вот именно тут им самое место. Мои рассказы никогда никто не "чистил". Ну,
могли изуродовать в праведном стремлении "довести до ума" те, кто не только
про Логос - про русский язык мало что знали...
Закончив институт, я работал в больнице, писал по ночам или по утрам,
отоспавшись после дежурства. В это время мне довелось поездить на творческие
семинары. Приглашения всегда присылали из Москвы, но мотался я по многим
городам. Ощущение свободы и легкий снобизм этого образа жизни пьянили. Там
встречались старые знакомые - и Орляков в том числе. Мы пили, уже не только
чай, а разговоры все так же напоминали изящный танец с клинками в руках.
Приятное времяпровождение, споры, после которых рождались сюжеты, или
исчезала досада на очередную неудачу. Разговор о соавторстве зашел во время
какой-то конференции. Я уже пробовал писать в тандеме, другой начинающий
автор тоже имел такой опыт. Так что мы начали обмениваться впечатлениями:
чем это лучше, чем хуже. Присутствующие, конечно, разделились, как и мнения:
смех и серьезные доводы, выкрики и шепот на ухо. Вспоминали разные пары
соавторов, которые одним нравились, другим нет. Этот спор мы с коллегой
решили продолжить наедине: что-то он затронул в нас обоих. Заодно
познакомились ближе. Петр, которого иначе, чем Пит, никто не звал, был
осведомлен о Логосе. Более того - он несколько лет был рабочей лошадкой на
этой ниве. Правда, не в Москве. - Я был тогда, можно сказать, пацан. А тут
такие люди, понимаешь? - усмехался он, сидя на подоконнике в моем номере. -
Я был готов на что угодно для них. Ходил на семинары и чувствовал себя
приобщенным. В это время как раз пошла первая волна мистической чернухи:
газеты, тоненькие книжечки. Меня бросили на Кочеткова, как на амбразуру.
Исправлять свои тексты он бы не дал, маньяк. Я даже не знаю, пытались к нему
подступиться или нет. Скорее всего, про Логос он не знал. И, к счастью, дано
ему было немного. Но писал - как в три руки. Оставалось одно: издавать такие
же дешевые лотошные книжечки, и в них печатать нейтрализующие вещи. Он про
конец света - я про рождение Вселенной, он про монстров - я про добрых
пришельцев, - Пит пожал плечами и снова наполнил эмалированную кружку чаем.
- Так и начал писать. Перестал чистого листа бояться. Сперва гнал
количество. Такая шелуха была, главное Логос вложить. Конечно, менял
псевдонимы. Потом устал. Пока отдыхал, придумывал разные способы обезвредить
Кочеткова: письмо ему послать или рукопись подсунуть, например. Даже пытался
написать это письмо... - Пит замолчал, видимо припоминая текст письма.
- А потом, - спросил я, потому что мне показалось: это обо мне, только
я из той реальности ускользнул, не дал поставить себя послушной гирькой на
чашу весов. Шел, судя по всему, четвертый час утра, когда даже у трезвого-
то человека голова слегка кружится и развязывается язык. - Что сделали с
Кочетковым? - Сделали, не знаю, кто, только не я. Теперь в его книжках
Логоса нет. Проверяют, конечно, наверняка, но уже для подстраховки. - А ты?
- А я в это время занялся переводными текстами. Понимаешь, переводчик - он
вроде как соавтор писателю. Если они одинаково видят мир - Логос
усиливается. Если по-разному - ослабляется. Халтура вообще на нет его
сводит. Это очевидно. И редко, но бывает, когда переводчик Логосом владеет,
а писатель нет. Вот я занимался тем, что сравнивал переводы. Не столько для
издательства, сколько для анализа. Пробовал сохранить Логос, отходя далеко
от изначального текста. Иногда получалось. Ну, ты знаешь. - А соавторство? -
Это попозже было. Несколько кусков мы погубили - не вышло компромисса, а так
ничего. Вроде как тоннель копать с двух сторон: может встретишься на
середине, а может, будет два тоннеля. - У нас не так было, мы вроде бы
играли... допустим, мяч перебрасывали. Когда в руки, когда в стенку, а когда
и по очкам. - У тебя ж нет очков... А, понял! - Ну да... - мы посмеялись. -
Там есть несколько кусков... Скажем так, неожиданных. - Когда такое
получалось, мы их просто не трогали. Все- таки нельзя разделить - кто что
написал. Это словно третий человек был - состоящий из нас двоих... - Если бы
можно было найти идеального соавтора! - Пит потянулся и перебрался на
кровать. Лег на спину по диагонали. Пожалуй, мы с ним могли бы
попробовать... когда-нибудь... - А какой он, идеальный? Это ведь не экипаж
космонавтов подбирать или там супружескую пару, - Я размышлял вслух или ждал
ответа? - Ну, начнем с того, что она негр... - вспомнил Пит старый анекдот.
