того -- умеют им управлять. Подбрасывают добычу, тех, от кого не видят
особого прока. Сейчас у Дикаря не просто очередное героическое сражение с
Тьмой -- он с головой ушел в схватку. Темные валятся на него со всех
сторон, вначале женщина-оборотень, потом темный маг в ресторане...
сейчас -- мальчик. Наверное, ему кажется, что мир сошел с ума, что близится
Апокалипсис, что силы Тьмы захватывают мир. Не хотел бы я оказаться на его
месте.
Женщина-оборотень была необходима, чтобы заявить нам протест и
продемонстрировать, кто под ударом.
Темный маг -- чтобы обложить меня полностью и иметь право на формальное
обвинение и арест.
Мальчик -- чтобы, наконец-то, уничтожить сыгравшего свою роль Дикаря.
Вмешаться в последний момент, взять над трупом, убить, пресекая побег и
сопротивление -- он же не понимает, что мы воюем по правилам, он никогда не
сдастся, не отреагирует на приказ неведомого "Дневного Дозора"...
После смерти Дикаря у меня не останется никакого выхода. Либо
соглашаться на выверт памяти, либо уходить в сумрак. В любом случае
Светлана сорвется.
Я поежился.
Холодно. Все-таки холодно. Мне показалось, что зима умерла насовсем,
только показалось.
Вскинув руку я остановил первую же машину. Заглянул водителю в глаза и
приказал:
-- Поехали...
Импульс был достаточно силен, он даже не спросил, куда надо ехать.
Мир близился к концу.
Что-то сдвинулось... стронулось... шевельнулись древние тени...
прозвучали глухие слова забытых языков... дрожь сотрясла землю.
Над миром восходила Тьма.
Максим стоял на балконе, курил, краем уха слыша ругань Лены. Она не
прекращалась вот уже несколько часов, с того мига, когда спасенная девушка
выскочила из машины у метро. Максим услышал о себе все, что только мог
представить, и немножко того, что представить был не в состоянии.
То, что он дурак и бабник, готовый подставляться под пули из-за
смазливой мордочки и длинных ног, Максим воспринял спокойно. То, что он
наглец и сволочь, кокетничающий при жене с затасканной и некрасивой
проституткой -- было чуть оригинальнее. Особенно учитывая, что с
неожиданной пассажиркой он обменялся лишь парой слов...
Теперь в ход пошла полная чушь. Вспоминались неожиданные командировки,
те два случая, когда он заявлялся домой пьяным... действительно пьяным.
Делались предположения о количестве его любовниц, о непроходимой тупости и
мягкотелости, мешающих служебному росту и хоть мало-мальски приличной
жизни...
Максим покосился через плечо.
Лена ведь даже не накручивала себя... что странно. Сидела на кожаном
диване перед здоровенным телевизором "панасоник", и говорила, говорила...
почти искренне.
Она и впрямь так думает?
Что у него толпа любовниц? Что он спас незнакомую девушку из-за красивой
фигурки, а не из-за свистящих в воздухе пуль? Что они плохо, бедно живут?
Они, купившие три года назад прекрасную квартиру, обставившие ее как
игрушку, на рождество ездившие во Францию?
Голос жены был уверенный. Голос был обвиняющий. Голос был страдающий.
Максим щелчком отправил сигарету вниз. Посмотрел в ночь.
Тьма... тьма надвигается.
Он убил -- там, в туалете, темного мага. Одно из самых отвратительных
порождений вселенского зла. Человека, несущего в себе злобу и страх.
Выкачивающего из окружающих энергию, подминающего чужие души, превращающего
белое в черное, любовь в ненависть. Как обычно... один на один с целым
миром.
Вот только раньше такого не случалось. Два дня подряд наталкиваться на
эти дьявольские отродья... либо они вылезли из своих зловонных нор, либо
его зрение становится лучше.
Вот и сейчас...
Максим смотрел с высоты десятого этажа и видел не ночной город в россыпи
огней. Это -- для других. Для людей, слепых и беспомощных... Он видел
сгусток тьмы, болтающийся над землей. Невысоко... на уровне
десятого-двенадцатого этажа, пожалуй.
Максим видел очередное порождение Тьмы.
Как всегда. Как обычно. Но почему -- так часто, почему подряд? Уже
третий! Третий за сутки!
