хочет укусить хозяина. Но до этого никогда не доходило: его зубы щелкали
в воздухе, не задевая Скотта. И в конце такой возни, когда удары, толч-
ки, лязганье зубами и рычание становились все сильнее и сильнее, человек
и собака вдруг отскакивали в разные стороны, останавливались и смотрели
Друг на друга. А потом так же внезапно - будто солнце вдруг проглянуло
над разбушевавшимся морем - они начинали смеяться. Игра обычно заканчи-
валась тем, что хозяин обнимал Белого Клыка за шею, а тот заводил свою
ворчливо-нежную любовную песенку.
Но, кроме хозяина, никто не осмеливался поднимать такую возню с Белым
Клыком. Он не допускал этого. Стоило кому-нибудь другому покуситься на
его чувство собственного достоинства, как угрожающее рычание и вставшая
дыбом шерсть убивали у этого смельчака всякую охоту поиграть с ним. Если
Белый Клык разрешал хозяину такие вольности, это вовсе не значило, что
он расточает свою любовь направо и налево, как обыкновенная собака, го-
товая возиться и играть с кем угодно. Он любил только одного человека и
отказывался разменивать свою любовь.
Хозяин много ездил верхом, и Белый Клык считал своей первейшей обя-
занностью сопровождать его в такие прогулки. На Севере он доказывал свою
верность людям тем, что ходил в упряжи, но на Юге никто не ездил на нар-
тах, и здешних собак не нагружали тяжестями. Поэтому Белый Клык всегда
был при хозяине во время его поездок, найдя в этом новый способ для вы-
ражения своей преданности. Ему ничего не стоило бежать так хоть целый
день. Он бежал без малейшего напряжения, не чувствуя усталости, ровной
волчьей рысью и, проделав миль пятьдесят, все так же резво несся впереди
лошади.
Эти поездки хозяина дали Белому Клыку возможность научиться еще одно-
му способу выражения своих чувств, и замечательно то, что он воспользо-
вался им только два раза за всю свою жизнь. Впервые это случилось, когда
Уидон Скотт добивался от горячей чистокровной лошади, чтобы она позволя-
ла ему открывать и закрывать калитку, не сходя с седла. Раз за разом он
подъезжал к калитке, пытаясь закрыть ее за собой, но лошадь испуганно
пятилась назад, шарахалась в сторону. Она горячилась все больше и
больше, взвивалась на дыбы, а когда хозяин давал ей шпоры и заставлял
опустить передние ноги, начинала бить задом. Белый Клык следил за ними с
возрастающим беспокойством и под конец, не имея больше сил сдерживать
себя, подскочил к лошади и злобно и угрожающе залаял на нее.
После случая с лошадью он часто пытался лаять, и хозяин поощрял его
попытки, но сделать это ему удалось еще только один раз, причем хозяина
в то время не было поблизости. Поводом к этому послужили следующие собы-
тия: хозяин скакал верхом по полю, как вдруг лошадь метнулась в сторону,
испугавшись выскочившего из-под самых ее копыт зайца, споткнулась, хозя-
ин вылетел из седла, упал и сломал ногу. Белый Клык рассвирепел и хотел
было вцепиться провинившейся лошади в горло, но хозяин остановил его.
- Домой! Ступай домой! - крикнул он, удостоверившись, что нога слома-
на.
Белый Клык не желал оставлять его одного. Хозяин хотел написать за-
писку, но не нашел в карманах ни карандаша, ни бумаги. Тогда он снова
приказал Белому Клыку бежать домой.
Белый Клык тоскливо посмотрел на него, сделал несколько шагов, вер-
нулся и тихо заскулил. Хозяин заговорил с ним ласковым, но серьезным то-
ном; Белый Клык насторожил уши, с мучительным напряжением вслушиваясь в
слова.
- Не смущайся, старик, ступай домой, - говорил Уидон Скотт. - Ступай
домой и расскажи там, что случилось. Домой, волк, домой!
Белый Клык знал слово "домой" и, не понимая остального, все же дога-
дался, о чем говорит хозяин. Он повернулся и нехотя побежал по полю. По-
том остановился в нерешительности и посмотрел назад.
- Домой! - раздалось строгое приказание, и на этот раз Белый Клык по-
виновался.
