и напряженно всматривались сквозь завесу дыма. Оба молчали и не
шевелились, чтобы не выдать, где каждый из них находится.
Снова наступила тишина, на этот раз более длительная. Она
оборвалась двойным выстрелом, за которым последовал шум падения
двух тяжелых тел.
Затем послышалось барахтанье, стук опрокинутых стульев и
еще один выстрел -- одиннадцатый. Он был последним.
Толпа любопытных видела только облака порохового дыма,
выплывавшие из дверей, тусклое мерцание ламп и время от времени
вспышку света, сопровождающуюся треском,-- и все.
Слышали они гораздо больше: звон вдребезги бьющегося
стекла, грохот падающей мебели, опрокинутой в жестокой борьбе,
топот ног по деревянному полу и время от времени сухой треск
револьверного выстрела. Но голосов тех, чья взаимная ненависть
привела к этой схватке, не было слышно.
Никто из стоявших не знал, что происходило внутри бара,
только по звуку выстрелов можно было понять, как протекает
дуэль. Они сосчитали одиннадцать. Затаив дыхание, все ждали
двенадцатого.
Но вместо выстрела послышался голос мустангера:
-- Мой револьвер у вашего виска! У меня осталась еще одна
пуля. Просите извинения -- или вы умрете!
Толпа поняла, что дуэль близится у концу. Некоторые
смельчаки заглянули внутрь. Они увидели противников,
распростертых на дощатом полу. Оба были в крови, оба тяжело
ранены; белый песок вокруг них покраснел от крови; на нем были
видны извилистые следы там, где они подползали друг к другу,
чтобы выстрелить в последний раз; один, в вельветовых брюках,
опоясанный красным шарфом, слегка приподнявшись над другим и
приставив револьвер к его виску, грозил ему смертью.
Такова была картина, которую увидели зрители, когда
сквозняк рассеял пороховой дым и позволил им различить, что
делается внутри бара.
Тут же послышался и другой голос, голос Колхауна. В его
тоне уже не было заносчивости. Это был просто жалобный шепот:
-- Довольно... Опустите револьвер... Извините...
Глава XXII. ЗАГАДОЧНЫЙ ПОДАРОК
Дуэль для Техаса не диво. По истечении трех дней о ней уже
перестают говорить, а через неделю никто даже и не вспоминает о
происшедшем, за исключением, конечно, участников и их близких.
Так бывает даже в том случае, если на дуэли дрались люди
уважаемые и занимающие видное положение в обществе. Если же
дуэлянты -- неизвестные бедняки или приезжие, одного дня бывает
достаточно, чтобы предать забвению их подвиги. Они остаются
жить лишь в памяти противников -- чаще одного, уцелевшего, и
еще, пожалуй, в памяти неудачливого зрителя, получившего
шальную пулю или удар ножа, предназначавшийся не ему.
Не раз мне приходилось быть свидетелем "уличных схваток",
разыгравшихся прямо на мостовой, где ни в чем не повинные,
беззаботно гулявшие горожане бывали ранены или даже убиты в
результате этих своеобразных дуэлей.
Я никогда не слышал, чтобы виновники несли наказание или
возмещали бы материальные убытки,-- на эти происшествия смотрят
обычно как на "несчастные случаи". Несмотря на то что Кассий
Колхаун, так же как и Морис Джеральд, сравнительно недавно
появился в поселке,-- причем Морис только время от времени
приезжал в форт,-- их дуэль вызвала необычайный интерес, и о
ней говорили в течение целых девяти дней. Неприятный,
заносчивый нрав капитана и таинственность, окружавшая
мустангера, вероятно, послужили причиной того, что эта дуэль
заняла совершенно особое место: об этих двух людях, об их
достоинствах и недостатках говорили много дней спустя после их
ссоры и горячее всего там, где пролилась их кровь,-- в баре
гостиницы.
Победитель завоевал всеобщее уважение и приобрел новых
друзей; на стороне его противника были только немногие.
Большинство остались довольны исходом дуэли: несмотря на то что
Колхаун только недавно переехал в эти края, своей дерзкой
наглостью он успел восстановить против себя не одного
завсегдатая бара. Все считали, что молодой ирландец хорошо его
проучил, и говорили об этом с одобрением.
