ликвидировав марсиан. Только предрассудок побуждал меня
предпочесть человеческий род их роду. Отныне я призван
распространять духовность, а не людей. Это поворотная веха в
моей жизни. Сперва я работал на себя, потом -- для науки, потом
-- ради человечества, теперь же я служу самому Духу. Если
хотите -- Святому Духу, на вашем языке.
-- О чем вы говорите? -- спросил Рэнсом.
-- О том, -- отвечал Уэстон, -- что нас уже ничто не
разделяет, кроме устаревших теологических мелочей, в которых, к
сожалению, запуталась официальная церковь. Мне удалось пробить
эту кору. Под ней -- все тот же, живой и истинный смысл. Если
позволите, скажу так: правота религиозного взгляда на жизнь
замечательно подтверждается тем, что тогда, на Марсе, вы сумели
на свой поэтический и мистический лад выразить истину, скрытую
от меня.
-- Я не разбираюсь в религиозных взглядах, -- хмуро сказал
Рэнсом. -- Понимаете, я -- христианин. Для нас Святой Дух --
совсем не слепая, бессловесная сила.
-- Дражайший Рэнсом, -- возразил Уэстон, -- я вполне
понимаю вас. Не сомневаюсь, что мой способ выражения удивляет,
если не шокирует вас. Прежние ваши представления -- весьма
почтенные -- мешают вам узнать в новой оболочке те самые
истины, которые долго хранила Церковь, и заново открыла наука.
Но видите вы их или не видите, мы, поверьте, говорим об одном и
том же.
-- Нет, не поверю.
-- Простите, но именно в этом главный изъян организованной
религии. Вы держитесь за формулы и не узнаете собственных
друзей. Бог -- это Дух, Рэнсом. Начнем отсюда. Это вы знаете;
этого и держитесь. Бог -- это Дух.
-- Ну, конечно. А дальше что?
-- Как это что? Дух... разум... свобода... я об этом и
говорю. Вот к чему направлена эволюция Вселенной. Я посвящаю
мою жизнь и жизнь человечества тому, чтобы полностью
высвободить эту свободу, эту духовность. Это -- Цель, Рэнсом,
Цель! Подумайте только, чистый дух, всепоглощающий вихрь
саморазвивающегося, самодовлеющего действия. Вот она, конечная
цель.
-- Конечная? -- переспросил Рэнсом. -- Значит, этого пока
еще нет?
-- А, -- сказал Уэстон, -- вот что вас смущает! Ну
конечно, религия учит, что Дух был с самого начала. Но велика
ли разница? Время не так уж много значит. Когда мы достигнем
цели, можно сказать, что так было не только в конце, но и в
начале. Все равно Дух выйдет за пределы времени.
-- Кстати, -- сказал Рэнсом, -- этот ваш дух похож на
личность? Он у вас живой?
Неописуемая гримаса исказила лицо Уэстона. Он подсел
поближе и заговорил потише:
-- Вот этого они и не понимают, -- шептал он, словно
заговорщик или школьник, задумавший какую-то пакость. Это было
совсем непохоже на его солидную, ученую речь, и Рэнсому стало
противно.
-- Да, -- продолжал Уэстон, -- я и сам раньше не верил.
Конечно, это не личность. Антропоморфизм -- один из ребяческих
предрассудков религии. -- Тут важность вернулась к нему. -- Но
излишняя абстракция -- тоже крайность. В конечном счете она еще
опаснее. Назовем это Силой. Великая, непостижимая сила
изливается на нас из темных начал бытия. Она сама избирает себе
орудие. Только недавно, на собственном опыте я узнал кое-что из
того, во что вы верите. -- Тут он снова перешел на хриплый
шепот, совсем не похожий на его обычный голос: -- Вас
направляют. Вами управляют. Вы избраны. Я понял, что я--не
такой, как все. Почему я занялся физикой? Почему открыл лучи
Уэстона? Почему попал на Малакандру? Это Сила направляла меня.
Она меня вела. Теперь я знаю, я величайший ученый, таких еще не
было на свете. Я создан таким ради определенной цели. Через
меня действует Дух.
-- Послушайте, -- сказал Рэнсом, -- в таких делах нужна
осторожность. Духи, знаете ли, бывают разные.
-- Да? -- удивился Уэстон. -- Что вы хотите этим сказать?
-- Я хочу сказать, что не все духи хороши.