- Пожалуй, она - это правильно. Женщина должна лучше дополнять мужчину.
Давай подумаем... Значит, чтобы никаких перерасходов энергии, должна быть
сильно старше... никакого секса, только творчество... - Худенькая,
маленького роста, блондинка со светлыми глазами, не врач, а наоборот - это
милиционер, что ли? - Патологоанатом. Думаю, внешность тут не причем, даже
наоборот: как представлю себе тощую старуху, вот она смотрит, как я кусище
мяса себе жарю, и губы поджимает... Не пьет... Не курит... - Ладно,
внешность оставим, а профессия? - Тоже неважно. Важно, чтобы она до встречи
со мной не писала, а тут вдруг начала... - Творческая дефлорация? - Пит
фыркнул. - Да нет, просто мы же придумываем МНЕ соавтора, а не ей, значит я
в этой паре ведущий. Бывает же, что люди на старости лет начинают рисовать
или петь, а вот она - писать! - Фантастику? - Ну и что? - Ладно, давай
дальше. Значит, лет ей будет около... - Шестидесяти! - М-м... не многовато?
Впрочем, кое-кому столько и есть, а как пишут! Трудная комсомольская юность,
войну на заводе... или в эвакуации? Взрослые дети, взрослые внуки и еще ни
одного правнука, а то будет дергаться. Гуманитарное образование... какое
образование может быть в эвакуации? - Сельскохозяйственное. Верблюдоводство
и ассенизация... то есть мелиорация. Мы еще немного похохмили, но разговор
уже не клеился: слишком хотелось спать. Все это казалось несерьезным трепом,
который забудется через неделю...
Но ровно через неделю - уже дома - я проснулся с твердой уверенностью:
я сделаю это. Чего бы мне это не стоило, сколько времени бы не заняло, я
создам себе этого идеального соавтора. Я начал с пробы пера, с набросков.
Несколько неудачных экспериментов мой пыл не охладили. Придуманный давний
друг (я написал только сцену прощания в пионерлагере) приехал на два дня, по
дороге в горячую точку. Он был весь ужасно правильный и говорил какими-то
книжно-пионерскими фразами. Он рвался совершить подвиг. Похоже, я его сильно
разочаровал. Потом я описал в порыве вдохновения дочку маминой подруги,
которую должен был встретить на вокзале. Я ее никогда не видел, и решил
порадовать себя общением с интересным человеком. Женщина, наделенная на
бумаге различными достоинствами, во-первых, оказалась низкорослой худышкой,
с жутким акцентом и сутулой спиной, во-вторых даже не заговорила со мной,
только поздоровалась. Она, несомненно, была умной, доброй, чуткой, обладала
чувством юмора и замечательной интуицией, но оказалось, что без образования,
хорошей одежды, нормальной работы, здоровья и прочих, опущенных мною в
тексте мелочей, все это не имело значения.
Экспериментальные куски я вставлял в свои рукописи, чтобы они
подействовали. А вот Ее, соавтора, начал "делать" отдельно. Провалялись у
меня эти наброски несколько лет. Смысл кропотливой работы с текстом сводился
не только к тому, чтобы Логос был практически в каждой фразе, но и к
подгонке деталей к реальности. Так, я замкнул цепочку знакомств, через
которую должен буду потом найти ее, на Орлякова. Потом пришлось рыться в
исторических книгах - пытаться воссоздать детство, юность. Я уже знал, что
достаточно одной фразы для их возникновения, но фраза эта не получалась. Не
видел я ее - ни в довоенной Москве, ни в военном Казахстане. Не чувствовал.
