-- У Никки от природы склонность к импульсивным поступкам, -- обронил
Наставник через плечо. -- Я долго учился гасить эти порывы.
Они еще о чем-то болтали. Вспоминали какие-то игры, состязания, обиды
и примирения, происходившие вот тут... вон там... поодаль...
поблизости...
Но мне эти воспоминания не давали ничего, кроме грусти.
Детство и юность -- украдены. Настоящее -- сплошные загадки. Будущее
-- в тумане.
Я так стремился на Родину! Я надеялся, что она вернет мне меня
самого. Но чудес не бывает. И этот мир, такой добрый и благоустроенный,
такой теплый и радостный -- чужой для меня.
Чужой навсегда.
Деревья расступились, мы вышли к зданиям интерната.
Первым моим впечатлением был покой. Здания -- очень старые, сложенные
из шершавого камня, когда-то, наверное, белого, а сейчас потемневшего.
Стены оплетены вьюнками, сквозь зеленые стебли, усыпанные мелкими
оранжевыми цветами, проглядывают желтые, высохшие. Рядом с окнами, почти
все из которых открыты нараспашку, стебли вьюнков казались какими-то
подерганными, с ободранными листьями и цветами. Понятненько...
-- Я любил выбираться ночью из интерната через окно? -- спросил я, ни
к кому конкретно не обращаясь.
Ган и Таг смущенно переглянулись.
-- Мы все это любили, -- признался Ган. -- Ты вспоминаешь?
-- Сомневаюсь, -- сказал я.
Вдоль стен были разбиты клумбы. На них как раз возилась стайка
малышей в трусиках и маечках. Выдергивали сорную траву, поливали цветы
из маленьких леек. Увидев нас они прервали свою _подготовку-к-труду_ и
загалдели. В первую очередь их восторг относился к Наставнику Перу, но и
нам досталась своя порция "здравствуйте!" и "вы надолго приехали?"
Пера мгновенно облепил десяток детей. Он стоял, гладя растрепанные
головки, серьезно отвечая на какие-то вопросы, сам расспрашивая малышей.
Это было очень трогательно. Только какой-то маленькой девочке не хватило
места рядом с Наставником, и она крутилась вокруг, стараясь попасть под
касание ласковых рук Пера. Потом, сообразив, что к Наставнику ей не
пробиться, остановилась и обиженно, насуплено, посмотрела на нас.
Я, в общем-то, никакого значения своему поступку не придал. Просто
улыбнулся малышке и погладил по голове.
Какое-то мгновение девочка недоуменно смотрела на меня. Потом
прижалась к ноге, словно требуя новой ласки.
От Пера стали отлипать малыши и пробиваться ко мне.
Мы с Наставником молча смотрели друг на друга.
-- Это будущий Наставник Ник, -- громко сказал Пер. -- А теперь -- за
_подготовку-к-труду_! Вы же хотите, чтобы ваши Наставники гордились
вами?
Мимо неохотно расходящихся детей мы прошли к входу в здание.
-- Ты станешь хорошим Наставником, -- тихо сказал Пер. -- Не
сомневаюсь, через десять-двадцать лет ты будешь в Мировом Совете.
Только... не спеши.
-- Я не спешу.
-- Ты очень эмоционален, Никки. Ты молод и энергичен. Но тебе еще
предстоит учиться.
-- Я знаю.
В интернате были обычные двери, а не тепловые завесы. Все здесь
дышало стариной. Толстые ковры на полу, картины на стенах -- не такие
эпические, как в залах Совета, а обычные красивые пейзажи. Потертые
кресла в вестибюле. Неизменные экраны с терминалами. В закутке у входа,
под старинным, надраенным медным колоколом, стоял маленький мальчик.
Наверное, это был какой-то ритуальный пост, он даже не шелохнулся при
нашем появлении, лишь едва заметно скосил глаза, стараясь разглядеть
гостей.
-- Привет... Лотти, -- с едва уловимой заминкой сказал ему Наставник.
Мальчик заулыбался.
-- Здравствуйте, Наставник!
-- А с гостями кто будет здороваться? -- укоризненно спросил Пер.
-- Здравствуйте! -- воскликнул мальчик.
Мной все сильнее и сильнее овладевало ощущение нереальности
происходящего.
Это -- не мой дом!
Я не мог расти здесь!
Под дозированной лаской Наставников, выдергивая сорняки на грядках,
выбираясь по ночам из окон в коротких поисках свободы... это не я! Не я!
