- Он жив! О, да будет благословенна Святая Дева!
Она перекрестилась и набожно подняла глаза к небу, как бы творя
благодарственную молитву.
- Жив! - повторила удивленная графиня. - Разве вы думали, что он
умер?
- Я не знала, что и думать. Я так давно его не видела и ничего о нем
не слышала. Я счастлива, что он здесь, хотя бы и в тюрьме. Пока человек
жив, жива и надежда.
Графиня стала понемногу приходить в себя, но лицо ее выражало теперь
не только тревогу, но и сильное удивление. Что хотела сказать подруга?
Почему она так обрадовалась, узнав, что "он" в тюрьме?
А Луиза и впрямь чувствовала облегчение.
- Я предполагала, что его уже нет на свете. Я боялась, что его убили
или что он погиб где-нибудь в техасских прериях.
- Карамба! - вскричала, прерывая ее, графиня, которая иногда не могла
удержаться от подобных восклицаний, затем прибавила: - Что вы хотите
сказать, упоминая о техасских прериях? Я не слыхала, чтобы Руперто там
когда-нибудь был.
- Руперто? - повторила Луиза, и тотчас радость на ее лице сменилась
прежней тоской. - А я думала, что мы говорим о Флорансе Кернее!..
Обе давно уже поведали друг другу тайны их сердец, и Луиза прекрасно
знала, кто таков Руперто. Она знала, что он принадлежал к хорошей фамилии
и был храбрым воином. Но, как и прежде дон Игнацио, он состоял в
побежденной партии, большинство членов которой оказались в ссылке либо
отошли от политики и жили в своих отдаленных поместьях. Руперто уже давно
не показывался в Мехико, многие предполагали, что он скрывался в горах,
говорили также, что он сделался начальником шайки сальтеадоров, не раз
обагривших кровью дорогу в Акапулько в том месте, где она прорезает горы.
Эта арена многочисленных преступлений получила название "Cruz del
Marques".
Но многие подробности были до сих пор неизвестны дочери дона Игнацио.
- Простите мне мою ошибку, Изабелла, - сказала она, обнимая подругу и
нежно прижимая ее к сердцу.
- Скорее я должна просить у вас прощения, - ответила графиня, заметив
впечатление, произведенное на Луизу ее ошибкой. - Я должна была выражаться
яснее, но вы знаете, что все мысли мои сосредоточены на моем дорогом
Руперто.
Ей, конечно, следовало понимать, что, в свою очередь, мысли ее
подруги заняты одним лишь Флорансом Кернеем.
- Вы говорите, Изабелла, что его заключили в тюрьму. Но кто же это
сделал и почему?
- Кто сделал? Понятно, стража по распоряжению правительства. А
почему? Потому что он принадлежит к либеральной партии, это его
единственная вина. И знаете ли, что я вам еще скажу? Его обвиняют в том,
что он сальтеадор!
- Его могут обвинять, но быть он им, конечно, не может. Впрочем, меня
уже ничто не удивляет в поступках людей, пользующихся властью. Дон Руперто
никогда не унизил бы себя, став бандитом.
- Бандитом?! Мой Руперто, самый ярый патриот и честнейший человек в
мире!..
- Где же и когда его захватили?
- Где-то в окрестностях Сан-Августина, уже некоторое время назад, но
я только что узнала об этом.
- Странно, на прошлой неделе я несколько дней провела в Сан-Августине
и ничего об этом не слышала.
- Потому что это делается тайно. Дон Руперто жил где-то в горах.
Слишком храбрый, чтобы быть осторожным, он спустился в Сан-Августин, и
кто-то его предал.
- Где же он теперь, Изабелла?
- В тюрьме.
- Но в какой тюрьме?
- Вот это-то я и хочу узнать! Пока мне известно только, что его
обвиняют в разбое. Сантиссима! - воскликнула она, нервно топча ножками
веер. - Пусть клеветники поостерегутся! Он им отомстит, когда его
оправдают, ведь правда всегда выходит наружу. Сметь подозревать Руперто в
разбое!..
После первой вспышки подруги заговорили наконец немного спокойнее.
