- Кого хороните? - спросил Андрей.
- Испанский дворянин, - ответили ему. - Вчера приехал в Париж, и в
тот же день убит на поединке.
Друзья быстро переглянулись и, не сказав ни слова, пошли за
процессией.
. . .
Ночь выдалась темной и ветреной. Изодранные тучи метались по
небосклону. Луна поблескивала порой через облачную рану, но ничего не
могла осветить. Острые крыши домов терялись в небе, улочки заливала
темень.
На улице Францисканцев остановилась наемная карета, из нее вышли два
седока.
- Зажги фонарь и жди нас здесь, - приказал возчику тот, что пониже.
Высокий пассажир вытащил из вытащил из кареты длинный сверток, и
подозрительные наниматели скрылись в темноте. Возчик часто и испуганно
крестился.
Кладбище окружала каменная ограда в рост человека. Андрей подсадил
товарища, передал мешок, в котором гремели две лопаты. Потом,
подтянувшись, влез на ограду сам. По другую сторону стены послышалось
глухое ворчание, возня. Красными точками блеснули глаза. Мигель вцепился в
руку Андрея.
- Что это?
- Собаки, - успокоил Андрей. - Мне уже приходилось с ними
сталкиваться: возле виселиц их полно. На двоих они напасть побоятся, вот
только как бы они не попортили нашего дворянчика. Парень похоронен за счет
церкви, а значит - без гроба.
Он извлек из мешка лопату, взмахнул ею в воздухе и прыгнул вниз.
Мигель, после секундного колебания, последовал за ним. У полуразрытой
могилы грызлась свора одичавших бездомных собак. Они уже почти добрались
до неглубоко закопанного покойника. Подняв лопату, Везалий ринулся вперед.
Раздалось несколько ударов, визг раненого пса, и поле боя осталось за
людьми. Мигель зажег потайной фонарь, друзья принялись поспешно копать.
- Вовремя успели, - сказал Везалий. - Еще немного, и эти фурии
разделили бы нашу печень на столько долей, что ее не собрали бы и в день
страшного суда.
Они торопливо закончили работу. Мигель забрал лопаты, а его напарник
взвалил на плечи мешок с телом. Свора, наблюдавшая издали, поняла, что
добычу у них уносят, и с громким лаем бросилась за похитителями. Как и в
первый раз Андрей подсадил товарища на стену, передал ему лопаты и мешок,
но в этот момент сразу несколько больших псов бросились на него. Услыхав
крик, Мигель одну за другой швырнул вниз лопаты. Собаки шарахнулись прочь,
и Везалий отчаянным прыжком взлетел на гребень стены. Лопаты остались
внизу.
До экипажа они добрались без приключений, возчик хлестнул лошадей,
огромные колеса запрыгали по камням и ухабам изрытых парижских улиц.
Везалий, чертыхаясь, ощупывал рваную рану на ноге, перепуганный Сервет,
вжавшись в угол кареты, бессмысленно шептал дрожащими губами:
Город Париж это дом королей,
Светлого Феба сиянье лучей...
При повороте на Матросскую улицу колеса провалились в глубокую
канаву, и лошади стали.
- Ладно, - сказал Везалий. - Дальше мы сами.
Он швырнул вознице золотой туринский ливр, поднял мешок, сморщился от
боли, помянув недобрым словом кладбищенских церберов, и пошел вперед.
Сервет похромал следом. Они долго кружили по тесным проходам Латинского
квартала, перелезали цепи, которыми запирались на ночь проулки.
- Когда найдут наши заступы и поймут, что могилу разрыли не псы, а
люди, - сказал Везалий, обернувшись, - то тело будут искать на Малом мосту
у аптекарей, в колдовских притонах и других тайных местах, но никто не
догадается, что оно открыто лежит на улице Святых отцов. Мы спрячем его в
анатомическом театре.
Анатомический театр был заперт, но привычный ко всему и заранее
подкупленный служитель отворил им. Грязный, покрытый глиной мешок свалили
на пол.
- Начинай вскрытие, - сказал Везалий, - а я пока займусь своей ногой.