Тьма мерцала, колебалась, двигалась. Тьма жила.
А за спиной Лена усталым, несчастным, обиженным голосом перечисляла его
грехи. Встала, подошла к балконной двери, словно сомневаясь, что Максим
слышит. Хорошо, пусть так. Хоть детей не разбудит... если, конечно, они
спят. Почему-то Максим сомневался.
Если бы он действительно верил в Бога. По-настоящему... Но той слабой
веры, что согревала Максима после каждой акции очищения, уже почти не
осталось. Не может быть Бога в мире, где процветает зло.
Но если бы он был... или, хотя бы, в душе Максима оставалась настоящая
вера... Он упал бы сейчас на колени, на грязный, крошащийся бетон, вскинул
руки -- к сумрачному, ночному небу, к небу, где даже звезды горели тихо и
печально. И закричал бы: "За что? За что, Господи? Это выше моих сил, выше
меня! Сними с меня этот груз, прошу тебя, сними! Я не тот, кто нужен! Я
слаб..."
Кричи -- не кричи. Не он возложил на себя этот груз. Не ему и снимать.
Пылает, разгорается впереди черный огонек. Новое щупальце Тьмы.
-- Лена, извини...-- он отстранил жену, шагнул в комнату.-- Мне надо
уехать.
Она замолчала на полуслове, и в глазах, где только что стояло лишь
раздражение и обида мелькнул испуг.
-- Я вернусь,-- он быстро пошел к двери, надеясь избежать вопросов.
-- Максим! Максим, подожди!
Переход от ругани к мольбе был молниеносным. Лена кинулась вслед,
схватила за руку, заглянула в лицо -- жалко, заискивающе.
-- Ну прости, прости меня... я так испугалась... Прости, я глупостей
наговорила... Максим!
Он смотрел на жену, мгновенно утратившую агрессивность,
капитулировавшую, готовую на все -- лишь бы он, глупый, развратный, подлый,
не вышел из квартиры. Неужели что-то появилось в его лице -- что-то,
испугавшее Лену сильнее, чем бандитская разборка, в которую они встряли?
-- Не пущу! Не пущу тебя никуда! На ночь глядя...
-- Со мной ничего не случится,-- мягко сказал Максим.-- И тише, дети
проснутся. Я скоро вернусь.
-- Не думаешь о себе, так подумай о детях! О мне подумай! -- Лена
молниеносно сменила тактику.-- А если номер машины запомнили? А если сейчас
явятся -- ту стерву искать? Что мне делать?
-- Никто не явится,-- Максим почему-то знал, что это правда.-- А если
вдруг... дверь крепкая. Кому звонить -- ты тоже знаешь. Лена... пропусти.
Жена застыла поперек дверей, распростерши руки, запрокинув голову,
почему-то зажмурившись -- будто ожидая, что он сейчас ударит.
Максим осторожно поцеловал ее в щеку -- и отодвинул с дороги. Вышел в
прихожую, сопровождаемый совсем уж растерянным взглядом. Из комнаты дочери
слышалась неприятная, тяжелая музыка -- не спит, и магнитофон включила лишь
чтобы заглушить их злые голоса... голос Лены...
-- Не надо! -- умоляюще прошептала жена вслед.
Он накинул куртку, мимолетно проверив, все ли на месте во внутреннем
кармане.
-- Ты о нас совсем не думаешь! -- будто по инерции, уже ни на что не
надеясь, сдавленно выкрикнула Лена. Музыка в комнате дочери стала громче.
-- А вот это неправда,-- спокойно сказал Максим.-- Как раз о вас я и
думаю. Берегу.
Он спустился на один пролет, не хотелось ждать лифта, прежде чем его
догнал выкрик жены, неожиданный -- она не любила выносить сор из избы, и
никогда не ругалась в подъезде.
-- Лучше бы ты любил, чем берег!
Максим пожал плечами и ускорил шаг.
Вот здесь я стоял -- зимой.
Все было так же, глухая подворотня, шум машин за спиной, слабый свет
фонарей. Только холоднее гораздо. И все казалось простым и ясным, как для
молоденького американского полицейского, вышедшего в первое патрулирование.
Охранять закон. Преследовать зло. Защищать невиновных.