При этом выяснилось, что взгляд на положение вещей был у них совершенно
различный. Одна знала, что возлюбленный ее в тюрьме, и приходила от этого
в отчаяние. Другая надеялась, что и ее милый попал туда же, но уверенность
в этом доставила бы ей отраду.
Графиня, в свою очередь, начала расспрашивать подругу.
- Теперь я понимаю, дорогая, почему вы подумали, что я говорила о
Флорансе. Вы полагали, что он среди пленных, которые только что прибыли.
Неправда ли?
- Если бы я смела надеяться!..
- Предприняли ли вы что-нибудь, чтобы узнать это?
- Да, я послала человека в Такубаю, куда, я слышала, их отвели.
- Но большинство, как я слышала, попало в Аккордаду.
- Как! В эту ужасную яму, с самыми подлыми негодяями! Ведь техасцы -
военнопленные, их не могли подвергнуть такому унижению!
- Однако это именно так. Я узнала об этом от Сантандера.
Упоминание имени, да еще в сопоставлении с предметом разговора,
произвело на Луизу сильное впечатление. Она то краснела, то бледнела при
воспоминании о ненависти, существовавшей между Сантандером и Кернеем.
Страшно встревоженная, она почти не слышала графиню, продолжавшую свои
расспросы.
- Кому вы это поручили?
- Я послала Хосе.
- Отлично, он вполне заслуживает доверия и довольно толковый, но,
дорогая, он не более как слуга, и в Такубае ему будет трудно получить
нужные сведения. Снабдили ли вы его деньгами?
- О да, мой кошелек в его полном распоряжении.
- Возможно, именно ваш кошелек и будет золотым ключом, который
откроет двери тюрьмы дона Флоранса, если только он там.
- Надеюсь, что да!
Подобная надежда молодой девушки показалась бы очень странной
человеку, не знающему обстоятельств дела.
- Чего бы я ни дала, чтобы узнать, что он жив!
- Вы это скоро узнаете. Когда должен вернуться Хосе?
- Ему пора уже вернуться. Когда вы пришли, я как раз высматривала
его. Может быть, пока мы разговаривали, он уже возвратился.
- Дорогая, какое совпадение! Я сделала то же самое, что и вы, и жду
возвращения моего посланца, которому поручила узнать об участи Руперто. И
раз уж такова судьба, будем вместе ждать вестей, каковы бы они ни были...
Что я вижу! - воскликнула она, поднимая с полу пригласительный билет,
брошенный Луизой. - Приглашение с предложением кареты и любезной припиской
его светлости! Вы собираетесь поехать?
- Нет, и не думаю. Мне его любезности противны.
- Мне бы хотелось, чтобы вы поехали. Да и отец ваш, наверное,
пожелает.
- Но вам-то к чему это?
- Я хочу, чтобы вы взяли меня с собой.
- Я должна прежде узнать, что скажет отец.
- Я уверена, что...
Ее прервал шум шагов. По лестнице поднимались двое. Это были оба
посланные, случайно возвращавшиеся одновременно. Девушки поспешно вышли им
навстречу. Слуги стояли, обнажив головы, один - перед графиней, другой -
перед Луизой. Так что ответы их были слышны обеим. Впрочем, они и не
собирались ничего скрывать друг от друга.
- Сеньорита, - сказал Хосе, - того, о судьбе которого вы приказали
мне узнать, нет в Такубае.
Луиза страшно побледнела и воскликнула:
- Вы больше ничего о нем не узнали? - Однако ответ сразу привел ее в
себя. - Вы видели дона Флоранса?! Но где же, говорите скорее!
- В Аккордаде.
- В Аккордаде! - повторил, как эхо, другой голос. Это сказала
графиня, которая узнала, что ее возлюбленный находится в той же тюрьме.
- Я видел его в камере, сударыня, - продолжал слуга графини. - Он
прикован к техасскому пленнику.
- Он был в камере, сеньорита, - говорил в ту же минуту Хосе. - Он
прикован к вору.