Мы поднимались по широкой лестнице, где золотистые прутья прижимали к
ступеням протертую дорожку, здоровались с детьми, моющими окна и полы на
этажах.
Гигиена. Я понимаю.
-- Вон дверь нашей комнаты, Никки! -- воскликнул Таг. Мне даже
показалось, что от волнения он готов схватить меня за руку. Катти
глянула на дверь без особых эмоций, Ган флегматично кивнул.
-- Вначале ко мне, -- покачал головой Пер. -- Посмотрим, где вас
можно поселить. Может быть... -- он не докончил.
Наставник жил на четвертом этаже. Мне показалось, что ему не очень-то
легко подниматься по лестнице, но здесь лифтов вообще не было.
-- Входите, ребятишки, -- отпирая касанием ладони свою дверь сказал
Пер. -- Входите.
Комната была большая и светлая. Вот и все, пожалуй, что можно сказать
о ней. Узенькая кровать, прибежище аскета, огромный экран терминала, два
кресла у стола, полки с книгами и вещами... Мое жилище казалось
уменьшенной копией этой комнаты.
Впрочем, одно отличие нашлось. Свободная от мебели стена была пестрой
от крошечных фотографий. Они были раскиданы без особого порядка,
группами по четыре-пять. Детские лица.
Много подопечных вырастил Наставник Пер.
Я замер у стены, скользя взглядом по улыбающимся детским лицам,
надеясь -- и боясь, узнать свое.
Но вначале я увидел маленького Тага. В детстве он был более
светловолосый, но я его узнал. Гана тоже, без труда. В этой группе
фотографий остались еще два мальчика. Один -- ярко-рыжий, веснушчатый,
про таких говорят "Матушка их любит", улыбающийся во весь рот.
-- Инка? -- спросил я.
-- Инка, -- тихо подтвердил Наставник. -- Он погиб... остался там...
прикрывая Уход.
-- Таг мне рассказывал, -- кивнул я.
Значит вот это -- я?
Кажется, единственный не улыбающийся ребенок на всей стене.
Насупившийся, даже напряженный.
Вряд ли Наставник не мог улучить другой момент, чтобы снять мое
изображение. Видно, это показалось ему более правильным, правдивым.
-- Я всегда был такой серьезный? -- спросил я.
-- Как правило, -- согласился Наставник. -- Даже когда проказничал.
Он еще мгновение смотрел на фотографию Инки, потом отошел к
терминалу. С нарочитой бодростью воскликнул:
-- Значит так, двенадцатая группа! Вы в гостях у интерната на трое
суток!
-- Ура, -- серьезно сказал Ган.
-- Гостью из... э...
-- Седьмая группа, Наставница -- Сени Аруано, -- напомнила Катти.
-- Гостью из седьмой группы это тоже касается.
-- Ура, -- согласилась Катти.
-- Временную работу вам найдем, -- Пер вздохнул. -- Медобследование
никогда лишним не будет, лекция ребятишкам о чужих формах жизни -- тоже.
Ну а тебе, Ган, придется порыться в наших управляющих системах.
-- Все то же старье стоит? -- солидно поинтересовался Ган.
-- А нам сверхбыстрые системы ни к чему, в общем-то, -- пожал плечами
Пер. -- Так, где бы вас поселить...
Он коснулся терминала. Экран засветился.
-- Ваша комната занята, -- с сожалением сказал Наставник. -- Ох, ну и
бардак у этой группы...
Я сделал несколько шагов к столу.
На экране была узкая, длинная комната. Вид сверху. Четыре кровати, на
двух -- раскиданная одежда. Брючки, рубашки, белье. Продырявленный
камешек на нитке. Изображение все время двигалось, наплывало, отступало,
в него попадали стены, дверь, окна, словно камера жадно и пристально
вглядывалась в чужой дом. Вот хищный быстрый наплыв -- раскрытая
тетрадка. Камера скользнула вдоль строчек, разворачиваясь, чтобы удобнее
было читать. Кажется -- стихи.
-- Их Наставник... по-моему, Дон...
Пер покосился на меня.
-- Что с тобой, Никки?
Я молчал.
-- Кстати, первый тест, -- старик заулыбался. -- Как бы ты справился
с этой ситуацией и приучил ребятишек к порядку?
