пионеры-поселенцы, словарь которых не отличался особой
изысканностью.
Уроженка Луизианы увидела вокруг себя огромный сад, где
цвело множество ярких цветов,-- сад, граничащий с голубым
сводом неба, насаженный и выращенный самой природой.
Эта живописная местность оказывала облагораживающее
влияние на многих даже самых прозаических людей. Я видел, как
неграмотный зверолов, обычно не замечавший никакой красоты,
останавливался посреди сорняковой прерии и, окруженный цветами,
которые касались его груди, долго любовался на чудесные
венчики, колышущиеся на бесконечном пространстве; и сердце его
становилось более отзывчивым...
-- Как здесь хорошо! -- воскликнула в восторге креолка,
невольным движением останавливая лошадь.
-- Вам нравится здесь, мисс Пойндекстер?
-- Нравится? Это не то слово, сэр. Я вижу перед собой все,
что только есть самого чудесного и прекрасного в природе:
зеленую траву, деревья, цветы,-- все, что мы выращиваем с таким
трудом и все-таки никогда не достигаем равного. Здесь ничего не
добавишь -- этот сад безупречен!
-- Здесь не хватает домов.
-- Но они испортили бы пейзаж. Мне нравится, когда не
видно домов и черепичных крыш, и трубы не торчат среди
живописных силуэтов деревьев. Под их сенью мне хотелось бы
жить, под их сенью мне хотелось бы...
Слово "любить", витавшее в ее мыслях, готово было
сорваться с ее губ.
Но она вовремя удержалась и заменила его словом совсем
другого значения -- "умереть".
Со стороны молодого ирландца было жестоко не признаться
девушке в том, что и он чувствовал то же. Этим и объяснялось
его пребывание в прерии. Если бы не подобное же увлечение,
доходившее почти до страсти, вероятно, он никогда не стал бы
"Морисом-мустангером".
Романтическое чувство не может уживаться с притворством.
Оно скоро исчезает, если не находит себе опору в самой жизни.
Мустангеру было бы неприятно признаться даже самому себе, что
он охотится за дикими лошадьми только для времяпрепровождения
-- для того, чтобы иметь предлог не покидать прерию. Сначала,
быть может, он и согласился бы на такое признание, но за
последнее время он проникся гордостью профессионального
охотника.
Его ответ прозвучал прозаично и холодно:
-- Боюсь, мисс, что вам скоро надоела бы такая суровая
жизнь -- без крова, без общества, без...
-- А вам, сэр? Почему она не надоедает вам? Ваш друг
мистер Стумп говорил мне, что вы ведете такой образ жизни уже
несколько лет. Это правда?
-- Совершенно верно -- другая жизнь меня не привлекает.
-- О, как бы я хотела сказать то же самое! Как я вам
завидую! Я уверена, что была бы бесконечно счастлива среди этой
чудной природы.
-- Одна? Без друзей? Даже без крова над головой?
-- Я этого не говорила... Но вы не сказали мне, как вы
живете. Есть ли у вас дом?
-- Он не заслуживает такого громкого названия,-- смеясь,
ответил мустангер.-- Лачуга, пожалуй, более подходящее слово
для того, чтобы составить представление о моем хакале -- одном
из самых скромных жилищ в нашем крае.
-- Где же оно находится? Недалеко от тех мест, где мы
сегодня были?
-- Не очень далеко отсюда -- не больше мили. Видите
вершины деревьев на западе? Они укрывают мою хижину от солнца и
защищают ее от бурь.
-- Да? Как бы мне хотелось взглянуть на нее! Простая
хижина, вы говорите?
-- Именно.
-- Стоящая в уединении?
-- Нет ни одного жилища ближе десяти миль от нее.
-- Среди деревьев? Живописная?
-- Это уж как кому покажется.
-- Мне хотелось бы посмотреть на нее, чтобы иметь свое
мнение. Только одна миля отсюда, вы говорите?
-- Миля туда, миля обратно -- всего две.
-- Пустяки, это займет не больше двадцати минут.
-- Я боюсь, что мы злоупотребим терпением ваших близких.
