Подошли чиновник с надзирателем и сообщили, что вся группа придет на
следующий день на подвозку глыб. Надзиратель критически осмотрел всех и
остался доволен их здоровым видом. Затем он отвел их в рабочие дома, где
жили строители гробницы.
Огороженный высокой стеной из кирпича-сырца поселок находился
поблизости. Тесные, душные хижины, разделенные на темные клетки, лепились
друг к другу. В поселке был небольшой каменный бассейн, защищенный сверху
навесом. В него носили воду из ближнего канала. Надзиратель коротко
рассказал о правилах жизни. По своему режиму она мало отличалась от жизни
рабов. Он разместил их в каморки, где были постланы грубые тростниковые
циновки, разваливающиеся от долгого употребления.
У входа в хижины стояли большие глиняные кувшины с водой и кружки.
Руабен с товарищами долго пили воду, а потом вошли в хижины, спасаясь от
жары. Кормить их не спешили. Тяжесть труда потрясла Руабена, хотя он с
детства привык к черной земледельческой работе. И никто не знает, сколько
они пробудут здесь, вдали от родных мест. Каждый из них погрузился в
тяжелое раздумье.
Вечером их накормили сушеной рыбой, черствыми ячменными лепешками. К
этой пище добавляли чеснок и редьку.
На закате вернулись рабочие. Со смешанным чувством страха и горечи.
Руабен наблюдал за ними. Они тяжело волочили ноги и, дойдя до хижин,
валились на циновки. Худые, с запавшими глазами, лица их выражали
беспредельную усталость. Он плохо спал в эту ночь и все время слышал
тяжелые вздохи товарищей. На заре, когда он, наконец, забылся, громадный
окрик разбудил его. Все вскочили, не понимая со сна, что случилось.
Наступил первый день новой работы. В утреннем воздухе было свежо и
прохладно. Умывшись, пошли получать свою порцию утренней еды. Работа
начиналась рано, а в самую изнурительную жару прекращалась, чтобы после
полудневного зноя возобновиться до вечера.
К месту работы их вел надзиратель. Когда подошли к каменоломням,
надзиратель указал каждому рабочему постоянное место у салазок, на которых
возили блоки. Широкоплечего и высокого Руабена начальник поставил впереди,
у каната, где работа считалась наиболее тяжелой. Остальных новичков
разместили вперемежку со старыми. Для перевозки уже была готова груда
блоков. Надзиратель рассказал новичкам о правилах работы, и они начали
наваливать первую глыбу и, прочно закрепив ее крепкими веревками,
поволокли по дороге. Особенно тяжелым был подъем по насыпи наверх. Сердце
бешено колотилось, а дорога неумолимо поднималась вверх. Хотелось
передохнуть, но надзиратель не разрешал. И когда Руабен чуть запнулся,
резкая боль от удара плетки пронзила его тело. Вот, наконец, и выступ.
Надзиратель забежал вперед, показывая место, где можно было остановить и
свалить глыбу.
Несколько минут все мучительно глотали воздух. Отдышавшись, Руабен
огляделся и замер от удивления. Они находились на площадке, поднятой над
плоскогорьем на высоту более двухсот локтей. Несколько десятков
каменотесов шлифовальными камнями сглаживали неровности на глыбах и
подгоняли их к месту. Над ними были устроены навесы из циновок - для
защиты от солнечных лучей. Здесь работали наиболее искусные каменотесы.
В красноватых лучах поднимающегося солнца широко, насколько охватывал
глаз, видна была долина, пересеченная рекой, теряющейся на юге и севере в
зеленых садах и полях. Город разметался по берегу и тонул на юге в легкой
утренней дымке. Он был бесконечным, огромным, сказочно красивым. С севера
к нему примыкало царское предместье с дворцами придворной знати,
прикрытыми обширными садами.