Как было бы здорово, оставайся все и всегда таким же простым и ясным,
как в двенадцать или двадцать лет. Если бы в мире и впрямь было лишь два
цвета -- черный и белый. Вот только самый честный и простодушный
полицейский, воспитанный на громких звездно-полосатых идеалах, рано или
поздно поймет -- на улицах есть не только тьма и свет. Есть еще
договоренности, уступки, соглашения. Информаторы, ловушки, провокации. Рано
или поздно приходится сдавать своих, подбрасывать в чужие карманы пакетики
с героином, бить по почкам, аккуратно, чтобы не оставалось следов.
И все -- ради тех, самых простых, правил.
Охранять закон. Преследовать зло. Защищать невиновных.
Мне тоже пришлось это понять.
Я прошел по узкой кирпичной кишке, поддел ногой обрывок газеты,
валявшийся у стены. Вот здесь истлел несчастный вампир. Действительно
несчастный, виновный лишь в том, что позволил себе влюбиться. Не в
вампиршу, не в человека -- а в жертву... в пищу.
Вот здесь я плеснул из чекушки водкой... обжигая лицо женщины, которую
мы же, Ночной Дозор, отдали на пропитание вампирам.
Как они, Темные, любят говорить: "Свобода"! Как часто мы объясняем себе
самим, что у свободы есть границы.
И все это, наверное, абсолютно правильно. Для тех Темных и Светлых, что
просто живут среди людей, превосходя их по возможностям, но ничем не
отличаясь по стремлениям. Для тех, кто выбрал жизнь по правилам, а не
противостояние.
Но стоит лишь выйти на рубеж, тот незримый рубеж, где стоим мы,
дозорные, разделяя Тьму и Свет...
Это война. А война преступна всегда. Всегда, во все времена, в ней будет
место не только героизму и самопожертвованию, но еще и предательству,
подлости, ударам в спину. Иначе просто нельзя воевать. Иначе -- ты заранее
проиграл.
Да что же это такое, в конце концов! За что стоит драться, за что вправе
я драться -- когда стою на рубеже, посредине, между светом и тьмой? У меня
соседи -- вампиры! Они никогда, во всяком случае Костя -- никогда, не
убивали. Они приличные люди... с точки зрения людей. Если смотреть по их
деяниям -- они куда честнее шефа или Ольги.
Где же грань? Где оправдание? Где прощение?
Я не знаю ответа. Я ничего не в силах сказать, даже себе самому. Я уже
плыву по инерции, на старых убеждениях и догмах. Как могут они сражаться
постоянно, мои товарищи, оперативники Дозора? Какие объяснения дают своим
поступкам? Тоже не знаю. Но их решения мне не помогут. Тут каждый сам за
себя... как в громких лозунгах Темных.
И самое неприятное -- я чувствовал, что если не пойму, не смогу нащупать
этот рубеж -- я обречен. И не только я один. Погибнет Светлана. Ввяжется в
безнадежную попытку спасти ее шеф. Рухнет вся структура московского Дозора.
"Оттого, что в кузнице не было гвоздя..."
Я еще постоял, опираясь рукой о грязную кирпичную стену. Вспоминал,
кусая губы, пытаясь найти ответ.
Не было его.
Значит -- судьба.
Пройдя уютным, тихим двором, я вышел к "дому на ножках". Советский
небоскреб вызывал какое-то подспудное уныние, совершенно неоправданное, но
яркое. Похожее чувство я иногда испытывал, когда проезжал в поезде мимо
заброшенных деревень или полуразрушенных элеваторов. Неуместность...
слишком сильный замах, кончившийся ударом по воздуху.
-- Завулон,-- сказал я,-- если ты слышишь...
Тишина, обычная тишина позднего московского вечера -- рев машин, кое-где
музыка из окон, и безлюдье.
-- Ты все равно не мог рассчитать все,-- произнес я в пустоту.-- Никак
не мог. Всегда есть развилки реальности. Будущее не определено. Ты это
знаешь. И я... тоже знаю.
Я пошел через дорогу, не оглядываясь по сторонам, не обращая внимания на
машины. Я ведь на задании, верно?
Сфера отстранения!
Звякнул, застывая на рельсах, трамвай. Машины сбавили ход, объезжая
пустоту, в центре которой был я. Все перестало существовать -- только
здание, на крыше которого мы вели бой три месяца назад, темнота, проблески
