Святослав ЛОГИНОВ
ДРАГОЦЕННЕЕ МНОГИХ
медицинские хроники
Опытный врач драгоценнее многих других человеков.
Гомер "Илиада"
1. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панацеей и всеми богами
и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим
силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство:
считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями,
делиться с ним моими достатками и в случае надобности помогать ему в его
нуждах.
Гиппократ "Клятва"
За ничтожную сумму в три лиара какой-то крестьянин согласился
подвести его до самых городских ворот. Город был уже близко, то и дело по
сторонам мелькали аспидные и черепичные крыши аббатств, чаще попадались
деревни, и вид у них был зажиточней. Мул, потряхивая пристроенным на лбу
бубенчиком, быстро тащил повозку по дороге, огибавшей Монмартрский холм,
на вершине которого крутились на ветру бесчисленные парижские мельницы.
Мигель сидел на краю повозки рядом с корзинами полными зелени и
молодой чистой репы, глядел на появившиеся вдали шпили столичных церквей.
В голове звучал стишок, который, бывало, любила повторять мать:
Город Париж - это дом королей,
Светлого Феба сиянье лучей,
Сирия в цвете надежд золотых
Данная людям в писаньях святых.
Варварской Скифии щедрый рудник,
Греция, полная роскоши книг,
Рима поэты, ученья раджей,
Мудрые речи афинских мужей,
Вечный розарий, прекрасный как сон
Благоухающий дивный Сидон!
Дорога круто свернула влево, шпили королевской усыпальницы -
аббатства Сен-Дени скрылись за лесом, мельницы с Монмартра последний раз
прощально взмахнули крыльями и тоже пропали. Колеса задребезжали по
неровному булыжнику Антуанского предместья, над ветхими домишками
навстречу путешественнику поднялись городские стены и массивные ворота
Сен-Антуан, охраняемые круглыми башнями Бастилии.
Париж!
Позади осталась Германия, разбойничьи гнезда рыцарских замков,
разбросанных по вершинам меловых скал, сутолока вольных городов, рваная
серость всеми презираемого крестьянства, горожане, наперекор имперским
указам заносчиво обряженные в синее, позади чужая лающая речь, горькое
пиво и жирная свиная колбаса. В прошлом два года, потраченные на
бесплодные споры с людьми, ученость свою любящими больше правды. В
Германии остались и немногие друзья, гонимые, но не бросившие мечту о
грядущей христианской коммуне. И еще ряды виселиц, поставленных семь лет
назад для воинов непреклонного Томаса Мюнцера и не пустовавших с тех пор
ни единого дня. Просто чудо, что он живой вырвался из Германии.
Возле ратуши Мигель слез с повозки, благополучно преодолел рытвины
давно не ремонтированной Гревской площади и очутился на берегу Сены.
Только свинцовая полоса кажущейся неподвижной воды отделяла его от острова
Сите, башен собора Богоматери и узких кирпичных арок Отеля-Дье - больницы,
древностью и славой уступающей лишь госпиталю города Лиона.
С минуту Мигель колебался, какой дорогой идти дальше: за переход
через Старый мост надо платить два су, а по новому мосту можно перебраться
на другой берег бесплатно. Денег у Мигеля оставалось мало, но он очень
устал, нога, сломанная еще в детстве, болезненно ныла, и Мигель хромал
сильнее обычного. А Новый мост выводил к самым крепостным стенам, откуда
пришлось бы возвращаться через весь город. Мигель заплатил деньги, перелез
через натянутую поперек моста цепь и двинулся к Отелю-Дье. Сквозными
проходами вышел к Малому мосту, за которым на другом берегу темнели крыши
Латинского квартала. Там располагается опора и слава католической церкви -
Сорбонна. Туда держит путь разыскиваемый церковными трибуналами трех стран
еретик Мигель Сервет.
