Непонятно - незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим
уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами - японскими, американс-
кими и русскими.
Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили,
что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепо-
езд N 14.69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все
и бежать.
Партизанский штаб заседал в будке стрелочника. Стрелочник тоскливо
стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:
- Бронепоезд скоро?
Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в
рот стрелочнику.
Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:
- Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!
И, указывая на телефон, сказал:
- С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?
- Ничо не поделашь, коли правда.
Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.
- Правда-то, она и на звезды влезет.
Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на
длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел об-
ратно. У шпал валялись лома - разобрать рельсы.
Знобов сказал недовольно:
- Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам. Тебе с луною-то,
Васька, для чего говорить?
- А все-таки, чудно! Может захочем на луне-то мужика не строить.
Мужики захохотали.
- Ботало.
- Окурок!
- Надо, чтоб народу лишнего не расходовать, а он тут про луну. Как
бронепоезд возьмем, дьявол?
- Возьмем!
- Это тебе не белка, с сосны снять!
В это время приехал Вершинин. Вошел, тяжело дыша, грузно положил фу-
ражку на стол и сказал Знобову.
- Скоро ль?
Стрелочник сказал у телефона:
- Не отвечают.
Мужики сидели молча. Один начал рассказывать про охоту. Знобов вспом-
нил про председателя ревкома в городе.
- Этот, белобрысый-то? - спросил мужик, рассказывавший про охоту, и
тут же начал врать про Пеклеванова, что у него лицо белее крупчатки и
что бабы за ним, как лягушки за болотом, и что американский министр
предлагал семьсот мильярдов за то, чтоб Пеклеванов перешел в американс-
кую веру, а Пеклеванов гордо ответил: "Мы вас в свою - даром не
возьмем".
- Вот стерва, - восторгались мужики.
Знобову было почему-то приятно слушать это вранье и хотелось расска-
зать самому. Вершинин снял сапоги и начал переобуваться. Стрелочник
вдруг робко спросил:
- Во сколько? Пять двадцать?
Обернувшись к мужикам, сказал:
- Идет!
И точно, поезд был уже у будки, - все выбежали и, вскинув ружья, за-
лезли на телеги и поехали на восток к взорванному мосту.
- Успем! - говорил Окорок.
Вперед послали нарочного.
Глядели на рельсы, тускло блестевшие среди деревьев.
- Разобрать бы и только.
С соседней телеги отвечали:
- Нельзя. А кто собирать будет.
- Мы, брат, прямо на поезде!
- В город вкатим!
- А тут собирай.
Окорок крикнул:
- Братцы, а ведь у них люди-то есть!
- Где?
- У Незеласовых-то? Которые рельсы ремонтируют - есть-то люди?
- Дурной, Васьша, а как мы их перебьем? Всех?
И, разохотившись на работу, согласились:
- Все можна... Перебьем!..
- Нет, шпалы некому собирать.
Все время оглядывались назад - не идет ли бронепоезд. Прятались в
лес, потому - люди теперь по линии необычны, - поезд несется и стреляет
в них.
Стучали боязливо сердца, били по лошадям, гнали, точно у моста их
ждало прикрытие.
Верстах в двух от домика стрелочника, на насыпи увидали верхового че-
ловека.
- Свой! - закричал Знобов.
Васька взял на прицел.
- Снять ево?
- Какой чорт свой, кабы свой - не цеплялся б!
Син-Бин-У, сидевший рядом с Васькой, удержал:
- Пасытой, Васика-а!..
- Обождь! - закричал Знобов.
Человек на лошади подогнал ближе. Это был мужик с перевязанной щекой,
приведший американца.
- Никита Егорыч здеся?
- Ну?
Мужик, радуясь, закричал:
- Пришли мы туда, а там - казаки. Около мосту-то! Постреляли мы, да и
обратно.
- Откуда?
Вершинин подъехал к мужику и, оглядывая его, спросил:
- Всех убили?
- Усех, Никита Егорыч. Пятеро - царство небесное!..
- А казаки откуда?
Мужик хлопнул лошадь по гриве.
- Да ведь мост-от, Никита Егорыч, не подняли.
Мужики заорали:
- Чего там?..
- Правокатер!
- Дай ему в харю!
Мужиченко торопливо закрестился.