-- Но ведь Дух и есть благо. Дух -- это цель. Вы же,
вроде, стоите за духовность! В чем смысл этих ваших подвигов,
поста, безбрачия и так далее? Разве мы не приняли, что Бог --
это Дух? Разве вы не поэтому поклоняетесь Ему?
-- Господи, конечно нет! Мы поклоняемся Ему потому, что Он
-- благ и мудр. Совсем не всегда хорошо быть духом. Сатана тоже
дух.
-- Вот это замечание весьма интересно, -- подхватил
Уэстон, который уже полностью обрел свой прежний стиль. -- Это
очень любопытная черта простонародной веры -- вечно вы
разделяете, противопоставляете, создаете пары
противоположностей. Небо и ад, Бог и дьявол... Едва ли нужно
вам говорить, что я не признаю подобного дуализма, и всего
несколько недель назад отрицал оба члена этих пар как чистой
воды вымысел. Но я заблуждался, причину столь универсального
принципа надо искать глубже. Эти пары -- истинный портрет Духа,
автопортрет космической энергии, который сама она, Движущая
сила, запечатлела в нашем уме.
-- О чем это вы? -- переспросил Рэнсом. Он встал и теперь
ходил взад-вперед, ему было плохо, словно он очень устал.
-- Ваш Дьявол и ваш Бог -- образы одной и той же Силы, --
пояснил Уэстон. -- Небо -- портрет спереди, ад -- портрет
сзади. Небо -- светло и мирно, ад -- темен и неспокоен.
Следующая стадия эволюции, манящая нас вперед, -- это Бог, а
предыдущая стадия, нас извергающая, -- это Дьявол. Да ведь и
ваша религия утверждает, что бесы -- это падшие ангелы.
-- У вас получается наоборот, -- сказал Рэнсом. -- Ваши
ангелы -- это преуспевающие бесы.
-- Одно и то же, -- отрезал Уэстон. Они помолчали.
-- Послушайте, -- сказал Рэнсом. -- Мы плохо понимаем друг
друга. Мне кажется, что вы страшно, просто ужасно
заблуждаетесь. Но может быть, вы приспосабливаетесь к моим
"религиозным убеждениям" и говорите больше, чем думаете. Ведь
этот разговор о духах и силах -- просто метафора, правда? Вы
просто хотели сказать, что считаете своим долгом работать ради
цивилизации, просвещения и так далее? -- Он пытался скрыть
возрастающую тревогу, но вдруг отпрянул, услышав крякающий
смех, не то младенческий, не то старческий.
-- Ну вот, ну вот! -- восклицал Уэстон. -- Так с вами
всегда, с верующими! Всю жизнь вы толкуете об этих вещах, а
увидите -- и пугаетесь.
-- Чем вы докажете, -- спросил Рэнсом, действительно
испугавшись, -- чем вы докажете, что вас избрали и вели не
только ваш разум да чужие книги?
-- Вы не заметили, Рэнсом, -- отвечал Уэстон, -- что я
немного лучше знаю внеземной язык? Вы же филолог!
Рэнсом вздрогнул.
-- Как же это? -- растерянно сказал он.
-- Руководят, руководят... -- прокрякают Уэстон. Он сидел,
поджав ноги, у самого дерева, и с его известково-бледного лица
не сходила слегка кривая улыбка. -- Руководят... -- продолжал
он. -- Просто слышу. Само приходит в голову. Приготовляют,
знаете ли, чтобы я мог все вместить.
-- Это нетрудно, -- нетерпеливо прервал Рэнсом. -- Если
ваша Жизненная Сила так двойственна, что ее изобразят и Бог, и
дьявол, для нее сгодилось бы любое вместилище. Что бы вы ни
сделали, все ее выразит.
-- Есть главное течение, -- сказал Уэстон. -- Надо
отдаться ему, стать проводником живой, мятежной, яростной
силы... перстом, которым она указывает вперед.
-- У вас же дьявол был живой и мятежный.
-- Это и есть основной парадокс. То, к чему вы стремитесь,
вы называете Богом. А само движение, саму динамику такие, как
вы, называют дьяволом. И вот, такие, как я, -- те, кто вырвался
вперед, -- всегда становятся мучениками. Вы отвергаете нас -- и
через нас достигаете своей цели.
-- Проще говоря, эта Сила требует от вас поступков,
которые нормальные люди назовут дьявольскими. Так?
