ночного бытия... Но когда говорящие _н_а_ч_и_н_а_л_и _д_е_л_а_т_ь_, то
дела эти больно ранили природу.
Зау почувствовал, что не хочет возвращаться в нечистый город;
настоящим счастьем было бы поселиться здесь, и жаль только, что Меза не
видит всего этого.
Зау развернулся и поспешил обратно к городу.
Меза, как обычно была в лаборатории. Она вообще старалась как можно
меньше времени тратить на самое себя и предпочитала сидеть голодной, чем
зарабатывать на жизнь. На университет средства выделялись скупо, так что
большинство говорящих, которые вели там исследования, работали где-нибудь
еще.
Меза промывала в большой кювете икру какого-то редкого мокрокожего.
Сквозь полупрозрачную оболочку были видны черные запятые свернувшихся
зародышей.
Зау подошел, положил руку Мезе на затылок. Он не знал, что говорить,
но даже неформулированные его чувства звучали громче слов. Меза замерла, и
целую вечность они стояли неподвижно. Слова были не нужны, но все же
прозвучали и они. Меза вздохнула и произнесла:
- Не надо.
Зау показалось, что он ослышался. Он же знал, видел, как Меза всем
существом говорит "да", но то, что она произносила, опровергало очевидное.
- Не надо, - повторила Меза и, почувствовав, что сейчас Зау заговорит
обиженно и недоумевающе, поспешила добавить: - Не сердись, я не хочу тебя
оскорблять, ты хороший. Если бы эти отношения были для меня приемлемы, я
не хотела бы никого, кроме тебя. Но это невозможно. Ты еще совсем молод,
ты не понимаешь, зов тела кажется тебе прекрасным, а на самом деле мы
ничем не отличаемся вот от них, - Меза встряхнула кювету с икрой. - Липкий
стегоцефал выльет из брюха икру, а через день, забыв обо всем, сам же ее
пожирает. Я так не могу, прекрасное должно быть долгим.
- Ты считаешь, что лучше быть, как молочники? - ошеломленно спросил
Зау.
Меза запнулась, а потом, словно бросаясь с обрыва, произнесла:
- Да. У них лучше.
Через два дня Зау женился. Произошло это просто и буднично. Зау
высмотрел себе жену на улице, подошел, сказал:
- Ты мне нравишься, - и дальше они пошли вместе.
Какой-то пустоголовый пытался остановить их, твердя, что он подошел
раньше, но Зау лишь взглянул на него коротко, и тот проворно отпрыгнул,
ожидая удара. И в эту минуту Зау действительно мог ударить. Это потом он
со стыдом думал, что был, должно быть, похож на Изрытого.
Зау привел подругу на берег реки, где дышали спорами шапки плаунов и
изгибал тонкую шею маленький пресноводный плезиозавр. Там они провели
неделю. А потом Зау так же внезапно остыл. Подруга, имени которой он не
удосужился узнать, стала ему совершенно безразлична, и он сразу заметил,
что вода в реке не так уж и чиста - рудники в верховьях спускают в нее
какую-то дрянь, а за узкой полосой леса курятся залитые черной жижей поля,
и тянется лента дороги, по которой доставляют от далекой вулканической
гряды пахучий порошок серы и бочки с кислотой для его электролизных ванн.
Сезон любви кончился.
Зау знал, что пройдет чуть меньше месяца, в теле его случайной
знакомой созреют яйца, тогда она закопает их в песок одного из детских
пляжей, и для нее тоже все кончится.
Зау вернулся в город. В университет он больше не ходил и делал лишь
ту работу, на которую приходили заказы. Не начал он и переброску стоков от
залива к радужным озерам. Все равно, одна мастерская ничего не меняла. А
если во время бдений речь заходила об угрозе животным и растениям, об
изменении условий, Зау отмалчивался, стараясь не откликаться на этот
разговор.
Ежегодно весной Зау без труда находил себе новую подругу, а через
неделю-полторы так же легко забывал ее. И его не тревожило, что так мало
приходит в город молодых говорящих, и не волновало, есть ли среди них те,
кто обязан своим существованием ему. То есть, порой Зау задумывался об
этом, но немедленно вспоминалось оскорбительное сравнение Мезы, и Зау гнал
из головы ненужные и вдвойне неприятные размышления.
Среди заказов Зау по-прежнему старался выбрать самые неординарные,
требовавшие сообразительности и ловкости в работе. Особенно его привлекали
задачи, связанные с изменением структуры металла. В зависимости от
примесей и условий изготовления, одна и та же стальная пластинка могла
быть покорно-гибкой или до звона упругой. Постепенно Зау вновь начал
делать недоговорные работы, но теперь уже только для самого себя: не
считаясь с расходом энергии, наращивал различные образцы, калил их в
оглушительно визжащей муфельной печи, которую сам и сконструировал. Зау
понимал, что то, чем он занимается, - тоже "университет", но бросать
любимого дела не хотел, он лишь не произносил слова, которое однажды и
надолго стало ему отвратительным.
Постепенно удивительные возможности металлов обрели известность среди
говорящих, и, наконец, пришел первый заказ изготовить пружину. Описание
заказа было составлено так, что Зау не понял точно, что именно нужно
изготовить. В ближайшую ночь он пытался обговорить подробности, но на его
вопрос никто не откликнулся. Зато на следующий день заказчик пришел сам.