Порой Мигелю самому казалось удивительным, что он и есть тот самый
Мигель Сервет, о котором враги говорят столько худого, а друзья
предпочитают молчать, потому что слишком опасно быть другом Сервета. А
началось все несколько лет назад, когда духовник молодого императора Карла
во время приезда в один из арагонских монастырей обратил внимание на
невысокого странно светловолосого и к тому же хромого воспитанника.
Четырнадцатилетний Мигель выделялся среди товарищей не только внешне. Он
бегло говорил по-латыни, знал греческий и еврейский языки, мог объясниться
с итальянцем, а испанский и французский языки были его родными. Мальчик
оказался тверд в вере, выказывал изрядные для своего возраста познания в
схоластической теологии и философии и, как выяснилось, приступил даже к
изучению арифметики. Кардинал пришел в восхищение, и талантливый юноша был
включен в свиту императора в качестве секретаря его духовника.
Император направлялся для коронации в Рим, следом за императором туда
же поехал и Мигель.
Знал бы добрый духовник, какую ошибку он совершил! Насмотревшись на
фривольные нравы курии, привыкший к аскетизму Мигель сразу и навсегда
разочаровался в католицизме. К тому же, нашлись люди, выслушавшие его
сомнения и указавшие иной путь. Мигель Сервет примкнул к последователям
виттенбергского пророка Мартина Лютера. Он покинул свиту Карла, три года
учился юриспруденции в университете Тулузы, а затем направился в Германию,
куда звали его новые учителя.
Но вскоре между Мигелем и сытыми бюргерскими проповедниками появилась
трещина, которая в самый недолгий срок обратилась в пропасть. Дело в том,
что были в Германии и такие люди, которые подобно Мигелю мечтали о
пришествии на землю царства небесного, о возвращении тех времен, когда
"верующие были вместе и имели все общее". Не желая ждать последних времен,
они восстали на вавилонскую блудницу, но сами пали от меча. Случилось это
за несколько месяцев до того, как императорский духовник выбрал себе
нового секретаря; тогда еще Мигель ничего не слышал о Томасе Мюнцере и его
крестьянском войске. И вот теперь, запоздалым пророком выступил он на
защиту погибших.
Одна за другой вышли две книги Мигеля, после чего в беспокойном
богословском мире Германии разразилась настоящая буря. Молодой богослов
посмел отвергнуть святую Троицу, ему хватало божественной природы и
человека Христа, призывавшего к равенству и милосердию. Этим Сервет разом
отрицал и авторитет церкви, и божественность светской власти. Подобного не
могли допустить ни католики, ни протестанты. Неужто князья согласятся, что
казни крестьянской войны были неправыми? Нет6 уж лучше "снова распять
Христа, если бы он явился".
Мягкосердечный страсбургский проповедник Мартин Буцер требовал
колесовать нечестивца, вождь базельской реформации Эколампадий предлагал
виселицу, кельнский инквизитор Конрад Ульм в длинных посланиях к
протестантам требовал, чтобы Сервета отдали ему для сожжения. Именно эта
неразбериха и позволила Сервету уцелеть. Хотя, трудно сказать, чем бы все
могло кончиться, если бы однажды у него в гостинице не появился лейденский
портной Ян Бокелзон.
- Учитель, - начал он, и непривычное обращение заставило сердце
Мигеля учащенно забиться, - я боялся опоздать, большое счастье, что тебя
не схватили страсбургские фарисеи, и что ты не уехал отсюда в другой
город...
- Мне обещали приют и безопасность, - объяснил Мигель, - а в случае
несогласий гарантировали свободный отъезд, чтобы кто-либо не подумал,
будто я предался бегству...
- Так было прежде твоей второй книги, учитель, - настаивал Бокелзон,
- тогда от тебя ждали раскаяния. А сейчас только немедленное бегство может
избавить тебя от ненужного мученичества. Меня прислал брат Иоганн Матис из
Гарлема. Он предлагает тебе достойное убежище. Кроме того, у меня есть для
тебя письмо к польским братьям, они тоже будут рады видеть ученого
проповедника. Но лучше всего, если ты поедешь в Мюнстер. Мюнстерские
анабаптисты достигли немалых успехов, и, думается, не пройдет и года, как
знамя нового Сидона воссияет над миром, и Вавилон будет сокрушен!