Как переносил Кассий Колхаун свое поражение, никто не
знал; его больше не видели в гостинице "На привале", но причина
его отсутствия была понятна: тяжелые, почти смертельные раны
надолго приковали его к постели.
Несмотря на то, что раны Мориса не были такими тяжелыми,
как у его противника, он тоже был прикован к постели. Ему
пришлось остаться в гостинице Обердофера -- в скромном номере,
потому что даже слава победителя не изменила обычного
небрежного отношения к нему ее хозяина.
После дуэли он потерял сознание от большой потери крови.
Его нельзя было никуда перевозить. Лежа в неуютном номере, он
мог бы позавидовать заботам, которыми был окружен его раненый
соперник. К счастью, с мустангером был Фелим, иначе положение
его было бы еще хуже,
-- Святой Патрик! Ведь это же безобразие! -- вздыхал
верный слуга.-- Сущее безобразие -- впихнуть джентльмена в
такую конуру! Такого джентльмена, как вы, мистер Морис. И еда
никуда не годится, и вино. Хорошо откормленный ирландский
поросенок, наверно, отвернулся бы от того, чем тут нас кормят.
И как вы думаете, что этот старый Доффер говорил внизу...
-- Я не имею ни малейшего представления и мне совершенно
безразлично, дорогой Фелим, что говорил Обердофер внизу, но
если ты не хочешь, чтобы он слышал, что ты говоришь наверху, то
умерь, пожалуйста, свой голос. Не забывай, дружище, что
перегородки здесь -- это только дранка и штукатурка.
-- Черт бы побрал эти перегородки! Вам все равно, что о
вас болтают? А мне наплевать, что меня слышат. Все равно этот
немец обращается хуже некуда. Я все-таки скажу -- вам это нужно
знать.
-- Ну ладно. Что же он говорил?
-- А вот что. Я слыхал, как он говорил одному приятелю,
что заставит вас заплатить не только за номер, за еду и стирку,
но и за все разбитые бутылки, зеркала и за все, что было
поломано и разбито в тот вечер.
-- Заставит заплатить меня?
-- Да, вас, мастер Морис. И ничего не потребует с янки.
Ведь это подлость! Только проклятый немец мог такое придумать!
Пусть платит тот, кто заварил эту кашу, а не вы, потомок
Джеральдов из Баллибаллаха!
-- А ты не слышал, почему он считает, что я должен платить
за все?
-- Как же, мастер Морис! Этот жулик говорил, что вы --
синица в руках и что он не выпустит вас, пока вы всего не
заплатите.
-- Ничего, он скоро увидит, что немножко ошибся. Пусть
лучше он подает счет журавлю в небе. Я согласен уплатить
половину причиненных убытков, но не больше. Можешь ему это
передать при случае. А по совести говоря, Фелим, не знаю, как я
даже это смогу сделать... Наверно, много вещей было перебито и
переломано. Мне помнится, что-то здорово дребезжало, когда мы
дрались. Кажется, разбилось зеркало или часы, или что-то в этом
роде...
-- Большое зеркало, мастер Морис, и что-то стеклянное, что
было на часах. Говорят, что оно стоит двести долларов. Враки!
Наверно, не больше половины.
-- Пусть так, для меня сейчас и это тяжело. Боюсь, Фелим,
что тебе придется съездить на Аламо и привезти все наши
сокровища. Чтобы уплатить этот долг, мне необходимо будет
расстаться со своими шпорами, серебряным кубком и, быть может,
с ружьем.
-- Только не это, мастер Морис! Как мы будем жить без
ружья?
-- Как-нибудь проживем, дружище. Будем есть конину --
лассо нам поможет.
-- Ей-же-ей, прокормимся не хуже, чем на той бурде, что
подает нам старый Доффер! У меня всякий раз после обеда болит
живот.
Вдруг без всякого стука открылась дверь, и на пороге
появилась неопрятная фигура -- женщина или мужчина, трудно было
сразу сказать; в жилистой руке она держала плетеную корзинку.
-- Ты что, Гертруда? -- спросил Фелим, который,
по-видимому, уже знал, что перед ним служанка.