-- А может быть, вашим гостеприимством? Простите, мистер
Джеральд,-- продолжала девушка, и легкая тень омрачила ее
лицо,-- я не подумала об этом. Вероятно, вы живете не один? В
вашей хижине есть еще кто-нибудь?
-- О да! Я поселился здесь не один. Со мной...
Прежде чем мустангер закончил свою речь, в воображении
Луизы встал образ девушки ее лет, только полнее, с бронзовым
оттенком кожи, с миндалевидным разрезом глаз. Зубы у нее,
должно быть, белее жемчуга, на щеках алый румянец, волосы, как
хвост Кастро, бусы на шее, браслеты на ногах и руках,
замысловато вышитая короткая юбочка, мокасины с бахромой на
маленьких ножках. Таким представила себе Луиза второго
обитателя хижины мустангера.
-- Может быть, появление гостей, особенно незнакомых,
будет не совсем удобно?
-- Напротив, он всегда очень рад гостям, будь то
незнакомые или же друзья. Мой молочный брат очень общительный
человек, но ему, бедняге, теперь мало с кем приходится
встречаться.
-- Ваш молочный брат?
-- Да. Его зовут Фелим О'Нил. Как и я, он уроженец
Изумрудного Острова30, графства Голуэй. Только в его речи
ирландский акцент еще слышнее, чем в моей.
-- О, как бы мне хотелось его послушать! Ведь диалект
графства Голуэй очень своеобразен. Не правда ли?
-- Мне трудно об этом судить, я ведь сам оттуда. Но если
вы согласитесь на полчасика воспользоваться гостеприимством
Фелима, то сможете составить собственное мнение.
-- С огромным удовольствием! Это так ново! Пусть отец и
остальные подождут. Там много дам и без меня, или пусть они
займутся поисками наших следов. Это будет не менее интересно,
чем обещанная охота на мустангов. А я с радостью воспользуюсь
вашим приглашением.
-- Боюсь только, что я ничего не смогу вам предложить.
Фелим несколько дней оставался один. Сам же он не охотник, и,
наверно, наша кладовая пуста. Хорошо, что вы успели закусить
перед этой ужасной скачкой.
Конечно, не кладовая Фелима заставила Луизу Пойндекстер
свернуть с пути. Не слишком сильно интересовало ее и
произношение ирландца. И не желание увидеть хижину мустангера
руководило ею. Ее толкало чувство, которому она была не в силах
противиться, словно она верила, что это ее судьба.
Луиза посетила одинокую хижину на Аламо, побывала под ее
кровлей. Она с интересом разглядывала ее необычную обстановку и
была приятно поражена, обнаружив в хижине книги, бумагу,
письменные принадлежности и другие мелочи, которые
свидетельствовали об образованности хозяина хакале. С видимым
удовольствием слушала она забавную речь Фелима; не отказалась и
от всяких угощений, за исключением того, что ее больше всего
уговаривали попробовать: капельки освежающего напитка из "этой
вот бутыли". И наконец, веселая и оживленная, она уехала.
Но ее оживление было мимолетным. Приподнятое настроение,
вызванное новизной впечатлений, исчезло. Снова проезжая по
прерии, усыпанной цветами, она глубоко задумалась. И вдруг у
нее мелькнула мысль, которая обдала ее сердце мучительным
холодом.
Мучилась ли она оттого, что заставила так долго
тревожиться своего отца, брата и друзей? Или, быть может, она
стала беспокоиться, боясь, что ее поведение сочтут
легкомысленным?
Нет, не это мучило Луизу. Облако, омрачившее ее лицо, было
вызвано другой и гораздо более удручающей мыслью. Весь день по
дороге от форта к месту пикника, при встрече на поляне, во
время отчаянного бегства от диких жеребцов, когда он был ее
защитником, в минуты отдыха у озера, на обратном пути в прерии,
под его скромной кровлей -- все это время Морис Джеральд был с
нею только вежлив и корректен.