- Я не поеду в Мюнстер, - печально сказал Мигель. - Мне двадцать лет,
но я слаб и болен, мои руки больше привыкли к легкому перу, чем к тяжелой
алебарде. К тому же, я не верю, чтобы силой можно было сделать людей
счастливыми. Убедить можно только словом, и мое слово всегда будет на
стороне обиженных. Сегодня меня не поняли и не согласились со мной, я
думаю, это произошло оттого, что мои книги еще несовершенны, варварски
написаны, спутаны и неисправны. На диспуте в Гагенау меня уличили в
недостаточном знании Аристотеля, а доказывая человеческую сущность Христа,
я не мог сказать ничего конкретного. Пророчество обретает силу лишь в
искусных устах, ты зря называешь меня учителем, мне еще самому следует
учиться, в первую очередь философии и медицине. Дух божий - в крови, а что
мы, пролившие реки крови, знаем о ее сущности? Познав душу и тело людское,
я напишу книгу, которая заставит даже самых упрямых признать мою правоту,
и вам не придется поднимать оружие на защиту коммуны. Но для этого мне
надо ехать в Париж, в Сорбонну.
- Пусть будет так, - согласился Бокелзон. - У нас мало ученых
защитников, а после мученической смерти Томаса Мюнцера, община вовсе
оскудела знающими мужами. В Париже ты будешь подобен Даниилу в пасти льва
и Ионе во чреве китовом. Братья станут молиться за тебя.
В тот же день Мигель выехал во Францию. Немногие нужные вещи Бокелзон
обещал отправить следом. А пока Мигель Сервет, назвавшийся для
безопасности французом Мишелем Вильневым, прибыл в Париж, не имея ни
денег, ни знакомств, ни сколько-нибудь ясных планов - ничего, кроме
желания изучить медицину, чтобы потом доказать, каким образом дух божий
присутствовал в теле человека Иисуса Христа.
На Малом мосту Мигеля окружила невообразимо пестрая толпа. Из дверей
теснящихся вдоль перил лавочек тянуло пряными запахами, дымом и гнилостным
зловонием. Здесь торговали городские аптекари. В Мигеле сразу опознали
приезжего, его хватали за рукава, зазывали в лавочки и прямо на крутых
ступенях моста пытались всучить всевозможные средства:
- Камень безоар из слезы благородного оленя, спасает от любого яда! -
соблазнял один.
- Месье, астеническая конституция ваших членов указывает, что вам
необходимо лечение майскими травами, - взывал второй. - У Грио вам
предложат золотой питье, которое только разорит вас, я же лечу сразу и
дешево... Месье!..
- Могу предложить ладанку с волчьим зубом и цветами незабудки, -
шептал в ухо продавец вовсе уже каторжного вида, - кто станет носить ее на
шее, о том никто никогда не подумает дурно...
Последний шарлатан оказался особенно назойливым, он долго провожал
Мигеля, страшным шепотом предлагая амулеты из волос самоубийцы и целебные
мази из сала повешенного. Мигель насилу отвязался от самозваного эскулапа.
Ничего не поделаешь, вокруг настоящей медицины всегда вертится тьма
самозванцев.
За мостом начались узкие улочки Латинского квартала. Над головой
почти смыкались выступающие этажи старинных домов, в которых помещались
столетия назад основанные коллегии, снискавшие громкую славу своими
почтенными профессорами, а также учеными магистрами. Мигель облегченно
перевел дыхание. Он добрался до цели путешествия, и теперь Мигеля Сервета
больше нет, по улицам Парижа идет студент-медикус Мишель Вильнев.
. . .
В один из дней конца сентября 1533 года анатомический театр
Парижского университета заполнила на редкость разнородная толпа. В
готическом зале под короной лежал завернутый в покрывало труп безвестного