Когда он подбежал к дому, все сидели на веранде, наслаждаясь вечерней
прохладой. Белый Клык был весь в пыли и тяжело дышал.
- Уидон вернулся, - сказала мать Скотта.
Дети встретили Белого Клыка радостными криками и кинулись ему
навстречу. Он ускользнул от них в дальний конец веранды, но маленький
Уидон и Мод загнали его в угол между качалкой и перилами. Он зарычал,
пытаясь вырваться на свободу. Жена Скотта испуганно посмотрела в ту сто-
рону.
- Все-таки я в постоянной тревоге за детей, когда они вертятся около
Белого Клыка, - сказала она. - Только и ждешь, что в один прекрасный
день он бросится на них.
Белый Клык с яростным рычанием выскочил из ловушки, свалив мальчика и
девочку с ног. Мать подозвала их к себе и стала утешать и уговаривать
оставить Белого Клыка в покое.
- Волк всегда останется волком, - заметил судья Скотт. - На него
нельзя полагаться.
- Но он не настоящий волк, - вмешалась Бэт, вставая на сторону от-
сутствующего брата.
- Ты полагаешься на слова Уидона, - возразил судья. - Он думает, что
в Белом Клыке есть собачья кровь, но ведь это только его предположение.
А по виду...
Судья не закончил фразы. Белый Клык остановился перед ним и яростно
зарычал.
- Пошел на место! На место! - строго проговорил судья Скотт.
Белый Клык повернулся к жене хозяина. Она испуганно вскрикнула, когда
он схватил ее зубами за платье и, потянув к себе, разорвал легкую мате-
рию.
Тут уж Белый Клык стал центром всеобщего внимания. Он стоял, высоко
подняв голову, и вглядывался в лица людей. Горло его подергивалось судо-
рогой, но не издавало ни звука. Он силился как-то выразить то, что рва-
лось в нем наружу и не находило себе выхода.
- Уж не взбесился ли он? - сказала мать Уидона. - Я говорила Уидону,
что северная собака не перенесет теплого климата.
- Он того и гляди заговорит! - воскликнула Бэт.
В эту минуту Белый Клык обрел дар речи и разразился оглушительным ла-
ем.
- Что-то случилось с Уидоном, - с уверенностью сказала жена Скотта.
Все вскочили с места, а Белый Клык бросился вниз по ступенькам, огля-
дываясь назад и словно приглашая людей следовать за собой. Он лаял вто-
рой и последний раз в жизни и добился, что его поняли.
После этого случая обитатели Сиерра-Висты стали лучше относиться к
Белому Клыку, и даже конюх с искусанной рукой признал, что Белый Клык
умный пес, хоть он и волк. Судья Скотт тоже придерживался этой точки
зрения и, к всеобщему неудовольствию, приводил в доказательство своей
правоты описания и таблицы, взятые из энциклопедии и различных книг по
зоологии.
Дни шли один за другим, щедро заливая долину Санта-Клара солнечными
лучами. Но с приближением зимы, второй его зимы на Юге, Белый Клык сде-
лал странное открытие, - зубы Колли перестали быть такими острыми: ее
игривые, легкие укусы уже не причиняли боли. Белый Клык забыл, что ког-
да-то овчарка отравляла ему жизнь, и, стараясь отвечать ей такой же иг-
ривостью, проделывал это до сметного неуклюже.
Однажды Колли долго носилась по лугу, а потом увлекла Белого Клыка за
собой в лес. Хозяин собирался покататься до обеда верхом, и Белый Клык
знал об этом: оседланная лошадь стояла у подъезда. Белый Клык колебался.
Он чувствовал в себе нечто такое, что было сильнее всех познанных им за-
конов, сильнее всех привычек, сильнее любви к хозяину, сильнее воли к
жизни. И когда овчарка куснула его и побежала прочь, он оставил свою не-
решительность, повернулся и последовал за ней. В тот день хозяин ездил
один, а Белый Клык бегал по лесу бок о бок с Колли, - так же, как много
лет назад в безмолвной северной чаще его мать Кичи бегала с Одноглазым.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ДРЕМЛЮЩИЙ ВОЛК
Приблизительно в это же время в газетах появились сообщения о смелом
побеге из сан-квентинской тюрьмы одного заключенного, славившегося своей
свирепостью. Это была натура, исковерканная с самого рождения и не полу-
чившая ни малейшей помощи от окружающей среды, натура, являвшая собой
поразительный пример того, во что может обратиться человеческий матери-
ал, когда он попадает в безжалостные руки общества. Это было животное, -
правда, животное в образе человека, но тем не менее иначе как хищником
его нельзя было назвать.