Проклятый пес так чисто отпрепарировал клыками мне икру, что я могу
изучать четвертый мускул стопы на себе самом.
Сервет устало опустился на скамью. Его бил озноб.
- Хватит, - выдохнул он, - больше я на такую работу не хожу.
- Друг Мишель!.. - рассмеялся Везалий, быстро бинтуя рану обрывком
платка. - Ты не боишься критиковать отцов церкви и обвинять в невежестве
декана факультета. И ты же оробел при виде дюжины запаршивевших щенков!
Поверь, все псы Парижа не страшнее духовного суда. Впрочем, вернемся к
нашим баранам, впереди много дел, кроме печени надо посмотреть те
капилляры, которые, как ты утверждаешь, соединяют вены с артериями...
Утро застало хирургов за работой. Они быстро выяснили, что
полноценная дворянская печень ничем не отличается от плебейской. Теперь
Сервет, пользуясь методикой, разработанной Якобом Сильвиусом, заполнял
кровеносные сосуды испанца подкрашенным маслом. Краска просачивалась
сквозь невидимые поры и появлялась в венах. Везалий следил за каплями
масла, выступавшими на срезе ткани. Молодые люди так увлеклись, что не
услышали, как скрипнула дверь, и в аудитории появился Иоганн Гюнтер.
Гюнтер недавно приехал из Лувена и, так же как и Сильвиус, преподавал
анатомию. Правда, он не был столь образован как его именитый соперник, но
зато его лекции чаще сопровождались демонстрациями.
- Счастлив тот, кого музы призывают к делам рано поутру, - сказал
Гюнтер, присаживаясь на ближайшую скамью. - Продолжайте, господа, ваши
упражнения.
Студенты поклонились.
- Приветствую вас, учитель, - сказал Везалий.
Он еще прежде был знаком с Гюнтером. Учебу Везалий начинал в
Лувенском университете, где всезнающий швейцарец вел в то время курс
греческого языка. А теперь они встретились в Сорбонне.
Некоторое время Гюнтер молча следил за студентами, потом спросил
Андрея:
- Я слышал недавно, что вы, Андреас, занимаясь самостоятельно,
доказали, будто бы кость нижней челюсти, вопреки Галену, является
непарной...
- Да, учитель, - ответил Везалий.
- Если вас не затруднит, мне бы хотелось посмотреть.
- Нет ничего проще, - Везалий вновь взялся за отложенный было нож.
Когда операция была закончена, Гюнтер долго сидел, дергая массивную
золотую цепь, спускающуюся на грудь.
- Вы показали все так убедительно, - произнес он наконец, - что я
должен был бы поверить вам, если бы у Галена не было сказано прямо
противоположное. Хотя, с другой стороны, за тысячу триста лет человек мог
довольно сильно измениться. Пергамец насчитывает в грудной кости человека
семь фрагментов, а мы находим только три. Люди мельчают. Но какое это
имеет значение? Нам следует не рассуждать, а верить. "В медицинском
искусстве умствование делает преступниками тех, кто им занимается, и
приносит гибель тому, к кому его применяют". Это сказал Гиппократ, и мы
должны беспрекословно следовать его наставлению. Я надеюсь, что ваши,
внушенные молодостью, разрушительные мысли с годами утихнут, а
бескорыстная преданность науке Асклепия будет вознаграждена. Друзья мои,
послезавтра я читаю здесь студентам о мышцах живота. Мне бы хотелось
видеть вас обоих в качестве прозекторов.
- Мы прийдем, - вразнобой ответили молодые люди.
- Значит, я рассчитываю на вас, - Гюнтер встал и вышел.
- Швейцарец - неплохой врач, - задумчиво сказал Везалий. - Кажется,
нам повезло.
- Я не заметил в нем слишком большого ума, - возразил Сервет.
- О нем говорят, - согласился Везалий, - что этот анатом держит в
руках нож только во время еды.
- Но ведь вскрытия будем делать мы, - подвел итог Сервет.
В круглое окно под куполом влетали первые косые лучи солнца. Город
просыпался, с улицы доносился шум. Служитель стоял в дверях и ждал, когда
щедрые студиозусы закончат свое неаппетитное занятие, чтобы забрать
останки испанского дворянина и закопать их вместе с частями вчерашнего
висельника.