-- Милейший Рэнсом, вы, я надеюсь, не опуститесь до такого
уровня. Ведь и дьявол, и Бог -- только две стороны единой,
единственной реальности. Великие люди движут этот мир вперед, а
величие всегда выходит за рамки обычной морали. Когда скачок
свершится, нашу бесовщину назовут, на новой ступени, основой
этики, но пока мы совершаем прорыв, мы -- преступники,
богоотступники, еретики...
-- Как же далеко вы идете? Если Сила прикажет вам убить
меня, вы послушаетесь?
-- Да.
-- Продать Англию немцам?
-- Да.
-- Выдать фальшивку за серьезное научное исследование?
-- Да.
-- Господи помилуй! -- воскликнул Рэнсом.
-- Вы все еще цепляетесь за условности, -- сказал Уэстон.
-- Все еще копаетесь в абстракциях. Неужели вы не можете просто
сдаться -- всецело отдаться тому, что выходит за рамки вашей
мизерной этики?
Рэнсом ухватился за соломинку.
-- Постойте, Уэстон! -- резко начал он. -- Вы говорите,
отдаться. Здесь мы, может быть, придем к соглашению. Значит, вы
отрешаетесь от себя. Вы не ищете выгод. Погодите, погодите! Тут
моя этика и ваша сходятся. Мы оба признаем...
-- Идиот! -- взвыл Уэстон. -- Нет, какой идиот! -- и он
вскочил. -- Вы что, ничего не понимаете? Все вам надо вогнать в
эту старую дурацкую схему? "Я", "отвергнись себя"... Да это все
тот же дуализм! Точная мысль не найдет различия между мной и
Вселенной. Поскольку я -- проводник Движущей Силы, мы с ней --
одно. Понял, идиот? Понял, педант трусливый?! Я и есть
Вселенная, я, Уэстон, -- твой Бог и твой дьявол. Я всецело
отдаюсь этой силе. Я призываю ее...
И тут начался кошмар. Судорога, подобная предсмертным
корчам, исказила лицо Уэстона. Потом она прошла, на мгновение
показалось лицо -- прежнее, но с остекленевшими от ужаса
глазами. Уэстон отчаянно закричал: "Рэнсом! Рэнсом! Христа
ради, не давайте им!.." -- и тут же закружился, словно в него
ударила пуля, рухнул наземь и катался у ног Рэнсома, скрипя
зубами, брызжа слюной, цепляясь за мох. Постепенно корчи
утихли. Он лежал спокойно, глубоко дыша, в широко открытых
глазах не было сознания. Рэнсом опустился на колени. Уэстон не
умер, и Рэнсом тщетно гадал, что же это было -- удар или
приступ эпилепсии (ни того, ни другого он никогда не видел).
Порывшись в багаже, он нашел бутылку бренди, вынул пробку и
сунул горлышко в рот своему пациенту. К его ужасу, зубы
разомкнулись и сжались, насквозь прокусив бутылку, но стекла
Уэстон так и не выплюнул... "Господи, я его убил!" --
пробормотал Рэнсом. Но лицо больного не изменилось, только у
края губ показалась кровь. Судя по этому лицу, он не испытывал
боли, или боль эта превосходила нашу способность к восприятию.
Наконец Рэнсом поднялся, снял револьвер у него с пояса и,
спустившись к берегу, забросил его в море.
С минуту он постоял там, вглядываясь в залив и гадая, что
же теперь делать. Потом повернулся, поднялся на поросший травою
холм, замыкавший долину слева, и оказался на ровной площадке,
откуда открывался вид на морс. Волны вздымались высоко, и
золото их сменялось бесконечной игрой теней и света. Сперва он
не мог различить плавучие острова. Но вот то там то сям
появились по всему океану верхушки деревьев, словно подвешенные
к небу. Волнение уносило их все дальше, и едва он это понял,
они скрылись в глубокой ложбине между волнами. Сможет ли он
снова попасть на эти острова? Одиночество потрясло его и тут же
сменилось разочарованием и гневом. Если Уэстон умрет, или даже
если он выживет, он останется с ним один на один на земле,
отрезанной от прочего мира, -- то от какой же опасности он,
Рэнсом, должен уберечь Переландру? Вспомнив о себе, Рэнсом
почувствовал голод. На Твердой Земле он не видел ни фруктов, ни
тыкв. Может быть, это западня. Он горько усмехнулся -- с каким
