Вот один мальчик подбежал к Наставнику, прижался к нему, что-то
спросил, указывая рукой на здание Совета. Наставник засмеялся, потрепал
его по голове, обнял за плечи.
Нет правил без исключения?
Нет исключений без причины?
Что значит прикосновение в мире, где телесные контакты находятся под
негласным запретом?
Что за сила таится в касании чужой руки? Тепло, любовь, забота,
доверие?
Но ведь это -- движущие силы нашей морали. Дружба, любовь,
равенство... говоря поэтически -- братство. Зачем табуировать любовь,
зачем ограничивать тепло?
Может быть монополия на любовь -- это самое сильное оружие в мире?
Крепостная эра, с ее эпидемиями, чумными и язвенными морами, отучила нас
от телесного контакта. Свела его к минимуму, сделала нарушением хорошего
тона. Но если есть где-то в душе потребность в касании человеческой
руки, если ребенок помнит поцелуи матери, и тоскует по ним в уютных
стенах своего интерната, кем станут Наставники? Единственные, кто может
обнять, утешить, похвалить, приласкать, наказать?
Святыми?
Я замотал головой.
Какие гадкие мысли лезут в сознание! Что со мной творится, я ведь
часть этого мира, плоть от плоти его! И мир мой полон добра и любви --
лишь я, скатившийся в своей амнезии к темным глубинам подсознания, хочу
чего-то запретного, давно отринутого историей...
-- Что с тобой, Никки?
Во взгляде Катти была тревога.
-- Тяжело быть новорожденным, -- ответил я.
Здание Мирового Совета внутри оказалось еще более подавляющим, чем
снаружи. Здесь не признавали маленьких комнат. Анфилада залов, идущих
сквозь постамент "аллегорической фигуры Наставника" была так огромна,
что я бы не удивился летательным аппаратам, курсирующим по помещению. Но
вместо них скользили заурядные транспортные платформы.
-- Седьмой зал, у информационных стендов, -- сказала Катти. --
Быстрее. Таг, лови платформу!
Людей было много. Люди шли по своим делам, люди озирались,
зачарованно изучая сводчатые потолки, расписанные красочными фресками,
скапливались у колонок терминалов, разбросанных по залу, они пришли сюда
отдыхать и работать. Где-то играла едва слышная музыка, шуршали шаги,
обрывки тихих разговоров сливались в легкий гомон.
Мы подъехали в седьмой зал на платформе, вместе с серьезным,
молчаливым Наставником, явно спешившим по своим делам, и молодыми
ребятами. Те, наверное, просто болтались по центру Родины, и на
Наставника взирали с восторженной почтительностью. На нас, впрочем, тоже
с уважением. Мы явно производили впечатление людей, пришедших сюда не
зря.
Я тоже поглядывал вокруг, особенно на потолочные фрески. В общем-то,
ничего интересного там не было -- что-то вроде курса истории в
картинках. От Каменной эры -- и далее. Единственное, что я отметил для
себя -- подмеченное мной табу на прикосновения сохранялось и здесь.
Только Наставники держали кого-то за руки, только они выносили раненных
из пылающих зданий, наставляли детей и утешали стариков. Порой
Наставники были молоды, порой -- стары, а одежда их ничем не отличалась
от одежды окружающих. Но что-то было в самой манере изображения,
позволяющее безошибочно выделить Наставников среди других фигур.
Какое-то благородство позы, мудрость в глазах, доверие, читающееся во
взглядах окружающих.
А ведь сложно, наверное, разрисовывать купола потолков так, чтобы
снизу изображение выглядело правильным и соразмерным. Линии должны быть
нарочито искажены. Картина должна стать фальшивой и несоразмерной, чтобы
издали напоминать правду...
Я потер лоб. Нет, что за гадости лезут в голову?
Особенно поразила меня фреска, занимающая весь потолок шестого зала.
На ней был изображен бушующий океан, острые скалы, затянутое штормовыми
тучами небо. На скалах стояли Наставник и маленький мальчик. Наставник
одной рукой обнимал мальчика за плечи, другой указывал в море, где,
расправив паруса, несся по волнам корабль. Могучие гребные колеса
наполовину высовывались из воды, на мачтах пылали огни. Наверное,
относившаяся к Морской Эре картина должна была означать мудрость
Наставника, указующего подопечному на красоту бури, на отвагу матросов,
схватившихся со стихией... а может быть, на их преступное легкомыслие.