Изображение опять сменилось. Камера заглянула в санитарный блок,
неодобрительно задержалась по скомканных и брошенных в угол носках...
-- В первую очередь я бы не подглядывал в чужие комнаты, -- прошептал
я.
Наступила мертвая тишина.
-- Это не чужая комната, Никки! -- отчеканил Наставник. -- Это
подопечные нашего интерната.
-- Они знают, что за ними наблюдают?
-- Разумеется! Разумеется, нет!
Камера брезгливо заглянула в унитаз и поплыла прочь из санитарного
блока.
-- Это гнусно, -- сказал я. Оглянулся, ища в лицах друзей поддержки.
Нет, не дождусь.
-- Что гнусно, Никки!? -- возмущенно воскликнул Пер. Дряблое
старческое лицо задрожало в немом возмущении. -- Гнусно -- не позволить
малолетним сорванцам смыться из интерната на космодром? Гнусно --
пресекать недостатки в самом начале? Гнусно -- увидев, что дети болтают
заполночь, включить инфралучи и дать им выспаться перед новым чудесным
днем?
Меня чуть наизнанку не вывернуло. Руки задрожали.
Вот теперь я верю, что страдал импульсивностью...
-- Гнусно следить, -- сказал я. -- Гнусно следить и повелевать.
Строить знания на обмане. Доброту -- на доверии.
-- Ты не прав, Никки, -- мрачно сказал из-за спины Ган.
-- Нельзя так, Ник! -- примиряюще поддержал его Таг. -- Извинись...
Мне -- извиняться?!
Лишь Катти молчала...
-- Когда ты станешь Наставником, -- прошептал Пер, -- ты поймешь...
-- Я не буду шпионить!
-- Тогда ты не сможешь помочь детям.
-- Тогда я не буду Наставником!
Старик затряс головой.
-- Опомнись, мальчик! Я ручался за тебя перед Советом!
-- Зря!
-- Ты же знал, что вся территория интерната наблюдается! Все это
узнают, становясь взрослыми! Все понимают, что это нужно!
-- Я -- не все!
-- Если бы Сени Аруано не проследила за девочками, одевающими кукол,
и не помогла Катти осознать ее талант врача и художественную
бездарность, Катти сейчас была бы никому не нужным, мучающимся
собственным бессилием, модельером! -- рявкнул Наставник. Перевел
дыхание. -- Если бы я не читал твои юношеские стишки, ты вырос бы
никчемным поэтом! Читал бы на площадях... -- он наморщил лоб, -- "Тысячи
птиц летят на огонь, тысячи слепнут, тысячи бьются, тысячами погибают
птицы, тысячи трупиков остаются..."
-- Раз это так бездарно, -- очень спокойно спросил я, -- почему вы
помните их до сих пор?
-- Это мой долг -- помнить все неудачи подопечных!
-- Я тоже помню, -- неожиданно сказала Катти. -- Как сейчас помню,
как ты читал, Никки... "И смотритель не может все это стерпеть, не может
смотреть, как гибнут его любимцы. "Да пропади оно пропадом!" -- он
говорит. И гасит маяк. И маяк не горит. А в море корабль налетает на риф
-- корабль, плывущий из тропических стран, корабль, везущий тысячи птиц,
тысячи птиц из тропических стран. Тысячи тонущих птиц."
-- Ерунда, -- резко сказал Наставник. -- Катти помнит, потому что
твои отношения с ней всегда были излишни эмоциональны. Но ведь никто
этому не препятствовал! Вы были признаны гармоничной парой, и на все
ваши детские шалости...
-- Вы подлец, Наставник, -- сказал я. И ударил его по щеке.
Несильно.
Без желания причинить вред этому старому человеку.
Но в полной уверенности, что приходит момент, когда легкий удар по
щеке заменяет долгие и сумбурные выражения неприязни.
Пер шатнулся, словно я бил в полную силу. Прижал ладони к лицу.
А мои руки заломили за спину.
Я оглянулся -- Таг и Ган держали меня, неумело, но старательно. Куда
подевалась их неприязнь к прикосновениям!
-- Не стоит, -- сказал я. -- Больше я его бить не собираюсь.
Но они не отпускали.
Мне хватило бы пары секунд, чтобы вырваться. Раскидать их, причинить
сильную боль и повреждения.
Но я не собирался драться с друзьями, даже если они не правы.
-- Тысячи тонущих птиц... -- прошептала Катти, медленно отступая в