-- Джентльмен передал это,-- ответила она, протягивая
корзинку.
-- Какой джентльмен, Гертруда?
-- Не знаю его. Я никогда раньше его не видела.
-- Передал джентльмен? Кто же это может быть? Фелим,
посмотри, что там.
Фелим открыл корзинку; в ней было много всякой всячины:
несколько бутылок вина и прохладительных напитков, уложенных
среди всевозможных сладостей и деликатесов -- изделий кондитера
и повара. Не было ни письма, ни даже записочки, однако изящная
упаковка не оставляла сомнений, что посылка приготовлена
женской рукой.
Морис перебрал и пересмотрел все содержимое корзинки -- по
мнению Фелима, чтобы определить, во что все это обошлось. Но на
самом деле мустангер думал совсем о другом -- он искал записку.
Но в корзинке не оказалось ни клочка бумаги, ни даже
визитной карточки. Щедрость этого подарка, который, надо
сказать, был очень кстати, не оставлял сомнений, что его
прислал богатый человек. Но кто же это мог быть?
Когда Морис задавал себе этот вопрос, в его воображении
вставал прекрасный образ, и мустангер невольно связывал его с
неизвестным благодетелем. Неужели это была Луиза Пойндекстер?
Несмотря на некоторую неправдоподобность, он все же хотел
верить, что это так, и, пока он верил, сердце его трепетало от
счастья.
Однако чем больше он думал, тем больше сомневался, и от
его уверенности осталась лишь неопределенная, призрачная
надежда.
-- "Джентльмен передал",-- повторил Фелим, не то
разговаривая сам с собой, не то обращаясь к хозяину. --
Гертруда сказала, что это джентльмен. Видно, добрый джентльмен.
Но только кто?
-- Не имею ни малейшего представления, Фелим. Может быть,
кто-то из офицеров форта? Хотя сомневаюсь чтобы кто-нибудь из
них мог проявить ко мне такое внимание.
-- Само собой разумеется, это не они. Офицеры и вообще
мужчины тут ни при чем.
-- Почему ты так думаешь?
-- Почему я так думаю? Ох, мастер Морис, вам ли это
спрашивать? Ведь это дело женских пальчиков. Ей-ей! Гляньте-ка,
до чего аккуратно завернуто. Никогда мужчине так не сделать.
Да-да, это женщина и, смею вас уверить, настоящая леди.
-- Глупости, Фелим! Я не знаю ни одной леди, которая могла
бы проявить ко мне такое участие.
-- Не знаете? Вот уж неправда, мастер Морис! А я знаю. И
если бы она не позаботилась о вас, то это было бы черной
неблагодарностью. Разве вы не спасли ей жизнь?
-- О ком ты говоришь?
-- Как будто вы сами не догадываетесь, сударь! Я говорю о
той красотке, что была у нас в хижине: прискакала на крупчатом,
которого вы ей подарили и даже гроша ломаного за него не взяли.
Если это не ее подарок, то Фелим О'Нил самый большой дурень во
всем Баллибаллахе!.. Ах, мастер Морис, заговорил я о родных
краях, и вспомнились мне те, кто там живет... А что бы сказала
голубоглазая красотка, если бы только узнала, в какой опасности
вы находитесь?
-- Опасность? Да все уже прошло. Доктор сказал, что через
недельку можно будет выходить. Не тужи, дружище!
-- Нет, я не про то. Не об этой опасности я говорил. Сами
знаете, о чем я думаю. Нет ли у вас сердечной раны, мастер
Морис? Иной раз прекрасные глаза ранят куда больнее, чем
свинцовая пуля. Может, кто-нибудь ранен вашими глазами, потому
и прислал все это?
-- Ты ошибаешься, Фелим. Наверно, корзину прислал
кто-нибудь из форта. Но, кто бы это ни был, я не вижу причин,
почему мы должны церемониться с ее содержимым. Давай-ка
попробуем.
Больной получил очень большое удовольствие, лакомясь
деликатесами из корзинки, но мысли его были еще приятнее -- он
мечтал о той, чья забота была ему так дорога.
Неужели этот великолепный подарок сделала молодая креолка