Более того - начало появляться отчуждение. Я не мог быть так един, как
задумывалось, с человеком из того времени. Хотя у меня были знакомые вдвое и
даже втрое старше, с которыми мы находили общий язык, общие интересы, но не
до той степени... Иногда мне казалось, что создать на бумаге просто женщину
для себя я смог бы с меньшим трудом. Но жена у меня уже была, вполне
реальная и любимая.
Читал эти наброски я всем, кому не лень было слушать. И надеялся
получить совет, и давал возможность Логосу прорастать в жизнь. Потом правил
куски. Снова читал. Снова правил. Я возвращался к ним, когда писалось легко
и когда наступал кризис, дома и в разъездах. В Москве я бродил по улицам и
выбирал - где ей жить? Какой двор, какой парк она вспоминала в пыльной
степи? Но город слишком поменялся за сорок лет, то и дело мой пыл охлаждали
воспоминания старожилов: то было не так, того вовсе не было, а это
перекрасили... На небольшом сквере, окруженном кирпичными домами
послевоенной постройки, бабуся с коляской рассказывала, что еще 20 лет назад
вместо сквера были деревянные бараки, а до войны вообще начинались
огороды... Бывая в маленьких городках, я думал: может быть здесь ее семья
сошла с поезда и осталась?
В общем-то жизнь моя не изменилась: думает человек о своем и думает.
Были люди, которым я рассказывал о своей задумке. Кому - прямым текстом,
кому - как о сюжете книги. Многие из них знали про Логос, поэтому порой
обсуждали мы это до хрипоты, до сухого першения в горле. Поминали и
греческих философов с их слово- смыслом, и стоиков с эфирно-огненной душой
космоса и семенными логосами, порождающими материальные вещи. Христиане,
отождествляющие Логос с ипостасью Сына как абсолютного Смысла, вообще завели
нас в жуткие дебри, только шуршали страницы книг и выкрикивались найденные
цитаты. Равнять себя с Троицей было лестно: я - память, она - любовь, и
между нами Логос - мысль. Однако, православие толковало все иначе, чем
католичество, и разбираться в этом можно было бесконечно и безрезультатно.
Еще один московский разговор привел меня нечаянным зигзагом обратно к
теме соавторов. Как обычно, к полуночи мы вяло договаривали, готовясь встать
и попытаться успеть на метро. Собралось нас человек пять, не больше. Хозяин,
Вадим, никуда не торопившийся, ненавязчиво занимая половину дивана,
подкидывал фразы, как дровишки в камин, а мы отвечали наспех. И уже в
коридоре, чуть ли не в спину нам, он добавил:
- Вообще-то один крайне успешный авторский коллектив добился многого...
почти две тысячи лет назад.
Что-то дрогнуло во мне. Почему-то мгновенно поплыли в голове картины:
вот они собираются и решают, что делать. Они пишут - порознь, чтобы в спорах
не утратить ни единой крупицы Логоса. И написанное обретает реальность,
водоворотом затягивающую сперва двоих из них, а потом весь мир... В какой
миг, на какой строке они увидели то, что описывали? Что почувствовали, когда
ОН шел по волнам? Сколько строк было рождено вдохновением, а сколько - уже
свершившимся чудом?
Боясь утратить зыбкую сопричастность, я заторопился уйти - от дружного
смеха, от разгоревшегося спора, от уже существующей реальности. Пожалуй -
так думалось мне в темных проходных дворах сталинских домов - мне придется
учитывать написанное ими, вернее, НАМ придется учитывать. Когда мы начнем...
Той ночью я здорово продвинулся вперед. Образ рождался у меня где-то на
пределе бокового зрения, и я описывал его, не поворачивая головы. Плескались
ее волосы и глаза сияли - для меня, я был уверен, что узнал бы ее в толпе -
или в куче фотографий. Я знал - когда мы будем вместе, это поглотит нас
обоих. Я должен буду слиться со своим орудием, чтобы направлять его... ее.