Курс корабля не оставлял сомнений, что через минуту он врежется в скалы.
Но у меня возникла неприятная мысль, что после крушения Наставник и
мальчик спустятся со скал, и примутся растаскивать уцелевшие корабельные
грузы...
Я опустил голову.
Беда...
Личность -- это не только уникальный генотип, набор знаний и система
речевой коммуникации. Главное -- отношение к окружающему, набор реакций,
который формируется на протяжении всей жизни. И тут, наверное, наиболее
важна последовательность, с которой оцениваются явления окружающего
мира. Что-то должно закладываться в некритичном, бессознательном детском
возрасте, становиться аксиомой, не требующей доказательств и не
вызывающей сомнений. Иначе -- беда.
Я утратил именно аксиомы. Социальные нормы, не поддающиеся
разъяснению. И теперь вернуть их обратно почти невозможно. Остается лишь
притворяться.
-- Никки!
Вслед за Тагом и Катти я спрыгнул с платформы. Седьмой зал был,
вероятно, в середине постамента. А постамент, я не сомневался, находится
в центре материка. И столб голубого света, бьющий из пола в купол,
пронзающий его, уходящий ввысь, был осью, вокруг которой крутится вся
жизнь Родины.
Здесь оказалось куда меньше людей. Не положено, наверное, слоняться
без дела в этом месте. У столба холодного голубого огня стояли две
фигурки -- я узнал Наставника Пера и Гана.
-- Мы не опоздали, Наставник? -- крикнула Катти. Вместо ответа тот
взмахнул рукой: "Подходите!".
От голубого свечения шел холод. Мне становилось все более неуютно и
страшно. Даже Катти и Таг нервничали, хоть и не им предстояло
отчитываться перед Мировым Советом...
-- Вовремя, -- обронил Наставник, когда мы приблизились. --
Здравствуйте, ребята. Здравствуй, Катти...
Гаг подмигнул мне, я неловко кивнул в ответ.
-- Хорошо выглядишь, Ник, -- похвалил меня учитель. -- Катти, ты
помогала ему одеться?
-- Да, Наставник.
-- Замечательно. Я начинаю думать, что ты могла бы справиться с
профессией модельера. Мне казалось, что ты обязательно используешь
ненужные аксессуары -- галстук, бант, что-либо подобное...
Катти опустила глаза.
-- Я использовала белый бант, Наставник. Ник сам его снял.
-- Значит, я прав, -- просто сказал Пер. -- Что ж, Никки, мальчик
мой, идем? Нехорошо заставлять Совет ждать. Но если ты волнуешься...
-- Нет, я готов.
-- Дай руку.
Я позволил ему взять мою ладонь. Наставник, ты думаешь, что это
касание наполнит меня уверенностью и прогонит страх? Ты ошибаешься, я
слишком серьезно болен. Я не вижу беды в невербальной коммуникации и не
испытываю от нее восторга.
Хоть я и Ник, но я уже чужой.
Взявшись за руки мы вошли в столб голубого света.
Мне казалось, что это будет какой-то аналог лифта, и мы начнем
подниматься вверх. Может быть на платформе, а то и просто в силовом
поле.
Но голубое свечение лишь обозначало зону мгновенного перемещения.
Большую и роскошную кабину. Команды здесь отдавал Наставник, я даже не
слышал управляющей системы.
Свет вокруг нас померк, сжался, размытые очертания седьмого зала,
лица Катти и ребят исчезли. Теперь казалось, что мы стоим во тьме -- так
ярко и празднично сиял мир вне зоны перемещения.
Ведомый Наставником за руку я вышел в зал заседаний Мирового Совета.
Стены не имели очертаний. Точнее они были слишком прихотливые, чтобы
понять их форму. Я скорее почувствовал, чем догадался -- зал Мирового
Совета расположен в голове статуи "аллегорического Наставника".