От величавой реки, сверкая на солнце, тянулись тоненькие жилки
многочисленных каналов. И только отсюда, сверху, можно было увидеть, как
много этих узких, светлых и блестящих нитей отходит от одной могучей
водной артерии и питает животворной водой огромный город. В солнечных
лучах пруды и бассейны блестели, словно рассыпанный жемчуг. Величественные
храмы тонули в темной зелени. И только внизу, у самых мертвых песков,
унылыми серо-зелеными клетками примостились хижины рабочего поселка,
опоясанного такой же унылой стеной.
Забыв обо всем на свете, Руабен любовался обширной панорамой. Его
восторг прервал грубый окрик надзирателя. Восхищенные улыбки сбежали с
лиц. Отряд начал спускаться по насыпи за следующей глыбой.
Через несколько часов никто уже не смотрел на город. Тело мучительно
болело, дрожали руки и ноги. Казалось, что день никогда не кончится. А
когда он все-таки кончился, Руабен с трудом дотащился до постели и
повалился на тощую циновку, не желая ничего. Он только чувствовал боль во
всем теле. Товарищи с настойчивой заботливостью заставили новичков съесть
свою долю пищи. Тяжелый сон показался коротким, как миг, когда на заре их
снова разбудили. И опять знойный кошмар под солнцем, томительная жажда,
жгучие удары треххвостной плетки.
И глыбы... бесконечное число глыб... потом просто ненавистные глыбы,
мука подъема по насыпи. Страх перед ней преследовал даже во сне.
И потянулось нескончаемая вереница дней и ночей. Они были
однообразны, как песчинки в пустыне. И как будто ничего другого не было в
жизни, кроме глыб, жажды, боли... Не было родной деревни, любимой жены,
милых детей. Ничего не было. Были только камни - большие, тяжелые.
Он ужаснулся, когда увидел человека, раздавленного глыбой. Но это
потом случалось часто, и он привык...
Камни выпивали кровь и силы из молодых человеческих тел, калечили их,
давили и превращали в ненужный хлам. Раздавленные, умершие от непосильного
труда, дурного питания, солнечных ударов поступали в руки
бальзамировщиков. Те наскоро натирали их содой, сушили на солнце, потом
хоронили в грубых циновках в общих могилах. Траты на массовый способ
бальзамирования и захоронения были невелики, но этот обычай старались
соблюдать, он поддерживал веру в могущество жрецов и хоть немного утешал
людей. Каждый житель Кемет старался сохранить свое тело, чтобы его Ка
после смерти могло найти свою земную оболочку и на полях Иалу встретиться
с дорогими людьми. Нарушать этот обычай не решались в Большом доме.
Руабен постепенно знакомился с окружающими. Все они были из разных
сепов и селений. В одной группе, с которой они часто встречались, ему
особенно нравился, как и он, коренник - ведущий на канате салазок - Нахт.
Это был мужчина лет двадцати восьми, высокий крепкого сложения, с быстрым
взглядом угрюмых глаз. Группа тянула салазки молча, прислушиваясь к его
редкой команде. Руабен часто помогал ему с товарищами на подъеме, хотя это
было мучительно тяжело после того, как поднята своя глыба. Но помощь была
взаимной, и никто не возражал.
В поселке их хижины находились поблизости, и они перебрасывались
приветствиями и иногда просто говорили по душам, вспоминали прежнюю жизнь.
Однажды Нахт расхохотался, и Руабен, пораженный, молча смотрел на него и
не узнавал, так изменилось его лицо.
- Ты думаешь, я всегда такой угрюмый, как голодная гиена? Эх, друг! В
этой распроклятой жизни люди так меняются, что родные не узнают при
встрече. Уж не воображаешь ли ты, что у тебя на лице все время радость?
Руабен невольно улыбнулся.
- Наверное, у тебя характер помягче, я же злее тебя. Да ты временами
думаешь: Осирису было бы больше по душе, если бы Ахет Хуфу поменьше
угнетала людей. Зачем живому богу такая гора? Строили же его предки
поменьше, пониже и попроще.
Руабен опасливо оглянулся:
- Не наше это дело - говорить о живом боге.
- Зато наше дело ломать спину и падать от голода. Умный ты мужчина и
мастер на все руки, а этого недодумаешь.