- И все же, Гален ошибался, - сказал вдруг Везалий. - За тысячу лет у
человека не могло бесследно исчезнуть четыре крупных кости и так сильно
измениться все остальные органы. Но если бы такое и случилось, то значит,
труд Галена потерял для нас свое высокое значение. Начиная с сегодняшнего
дня, всякое слово Галена я стану проверять с ланцетом в руках!
- Мудрое решение, вполне достойное звания медика, - подтвердил
Сервет. - А теперь, Андрей, пошли. Нам пора.
2. РУКАМИ И ИНСТРУМЕНТАМИ
А некоторые из них поручают свое здоровье вам в надежде, что смогут
излечиться, в то время как их болезнь смертельна. Вы не должны помогать
всем тем, кто подвержен этому.
Абулкасис "Трактат о хирургии и инструментах"
Неисповедимы пути господни, и древняя Фортуна воистину ходит с
накрепко завязанными глазами! Кажется, только что легионы Франциска
вступали в Пьемонт, смущая бегущих невиданной дисциплиной и небывалым
количеством артиллерийского снаряда и аркебузиров. Путь в Италию открыт,
Милан - наш!
Тяжко поворачивается колесо богини, и уже нет побед, над Альпами
является стотысячное войско Карла, и доблестные легионы, не померявшись
силами с неприятелем, пятятся во Францию, и император без боя врывается в
Прованс. Шестьдесят тысяч бравых немецких ландскнехтов у него, да
пятнадцать тысяч итальянской пехоты, да двести сотен свирепых испанцев,
обожженных африканским солнцем и славой тунисского похода. И еще
соразмерное количество конницы и обоз, в котором упряжки мулов везут
восемнадцать медных длинноствольных пушек для притеснения засевшего в
крепостях неприятеля. А кованное колесо войны снова начинает
поворачиваться...
Французский отряд стоит лагерем на берегу Роны. За земляным валом
пестреют палатки, расседланные рыцарские кони жмутся к воде. Войско
отдыхает, выполняя приказ коннетабля Монморанси: от боя уклоняться, не
допуская лишь переправы противника через реку. Грозный Карл Испанский со
всей воинской громадой заперт в призрачное тюрьме: на иссушенных палящими
ветрами просторах Прованса. Стенами тюрьмы стали три города, три южные
жемчужины Франции. Прежде всего Карл напал на Марсель, но город лишь
посмеялся над осаждающими, три его замка, защищающие вход в Марсельскую
гавань, остались непокоренными. Император кинулся к Авиньону, но был
отброшен и от стен бывшей папской твердыни. "На Авиньонском мосту все
танцуют и поют, но там никто не говорит по-кастильски". К Арлю император
не пошел. Армия голодала, а французы, закрепившись в городах и сильных
лагерях вдоль берегов Роны и Дюранса, отсыпались за недели неудачного
итальянского похода, ели, пили и распевали песенку:
Sur le pont d'Avignon
On y danse, on y danse!..
Среди шатров один бросается в глаза своей огромной величиной. Палатка
стоит у самого вала и кажется отделенной от остального лагеря незримой
чертой. Здесь полевой госпиталь, владения войскового цирюльника
девятнадцатилетнего Амбруаза Паре. Паре управляется в лазарете вдвоем с
малолетним помощником Жаном, мальчишкой без роду и племени, готовым за
кусок хлеба идти куда угодно и делать, что прикажут. Только в
исключительных случаях в помощь Паре дают несколько солдат. Раненных в
лагере довольно, в палатке все не вмещаются, и Паре ежедневно обходит
лагерь с осмотром. Всего два месяца прошло с тех пор, как ему присвоили не
слишком почетное звание "хирург-брадобрей", но молодого человека знают уже
и в других отрядах.
Есть в лагере и еще один лекарь - некий Дубле, эмпирик, врачующий
заговорами и тайными алхимическими средствами. Командующий пехотными
частями полковник Монтежан скуп на выплату жалования, Дубле сопровождает