- Вот те крест - не подняли. У камня, саженях в триста, сами себя
взорвали. Должно, динамит пробовать удумали. Только штанину одну с мясом
нашли, а все остальное... Пропали...
Мужики молчали. Поехали вперед. Но вдруг остановились. Васька с пере-
косившимся лицом закричал:
- Братцы, а ведь уйдет броневик-то! В город! Братцы!..
Из лесу ввалилась посланная вперед толпа мужиков.
Один из них сказал:
- Там бревна, Никита Егорыч, у моста навалены, на насыпь-то. Отстре-
ливаются от казаков. Ну, их немного.
- Туда к мосту итти? - спросил Знобов.
Здесь все разом почему-то оглянулись. Над лесом тонко стлался дымок.
- Идет! - сказал Окорок.
Знобов повторил, ударяя яростно лошадь кнутом:
- Идет...
Мужики повторили:
- Идет!..
- Товарищи! - звенел Окорок, - остановит надо!..
Сорвались с телеги. Схватив винтовки, кинулись на насыпь. Лошади ушли
в травы и, помахивая уздечками, щипали.
Мужики добежали до насыпи. Легли на шпалы. Вставили обоймы. Пригото-
вились.
Тихо стонали рельсы - шел бронепоезд.
Знобов тихо сказал:
- Перережет - и все. Стрелять не будет даже зря!
И вдруг, почувствовав это, тихо сползли все в кустарники, опять обна-
жив насыпь.
Дым густел, его рвал ветер, но он упорно полз над лесом.
- Идет!.. идет!.. - с криком бежали к Вершинину мужики.
Вершинин и весь штаб, мокрые, стыдливо лежали в кустарниках. Васька
Окорок злобно бил кулаком по земле. Китаец сидел на корточках и срывал
траву.
Знобов торопливо, испуганно сказал:
- Кабы мертвой!
- Для чего?
- А вишь по закону - как мертвого перережут, поезд-то останавливатся.
Чтоб протокол составить... свидетельство и все там!..
- Ну?
- Вот кабы трупу. Положил бы ево. Перережут и остановятся, а тут ма-
шиниста, когда он выйдет - пристрелить. Можно взять...
Дым густел. Раздался гудок.
Вершинин вскочил и закричал:
- Кто хочет, товарищи... на рельсы чтоб и перережет!.. Все равно по-
дыхать-то. Ну?.. А мы тут машиниста с поезда снимем! А только вернее,
что остановится, не дойдет до человека.
Мужики подняли тела, взглянули на насыпь, похожую на могильный холм.
- Товарищи! - закричал Вершинин.
Мужики молчали.
Васька отбросил ружье и полез на насыпь.
- Куда? - крикнул Знобов.
Васька злобно огрызнулся:
- А ну вас к..! Стервы...
И, вытянув руки вдоль тела, лег поперек рельс.
Уже дышали, гукая, деревья и, как пена, над ними оторвался и прыгал
по верхушкам желто-багровый дым.
Васька повернулся вниз животом. Смолисто пахли шпалы. Васька насыпал
на шпалу горсть песка и лег на него щекой.
Неразборчиво, как ветер по листве, говорили в кустах мужики. Гудела в
лесу земля...
Васька поднял голову и тихо бросил в кусты:
- Самогонки нету?.. горит!..
Палевобородый мужик, на четвереньках, приполз с ковшом самогонки.
Васька выпил и положил ковш рядом.
Потом поднял голову и, стряхивая рукой со щеки песок, посмотрел на
гул: голубые гудели деревья, голубые звенели шпалы.
Приподнялся на локтях. Лицо стянулось в одну желтую морщину, глаза
как две алые слезы...
- Не могу-у!.. душа-а!..
Мужики молчали.
Китаец откинул винтовку и пополз вверх:
- Куда? - спросил Знобов.
Син-Бин-У, не оборачиваясь, сказал:
- Сыкмуучна-а!.. Васикьа!
И лег с Васькой рядом.
Морщилось, темнело, как осенний лист, лицо желтое. Шпала плакала. Че-
ловек ли отползал вниз по откосу, кусты ли кого принимали - не знал, не
видел Син-Бин-У...
- Не могу-у!.. братани-и!.. - плакал Васька, отползая вниз.
Слюнявилась трава, слюнявилось небо...