- А если и додумаю, что из того? Ты додумал, но идешь в такой же муке
на гору, как и те, кто недодумал, - с досадой ответил Руабен.
- И это верно, - с горечью согласился Нахт.
Проходили дни, и где-то иногда в сознании теплилась надежда, что
пройдут эти безрадостные времена и они вернутся домой. Но пришла еще
неприятность, которая была в их положении особым злом. Жесткие ячменные
лепешки, составляющие основную еду в их убогом рационе, с каждым днем
становились тоньше и меньше. Чеснок, лук или редька не могли насытить
мужчин, выполняющих нечеловеческую работу.
В один из таких дней, когда рабочие, пошатываясь, спускались тихо с
салазками, Руабена поразил непривычный яркий блеск внизу, под навесом. Он
смутно догадался, что, вероятно, сам царь любовался на свою любимую
пирамиду, и блеск исходил от его носилок, украшенных листовым золотом.
Вместе с царем там стоял и чати. Хемиун за многие годы видел всяких
строительных рабочих, но теперь он внимательно смотрел на их движение и
хмурился все больше. Группа их нестройно двигалась по насыпи.
- Почему они такие худые? Особых причин на это нет, распоряжений об
уменьшении норм зерна не было, питание должно быть обычным, - вслух
высказал свое беспокойство Хемиун.
Он отошел от царя и приказал позвать к себе начальника припирамидного
поселения. Тот подошел встревоженный.
- Почему они у тебя такие костлявые?
- Начальник Дома пищи говорит, что убавили норму ячменя.
- Ты не думаешь, что они упадут и некому будет работать?
Начальник молчал, бледнея под взглядом Хемиуна.
- Тебе надо было заняться этим вопросом и выяснить точно, сокращены
ли дневные нормы?
Хемиун не стал продолжать разговора, сумрачный, уселся в свои носилки
и направился вслед за царем.
"Завтра наведем в этом деле порядок", - с досадой думал он. Однако он
не предвидел, что события развернутся быстрее, чем он мог предполагать.
На следующий день во время обеда в поселке при пирамиде все с
возмущением обнаружили, что лепешки по сравнению с прежней нормой
убавились наполовину.
Худые, озлобленные, вечно голодные перевозчики и каменотесы, раньше
такие молчаливые, теперь прорвались в полный голос:
- Нас совсем решили уморить! - кричали одни.
- Работаем, как быки, а кормят хуже собак... - возмущались другие.
- Скоро совсем не будут давать еды. Один чеснок да редька!
- Собак кормят лучше, чем нас!
- Братья! - вдруг раздался сильный голос Нахта. - Наши глыбы не
увезет и пара быков, мы же должны поднимать их на огромную гору. Но
хороший хозяин заботится о своих быках, когда пашет на них. Он бережет их
и хорошо кормит, если они на тяжелой работе. Кто у нас хозяин? Зачем нас
пригнали сюда? Зачем оторвали от родных, от детей? - слышался гневный
голос Нахта в напряженной тишине. - Мы работаем тяжелее, чем любой бык, но
нас не хотят кормить. Сколько наших братьев упало на этой горе, когда
тащили глыбы сверх своих сил? Сколько из них умерло, надорвавшись от
работы и плохой еды? Нас ожидает такая же участь. Пусть отпустят домой, к
нашим семьям, если нет для нас еды! Пойдем, заявим об этом чати! Если не
желают отпустить, пусть перебьют. Чем мучиться без конца на этой горе,
лучше умереть враз...
- Пойдем! Все пойдем! - раздались голоса в толпе. - Веди нас!
- Идемте все! - сверкая жгучими черными глазами призывал Нахт.
И он сильно, порывисто зашагал к воротам, за ним потоком устремилась
армия строителей Ахет Хуфу.
Руабен, слушая Нахта, забыл обо всем и чувствовал лишь непреодолимо
властную силу призыва. Он двинулся за Нахтом, и они пошли рядом, впереди
всех, и стража в воротах уже ничего не могла с ними сделать. Эта
безоружная армия с сильными руками сверкала ненавидящими глазами вместо
секир, и стражники отступили перед стихией гнева.