В сан-квентинской тюрьме он считался неисправимым. Никакое наказание
не могло сломить его упорство. Он был способен бунтовать до последнего
издыхания, не помня себя от ярости, но не мог жить побитым, покоренным.
Чем яростнее бунтовал он, тем суровее общество обходилось с ним, и эта
суровость только разжигала его злобу. Смирительная рубашка, голод, побои
не достигали своей цели, а ничего другого Джим Холл не получал от жизни.
Так обращались с Джимом Холлом с самого раннего детства, проведенного им
в трущобах Сан-Франциско, когда он был мягкой глиной, готовой принять
любую форму в руках общества.
В третий раз отбывая срок заключения в тюрьме, Джим Холл встретил там
сторожа, который был почти таким же зверем, как и он сам. Сторож всячес-
ки преследовал его, оклеветал перед смотрителем, и Джима лишили послед-
них тюремных поблажек. Вся разница между Джимом и сторожем заключалась
лишь в том, что сторож носил при себе связку ключей и револьвер, а у
Джима Холла были только голые руки да зубы. Но однажды он бросился на
сторожа и вцепился зубами ему в горло, как дикий зверь в джунглях.
После этого Джима Холла перевели в одиночную камеру. Он прожил в ней
три года. Пол, стены и потолок камеры были обиты железом. За все это
время он ни разу не вышел из нее, ни разу не увидел неба и солнца. Вмес-
то дня в камере стояли сумерки, вместо ночи - черное безмолвие. Джим
Холл был заживо погребен в железной могиле. Он не видел человеческого
лица, не обменялся ни с кем ни словом. Когда ему просовывали пищу, он
рычал, как дикий зверь. Он ненавидел весь мир. Он мог выть от ярости
день за днем, ночь за ночью, потом замолкал на недели и месяцы, не изда-
вая ни звука в этом черном безмолвии, проникавшем ему в самую душу.
А потом как-то ночью он убежал. Смотритель уверял, что это немыслимо,
но тем не менее камера была пуста, а на пороге ее лежал убитый сторож.
Еще два трупа отмечали путь преступника через тюрьму к наружной стене, -
всех троих Джим Холл убил голыми руками, чтобы ничего не было слышно.
Сняв с убитых сторожей оружие, Джим Холл скрылся в горы. Голову его
оценили в крупную сумму золотом. Алчные фермеры гонялись за ним с
ружьями. Ценой его крови можно было выкупить закладную или послать сына
в колледж. Граждане, воодушевившиеся чувством долга, вышли на Холла с
ружьями в руках. Свора ищеек мчалась по его кровавым следам. А ищейки
закона, состоявшие на жалованье у общества, звонили по телефону, слали
телеграммы, заказывали специальные поезда, ни днем, ни ночью не прекра-
щая своих розысков.
Время от времени Джим Холл попадался на глаза своим преследователям,
и тогда люди геройски шли ему навстречу или кидались от него врассыпную,
к великому удовольствию всей страны, читавшей об этом в газетах за завт-
раком. После таких стычек убитых и раненых развозили по больницам, а их
места занимали другие любители охоты на человека.
А затем Джим Холл исчез. Ищейки тщетно рыскали по его следам. Воору-
женные люди задерживали ни в чем не повинных фермеров и требовали, чтобы
те удостоверили свою личность. А жаждавшие получить выкуп за голову Хол-
ла десятки раз находили в горах его труп.
Все это время газеты читались и в Сиерра-Висте, но не столько с инте-
ресом, сколько с беспокойством. Женщины были перепуганы. Судья Скотт хо-
рохорился и подшучивал над ними, - впрочем, без всяких оснований, так
как незадолго до того, как он вышел в отставку, Джим Холл предстал перед
ним в суде и выслушал от него свой приговор. И там же, в зале суда, пе-
ред всей публикой Джим Холл заявил, что настанет день, когда он отомстит
судье, вынесшему этот приговор.
На этот раз Джим Холл был невиновен. Его осудили неправильно. В во-