17. СТОЧНЫЕ КАНАВЫ
В каждом городе есть улица, пользующаяся особой привязанностью
высшего общества. В Мехико это улица Платерос, улица Ювелиров, названная
так по большому количеству ювелирных магазинчиков. По этой улице
прогуливается золотая молодежь столицы Мексики, юноши в лакированных
сапогах, желтых перчатках, со стеками в руках, с моноклями. Сюда приезжают
богатые сеньоры и сеньориты выбирать себе украшения. По улице Платерос
идут в Аламеду, парк с красивыми аллеями, террасами, цветами и фонтанами,
осененными тенью громадных густых деревьев: под знойным небом юга все ищут
тени.
Там юные красавцы проводят часть дня, то гуляя по аллеям, то сидя у
фонтана, любуясь хрустальной струей воды, но следя в то же время за
сеньоритами, которые с удивительным искусством владеют веерами: колебания
этих хрупких игрушек предназначены не только для прохлады, некоторые их
движения выражают признания, более чарующие, чем слова. Одним лишь
мановением веера здесь завязывают роман, объясняются в любви, залечивают
сердечные раны или наносят их.
Улица Платерос, оканчивающаяся у входа в Аламеду, продолжается и
далее, но уже под другим названием, теперь это фешенебельный проспект
Сан-Франциско, не менее популярный у мексиканской знати. Ежедневно в
известный час он полон пешеходов, запружен всадниками и экипажами. В
экипажи впряжены мулы или маленькие лошадки, известные здесь под названием
"фрисонов". Сеньоры и сеньориты, сидящие в экипажах, очень нарядны, в
открытых платьях с короткими рукавами, без шляп, их волосы украшены
драгоценностями и живым жасмином или ярко-красными цветами гранатов.
Блестящие всадники восседают на фыркающих лошадках. Глядя на них,
подумаешь, что они едва сдерживают коней, которых на самом деле все время
пришпоривают, заставляют горячиться.
Каждый день, исключая первую неделю великого поста, когда высшее
общество переходит на другой конец города, эта блестящая процессия тянется
вдоль улиц Платерос и Сан-Франциско.
Но здесь же взор останавливается на менее привлекательном зрелище.
Посредине улицы проходит сточная труба, не закрытая сплошь, как в
европейских странах, а только прикрытая легко снимающимися плитами. Это
скорее грязная клоака, чем сточная труба. Нет ни малейшего уклона, который
бы способствовал стоку нечистот, и они скапливаются в канавах, наполняя их
доверху. Если бы время от времени их не очищали, то весь город был бы
затоплен грязью. Иногда доходит до того, что черная жидкость просасывается
сквозь плиты, распространяя зловоние. А чего только не приходится выносить
зрению и обонянию, когда наступает время очистки! Снятые плиты кладут по
одну сторону, а вонючую грязь - по другую, оставляя ее в таком виде, пока
она не засохнет, чтобы было удобнее ее вывезти. Это не мешает, однако,
аристократическому катанию. Дамы отворачивают свои хорошенькие носики:
будь зловоние во сто раз сильнее, они и тогда не отказались бы от
привычной прогулки. Для них, как и для посетительниц лондонского
Гайд-парка, дневное катание дороже всего, даже еды и питья. Очистка стоков
- тяжелая работа, для которой людей найти трудно. Даже нищие избегают ее,
и решается на нее лишь последний бедняк, мучимый голодом. Она не только
отвратительна, но унизительна, почему и предоставляется большей частью
обитателям тюрем, осужденным на долгое заключение, да еще в счет наказания
за проступок, совершенный уже в тюрьме. Их пугает не столько грязь и вонь,
сколько тяжелый труд под палящим солнцем.
Стоят они по пояс в грязи, которая нередко залепляет им даже лица, но
из предосторожности с их ног не снимают колодок. Они озлоблены против
всего человечества. Их глаза то мечут искры, то опущены с отчаянием.
Некоторые задевают прохожих своими насмешками и ругательствами.
После всего сказанного понятно, почему Керней с таким беспокойством
прислушивался к разговору Сантандера с начальником тюрьмы.
На следующее утро начальник тюрьмы сам пришел к их двери:
- Пора, собирайтесь на работу!
Он знал, что им предстояло, и прибавил насмешливо:
