, когда появился этот
замечательный человек. Так бывает в театре, когда на сцене
появляется трагический актер, выхода которого все ожидали с
нетерпением.
Сам молодой вождь держался очень скромно. Не по его
манерам, а по волнению других я решил, что вижу настоящего
героя.
Действующие лица, которые выступали до сих пор, оказались
лишь второстепенными актерами. А этот молодой вождь и был тот,
кого ожидали все семинолы!
По рядам индейцев прошло движение, пронесся шепот, затем
гул голосов; толпа вздрогнула в едином порыве, и затем
одновременно, как бы вырвавшись из одной груди, прозвучало имя:
"Оцеола!"
Глава XXVIII. ВОСХОДЯЩЕЕ СОЛНЦЕ
Да, это был Оцеола, что означает на языке семинолов
"Восходящее Солнце", тот самый Оцеола, слава которого достигла
самых отдаленных уголков страны, тот самый Оцеола, который
возбуждал такое жгучее любопытство и у нас в училище, и на
улицах городов, и в аристократических салонах. Это он так
внезапно появился в кругу вождей.
Скажем несколько слов об этом необыкновенном юноше.
Сначала он был простым воином, потом -- младшим вождем,
почти не имея приверженцев, и вдруг, как бы по волшебству,
приобрел доверие целого народа. Теперь патриоты возлагали на
него все свои надежды. Его мужество воодушевляло их, и его
влияние с каждым днем возрастало. Как нельзя лучше подходило к
нему и его имя. Можно было бы подумать, что он избрал его
умышленно, а не случайно, если бы это не было его настоящим
именем. В нем было нечто пророческое, символическое, ибо сейчас
он действительно был "восходящим солнцем" для семинолов.
Чувствовалось, что Оцеола произвел большое впечатление на
воинов. Вероятно, он уже был здесь давно, но до сих пор не
выходил в первые ряды вождей. Робкие и колеблющиеся с его
приходом ободрились и вздохнули свободнее, а вожди-изменники
съежились от страха под его взором. Я заметил, что братья
Оматла и даже свирепый Луста Хаджо поглядывали на него с
нескрываемой тревогой.
Приход Оцеолы поразил не только индейцев, но и еще
кое-кого. Со своего места я видел лицо агента. Он побледнел и
смутился. Было ясно, что появление Восходящего Солнца его
совсем не устраивало. Я стоял рядом с генералом Клинчем и не
мог не услышать того, что агент торопливо шептал генералу.
-- Вот не повеало! -- говорил он раздраженным тоном. --
Если бы не он, мы безусловно одержали бы победу! Я надеялся
прибрать их к рукам до его прихода. Нарочно сказал ему не тот
час -- так вот не помогло же! Черт бы его побрал! Теперь он
испортит нам все дело... Вот он нашептывает что-то Онопе, а
старый дурень уставился на него, как ребенок... Ба, теперь он и
будет повиноваться ему во всем, словно младенец! Да он и есть
не что иное, как взрослое дитя. Теперь все кончено, генерал!
Нам не избежать войны!
Услышав этот разговор, я еще раз внимательно взглянул на
Оцеолу. Он стоял позади Онопы, слегка нагнувшись к нему, и я
слышал, как он шептал ему что-то на своем родном языке. Только
переводчики могли бы понять, что он говорил, но они стояли
слишком далеко, чтобы разобрать его слова. По серьезному и
взволнованному виду Оцеолы, по гневным взглядам, которые он
бросал на агента, можно было понять, что он отнюдь не намерен
уступать и то же самое советует своему вождю.
На несколько секунд водворилась тишина. Только шепот
агента, с одной стороны, и шепот Оцеолы -- с другой, нарушали
ее. Но скоро оба умолкли. Наступила минута напряженного
ожидания. Решение Онопы было важно для всех, от этого решения
зависели мир или война, жизнь или смерть. Даже солдаты в строю,
прислушиваясь, вытянули шеи. Индейские мальчики и женщины с
младенцами на руках толпились за кругом воинов. Чувствовалось,
что они с большой тревогой ожидают решения главного вождя.
Агент начал терять терпение, его лицо побагровело. Я
видел, что он взволнован и сердит, хотя всеми силами старается
сохранить спокойствие. Он делал вид, будто не замечает Оцеолу,
хотя не было сомнений, что в этот момент он только о нем и
думает. Продолжая беседовать с генералом, он искоса поглядывал
на молодого вождя.
Это продолжалось недолго. Агент окончательно потерял
терпение и обратился к переводчику:
-- Скажите Онопе, что совет ждет его решения.
Переводчик выполнил приказание.
-- Скажу только одно, -- ответил молчаливый вождь вождей,
не соизволив даже подняться с места. -- Я доволен местом, где
живу, и не покину родные края.