Син-Бин-У был один.
Плоская изумрудноглазая, как у кобры, голова пощупала шпалы, оторва-
лась от них и, качаясь, поднялась над рельсами... Оглянулась.
Подняли кусты молчаливые мужицкие головы со ждущими голодными глаза-
ми.
Син-Бин-У опять лег.
И еще потянулась изумрудноглазая кобра - вверх, и еще несколько сот
голов зашевелили кустами и взглянули на него.
Китаец лег опять.
Корявый палевобородый мужичонко крикнул ему:
- Ковш тот брось суды, манза!.. Да и ливорвер-то бы оставил. Куды те-
бе ево?.. Ей!.. А мне сгодится!..
Син-Бин-У вынул револьвер, не поднимая головы, махнул рукой, будто
желая кинуть в кусты, и вдруг выстрелил себе в затылок.
Тело китайца тесно прижалось к рельсам.
Сосны выкинули бронепоезд. Был он серый, квадратный, и злобно багрово
блестели зрачки паровоза. Серой плесенью подернулось небо, как голубое
сукно были деревья...
И труп китайца Син-Бин-У, плотно прижавшийся к земле, слушал гулкий
перезвон рельс...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
I.
Прапорщик Обаб остался лежать у насыпи, в травах.
Капитан Незеласов был в купэ, в паровозе, по вагонам. И всем каза-
лось, что он не торопится, хоть и говорил, проглатывая слова:
- Пошел!.. пошел!..
На смену прибежал помощник машиниста. Мешаясь в рычагах, обтирая о
замасленную куртку руки, сказал:
- Сичас... нельзя так... смотреть!..
Закипели водопроводные краны.
Разыскивая в паровозном инструменте зубило, узкогорлый зашиб голову и
вдруг не от боли закричал.
Незеласов, пригибаясь, побежал прочь:
- Ну, вас к чорту... к чорту!!.
Поезд торопился к мосту, но там на рельсах за три версты лежали брев-
на, огромная лиственница. И мост почему-то казался взорванным.
Бронепоезд, лязгая буферами, отпрыгнул обратно и с визгом понесся к
станции. Но на повороте в лес, где убили Обаба, были разобраны шпалы...
И на прямом пути стремительно взад и вперед - от моста до будки стре-
лочника было шесть верст - как огромный маятник метался взад и вперед
капитан Незеласов.
Били пулеметы, били вагоны пулеметами, пулеметы были горячие как
кровь... Как кровь...
Видно было, как из кустарников подпрыгивали кверху тяжело раненые
партизаны. Они теперь не боялись показаться лицом.
Но тех, что были живы, не было видно, так же гнулся золотисто-серый
кустарник и глубоко темнел кедр. Временами казалось, что бьет только
один бронепоезд.
Незеласов не мог отличить лиц солдат в поезде. Темнели лампы и лица
казались светлее желтых фителей.
Тело Незеласова покорно слушалось, звонко, немного резко кричала
глотка и левая рука тискала что-то в воздухе. Он хотел прокричать солда-
там какие-то утешения, но подумал:
- Сами знают!
И тут опять почувствовал злость на прапорщика Обаба.
Ночью партизаны зажгли костры. Они горели огромным молочно-желтым
пламенем и так как подходить и подбрасывать дров в костер было опасно,
то кидали издали и будто костры были широкие, величиной с крестьянские
избы.
Бронепоезд бежал среди этих костров и на пламя усиливал огонь пулеме-
тов и орудий.
Так по обеим сторонам дороги горели костры и не видно было людей, а
выстрелы из тайги походили на треск горевших сырых поленьев.
Капитану казалось, что его тело, тяжелое, перетягивает один конец по-
езда, и он бежал на середину и думал, что машинист уйдет к партизанам, а
в будке машиниста, что позади, отцепляют солдаты вагоны на ходу.
Капитан, стараясь казаться строгим, говорил:
- Патронов... того... не жалеть!..
И, утешая самого себя, кричал машинисту:
- Я говорю... не слышите, вам говорят!.. не жалеть патронов!
И, отвернувшись, тихо смеялся за дверями и тряс левой рукой.
- Главное, капитан... стереотипные фразы... "патронов не жалеть"!..
Капитан схватил винтовку и попробовал сам стрелять в темноту, но