Глава XVIII. РЕВНОСТЬ ИДЕТ ПО СЛЕДАМ
Из сорока всадников, бросившихся спасать Луизу, только
немногие заехали далеко. Потеряв из виду дикий табун,
крапчатого мустанга и мустангера, они стали терять из виду и
друг друга. Вскоре они уже рассыпались в прерии поодиночке, по
двое или же группами в три-четыре человека. Большинство из них,
не имея опыта следопыта, потеряли следы манады и направились по
другим -- может быть, оставленным той же манадой, только
раньше.
Драгуны во главе с молодым офицером, только что окончившим
военное училище в Уэст-Пойнте, тоже потеряли след табуна и
свернули в сторону по ответвляющемуся старому следу; за
драгунами направилось и большинство гостей.
Они ехали по холмистой прерии, кое-где перерезанной
полосами кустарника; заросли и холмы заслоняли всадников, и
скоро они потеряли друг друга из виду. Минут двадцать спустя
после начала погони птица, парившая в небе, могла бы увидеть с
полсотни всадников, по-видимому выехавших из одного места, но
теперь скакавших в разные стороны.
Лишь один всадник мчался в нужном направлении. Он ехал на
сильном рыжем коне -- правда, не отличавшемся красотой, но зато
выносливом и быстром. Синий, полувоенного покроя сюртук и синяя
фуражка свидетельствовали о том, что всадник этот не кто иной,
как отставной капитан Кассий Колхаун. Это он гнал свою лошадь
по верным следам; хлыстом и шпорами Колхаун заставлял ее бежать
во весь опор. Его же самого подгоняла мысль, острая, как
шпоры,-- она заставляла его напрягать все силы, чтобы достичь
цели.
Как голодная гончая, мчался он по следу, вытянув вперед
голову, в надежде, что будет вознагражден за свои усилия.
Он даже сам как следует не представлял, к чему все это
приведет; и только по зловещему взгляду, который время от
времени он бросал на рукоятки пистолетов, торчавших из кобуры,
можно было догадаться, что он задумал что-то недоброе.
Если бы не одно обстоятельство, Колхаун сбился бы с пути,
как и другие. Его вели хорошо знакомые следы двух лошадей.
Один, который был побольше, он помнил с мучительной ясностью.
Он видел этот отпечаток на пепле выжженной прерии. Что-то
заставило его тогда запомнить эти следы, и теперь он легко
узнавал их.
Наконец отставной капитан прискакал к зарослям и скоро
оказался на поляне, где так неожиданно остановился крапчатый
мустанг. До этого места ему нетрудно было ориентироваться, но
здесь он встал в тупик. Среди отпечатков копыт диких кобыл
следы подков все еще были видны, но здесь лошади уже не бежали
галопом. Всадники тут остановились и стояли бок о бок.
Куда же теперь? Среди следов манады уже больше не было
заметно отпечатков подков; их вообще нигде не было видно. Земля
вокруг была твердая и усыпана галькой. Только лошадь, скачущая
быстрым галопом, могла бы оставить на ней след, но не бегущая
спокойной рысцой.
Когда крапчатая кобыла и гнедой тронулись с этого места,
они ехали спокойным шагом на протяжении нескольких десятков
ярдов, прежде чем поскакали галопом, направляясь к ловушке для
диких лошадей.
Нетерпеливый преследователь был озадачен. Он все кружил и
кружил по следам диких кобыл и снова возвращался, не находя
направления, в котором поскакали подкованные лошади.
Он был окончательно сбит с толку и уже начинал сильно
тревожиться, когда увидел одинокого всадника, приближавшегося к
нему.
В огромном, неуклюжем человеке, с длинной бородой, верхом
на самой нелепой кляче, какую можно было найти в окрестностях
на расстоянии ста миль, нетрудно было узнать старого охотника.
Кассий Колхаун был знаком с Зебулоном Стумпом, а Зеб Стумп с
Кассием Колхауном еще задолго до того, как они ступили на землю
Техаса.
-- Ну что, мистер Колхаун, догнали вы мисс Луизу? --
спросил старый охотник с необычной для него серьезностью.--
Нет, не догнали,-- продолжал он, взглянув на растерянное лицо
Колхауна и сделав соответствующий вывод.-- Черт побери, хотел