Мозаичный пол проходил где-то на уровне подбородка. Ну да... вот эта
чудовищная вмятина -- его нос, этот выступ -- полуоткрытый рот,
ребристый купол потолка -- волосы. Фигура была прозрачна лишь изнутри,
но и свет Матушки каким-то образом заливал помещение.
Я почему-то вспомнил баню.
Правда сама обстановка скорее напоминала ресторан. Сотня столиков, за
которыми сидели люди, в большинстве своем -- Наставники. Некоторые ели,
некоторые просто беседовали за флягой вина или чашечкой дымящегося кофе.
Отдельные группы оживленно спорили.
Здесь решаются судьбы Родины?
Как зачарованный я шел за Пером. Невольно задерживал взгляд на самых
живописных фигурах -- вытянувшемся на диванчике длинноносым, темнолицым,
узколобым, с могучими надбровьями человеке, лениво разговаривающим с
присевшим перед ним на корточки... Маленьким Другом! Инопланетянин то ли
успокаивал человека, то ли соглашался с его словами, робко поглаживал
серой лапкой рукав его куртки, заглядывал в запавшие глаза. Кажется, ему
было не по себе в этом зале, он то и дело опускал мордочку в дыхательную
маску, болтающуюся на груди.
А вон Гибкий Друг -- свернувшийся узлом на кресле, выставивший на
стол огрызок тела. Покачивающаяся сизая труба напоминала обрубленную
шею. Хохочущий толстяк, сидящий рядом, то и дело поворачивался к Гибкому
Другу и что-то говорил...
Нельзя так думать! Неправильно испытывать к Друзьям насмешливые или
неприязненные чувства!
Мы подошли к столику, за которым сидели двое людей. Широкоплечий
рослый мужчина с распущенными волосами и старая женщина, с такой же как
у Катти прической-щетинкой. Просто, неярко одетые, с доброжелательной
улыбкой поглядывающие на нас.
-- Заслуженный врач Родины Ана, Командор Дальней Разведки Биг, --
представил их мой Наставник. -- А тебя они знают.
-- Не помнишь меня, Никки? -- спросила женщина.
Я покачал головой.
-- Садись, мальчик, -- скомандовала она.
Мы расположились за столиком вчетвером. Биг, не спрашивая, налил и
протянул мне бокал вина из фляги.
-- Выпей, Никки. _Расслабься-бди_. Досталось же тебе...
-- Он хорошо восстанавливается, -- наливая вина себе сказал Пер. --
Ребята молодцы, помогают парню.
-- Я знаком с докладом корабля, и прослушал твой рассказ Наставнику,
-- сказал Биг. -- Твой полет -- самое важное событие со дня Ухода.
-- Ухода? -- переспросил я.
Биг недоуменно посмотрел на Наставника.
-- Я пока не занимался с Никки, -- невозмутимо сказал Пер. -- Вначале
надо принять общее решение о его судьбе.
-- Да, конечно, -- вздохнул Биг. -- Никки, скажи, кем ты себя
чувствуешь?
-- Никки Римером, пилотом Дальней Разведки, Прогрессором и
Регрессором.
Они продолжали чего-то ждать.
-- Вот только сейчас я не гожусь для этой работы, -- добавил я. --
Все исчезло. Все потеряно. Наверное, я просто Никки Ример, которому надо
искать свою судьбу.
-- Молодец, Никки, -- Биг вздохнул, покосился на женщину.
-- Контроль проведен вполне корректно, я полностью поддерживаю выводы
Института Чужих Форм Жизни, -- сухо произнесла Ана. -- Я не считаю
необходимым санаторный режим или социальное ограничение прав. Однако
возвращение к прежним профессиям...
Она с сомнением покачала головой.
-- Как я понимаю, все же остаются сомнения в моей личности, -- сказал
я. Биг и Ана удивленно подняли головы. -- Учитывая этот фактор, для меня
работа в космосе -- нежелательна.
-- Мой лучший ученик, -- гордо сказал Пер. -- Никки...
Он потрепал меня по голове.
-- Значит, два вопроса? -- резюмировал Биг. -- Статус и
профессиональные рекомендации?
-- Очевидно, -- согласился Наставник.
-- Твои предложения?
-- Полные права. Новая профессия, исключающая доступ в космос.
-- Например?
Пер заколебался.