В ответ на это заявление раздался взрыв одобрительных
восклицаний со стороны патриотов. Быть может, это была самая
зажигательная речь, когда-либо произнесенная старым Онопой. С
этой минуты он действительно стал королем и мог неограниченно
повелевать своим народом.
Я взглянул на вождей. Улыбка осветила мягкие черты
Холата-мико, угрюмое лицо Хойтл-мэтти сияло радостью,
Аллигатор, Облако и Арпиуки пришли в неистовый восторг и даже
толстые губы негра Абрама поднялись над деснами, открыв двойной
ряд белых, как слоновая кость, зубов в торжествующей усмешке.
Братья Оматла и их партия стали чернее тучи. Мрачные взоры
выдавали их недовольство, было очевидно, что все они сильно
встревожились. И не без основания: до сих пор их только
подозревали в измене, теперь же их предательство стало
очевидно. Счастье их, что форт Кинг находился рядом, что все
это произошло на глазах вооруженных солдат. Американские штыки
могли понадобиться изменникам для защиты от разгневанного
народа!
Агент окончательно вышел из себя. Он утратил всякое
достоинство официального представителя и разразился яростными
восклицаниями, угрозами и язвительными насмешками. Он называл
вождей по именам и обвинял их во лжи и коварстве. Онопу он
обвинял в том, что тот подписал Оклавахский договор. Когда же
Онопа стал отрицать это, агент заявил, что он лжет. Даже дикарь
не счел нужным отвечать на столь грубое обвинение, а отнесся к
нему с молчаливым презрением. Излив изрядное количество желчи
на многих вождей, агент обратился к одному из воинов, стоявших
впереди, и пронзительно, яростно заорал:
-- Это все вы натворили, вы, Пауэлл!
Я вздрогнул и огляделся кругом, чтобы узнать, к кому
относились эти слова, кого агент назвал этим именем.
Взгляд и жест агента помогли мне. Угрожающе вытянув руку,
он указывал на молодого вождя Оцеолу. Меня как будто осенило.
Смутные воспоминания уже всплывали в моем сознании. Мне
показалось, что через слой ярко-красной краски я различал
черты, которые видел когда-то раньше.
Теперь я припомнил все. В молодом индейце-герое я узнал
друга детства, спасителя сестры, брата Маюми!
Глава XXIX. УЛЬТИМАТУМ
Да, Пауэлл и Оцеола -- это одно и то же лицо. Как и
следовало ожидать, мальчик превратился в цветущего мужчину, в
героя! Под влиянием нахлынувших чувств -- дружбы в прошлом и
восхищения в настоящем -- я готов был броситься к нему в
объятия, но удержался, сознавая, что сейчас не место и не время
для излияния дружеских чувств. Этикет и чувство долга не
позволяли сделать этого. Я изо всех сил старался не показать
вида и сохранить хладнокровие, хотя не мог оторвать глаз от
того, кем восхищался теперь еще больше.
Размышлять было некогда. Тишина, наступившая после крика
агента, была нарушена, и нарушил ее сам Оцеола. Видя, что все
взгляды устремлены на него, молодой вождь выступил шага на два
вперед и встал перед агентом. Испытующий взор его был не суров,
но тверд.
-- Вы, кажется, обратились ко мне? -- спросил он тоном, в
котором не чувствовалось ни волнения, ни гнева.
-- А к кому же еще? -- резко возразил агент. -- Я назвал
вас по имени -- Пауэлл.
-- Но меня зовут не Пауэлл.
-- Как -- не Пауэлл?
-- Нет! -- ответил индеец, возвышая голос и вызывающе
глядя на агента. -- Вы можете называть меня Пауэллом, если вам
это нравится, вы, генерал Уайли Томпсон, -- продолжал он,
медленно и с насмешкой произнося полное военное звание агента.
-- Но знайте, сэр, что я презираю имя, данное мне белыми. Я --
сын своей матери(43), и мое имя Оцеола.
Агенту потребовалось большое усилие воли, чтобы сдержать
свою ярость. Насмешка над его плебейской фамилией задела его за
живое: Оцеола достаточно хорошо знал английский язык, чтобы
понять, что "Томпсон" имя отнюдь не аристократическое. Его
сарказм попал прямо в цель.
Агент был настолько взбешен, что, будь это в его власти,
он приказал бы тут же на месте казнить Оцеолу. Но такой властью
он не обладал. Кроме того, рядом стояли триста вооруженных
индейцев -- целый отряд, и каждый из них держал в руках
винтовку. Агент понимал, что американское правительство не
очень-то похвалит его за такую неуместную раздражительность.
Даже Ринггольды -- хотя они и были его близкими друзьями и