Пальн, так его звали, был невысоким говорящим со странно замедленными
осторожными движениями и необычайно тихим голосом. Неудивительно, что Зау
ночью не расслышал его. Однако разум у Пальна оказался гибок и быстр, так
что понять, что именно следует сделать, не составило труда. Но самое
странное, что этот, второй за все годы предмет, заказанный не через
склады, и лично, тоже был связан с молочниками! Только пружина, в отличие
от клетки, должна была не сберегать, а убивать, так что Зау мастерил
детали капкана с удовольствием, а потом вызвался сам установить звонко
щелкающий механизм.
На рассвете шепотун Пальн зашел за ним. Зау взял не один, а четыре
изготовленных капканчика и отправился вслед за проводником. Они вышли из
города и двинулись вдоль берега залива, мимо рыбацких поселков, прочно
связавшихся в памяти Зау с именем Хисса.
Теперь Зау и сам видел, как уступами отходит теснимое садками море, и
как отступает истребляемый говорящими лес. Исчезли жавшиеся к воде
последние кордаиты и легкоперистые гинковые - их было слишком легко
ломать, и реликтовые посланцы древних лесов покорно исчезли с лица Земли.
Зау остановился, тряхнул головой, отгоняя наваждение. Это же было не
с ним... Кордаитовые чащи помнил Хисс, а при Зау оголилась прибрежная
дюна, началась ломка леса в болотистой низине за ней, и в воды бухты легли
стволы темной туи и призывно пахнущей магнолии. Знакомые места, которые он
никогда не вспоминал, но оказывается, никогда и не забывал.
Пальн свернул на дорогу, пропаханную хлыстами поваленных деревьев,
потом двинулся напролом через кусты терновника, разросшиеся на месте
бывших лесосек. Зау ломился следом. Через полчаса перед ними открылось
небольшое, затянутое ряской болотце и пологий песчаный склон, огороженный
забором, едва доходящим Зау до пояса. Они пришли к цели, преодолев за
полдня путь, на который когда-то Зау потребовалось три года жизни.
- Тише! - предупредил Пальн. - Здесь нельзя громко. Оглушишь малышей.
Весь его мир, когда-то казавшийся бескрайним, лежал перед ним, и
всего-то в нем было с десяток шагов. Но этот мир, как и прежде, был
населен. Миниатюрные существа, крошечные копии самого Зау скакали по
песку, бултыхались в воде, разгрызали витые ракушки прудовиков - какими
огромными казались когда-то эти улитки, какими маленькими представлялись
теперь! Сознание Зау наполнилось тонкими криками, визгом, звонкими
восклицаниями бессмысленной радости. Перед ним, невообразимо уменьшившееся
- лежало его детство.
- Им три дня, - прошелестел Пальн.
Один из детенышей, покинувший общую кучу, давно и целеустремленно
штурмовал осыпающуюся песком горку. Вот он выбрался наверх и поскакал,
размахивая хвостиком. Проход в заборе он миновал, похоже, даже не заметив
его, и остановился лишь когда уткнулся в ногу Зау. Зау наклонился,
подставил ладонь, малыш без тени сомнения вспрыгнул на нее, такую большую,
что там могло бы разместиться десяток таких, как он. Зау поднес ладонь к
лицу, разглядывая и узнавая себя самого.
- Это я! - кричал малыш, подпрыгивая. - Меня зовут Тари! Я живой!
Ночью приходил страшный с красными глазами, но я зарылся в скорлупки, и он
не нашел меня! Я тоже вырасту большим. Я буду!..
- Беги, Тари, - прошептал Зау, боясь, что голос его чересчур громок.
- Ты обязательно вырастешь, но пока не выходи за ограду. Здесь для тебя
слишком опасно.
Детеныш умчался, щебеча что-то. Зау смотрел ему вслед, стараясь ни о
чем не думать, а потом пошел настораживать ловушки, чтобы "страшный с
красными глазами" не пришел за маленьким Тари.
Но вместо молочника пришел другой "страшный". Вечером за холмами
появилось багровое зарево. Там у нефтяных озер располагались мастерские, в
которых варили асфальт и готовили пластмассы. От завода тянуло гарью и
тошнотворно-сладким запахом растворителей. И вот там случилась авария,
несколько мастерских сгорело. Клубы непроницаемого дыма окутали берег, дым
рвал горло, разъедал глаза. Зау почел за благо не дышать, пока не выбрался
из отравленной зоны, хотя и знал, что будет расплачиваться за это неделями
головной боли. Детеныши остались в дыму, сами они выйти не могли, найти их
в темноте полуослепший Зау не сумел.
Когда дым рассеялся, Зау вместе с Пальном вернулся к детской
площадке. Берег был усеян комочками свернувшихся детенышей. Где-то среди
них лежал и трупик крошечного Тари, который уже никогда не будет.
Через день Зау возвратился в город. Он шагал по захламленному берегу,
топча взбитые прибоем серые шапки пены, смотрел на промасленную убитую
землю, на отравленную зелень, местами еще вылезавшую из изуродованной
почвы, и пытался представить себе: где здесь были рыбные тони, где
выращивали рис или низкие пальмы с мучнистой сердцевиной, а главное, где
могли лежать детские площадки, искрящиеся первыми звонкими словами, давно
отзвучавшими, площадки, залитые сегодня мазутом и кислотой, среди которых
новорожденный не прожил бы и четверти часа.
Несколько недель Зау не выходил из мастерской, готовя детали ловушек
и всевозможный инструмент, который мог потребоваться ему в дальнейшем, а
потом собрался и ушел к опустевшему болоту. Он понимал, что новая работа
будет далеко не так интересна, как прежняя, знал, что будет обречен на
многомесячное молчание и сможет лишь слушать других. И все же Зау не
колебался, делая выбор, поскольку видел, что самые остроумные железки
теряют смысл, если окажется, что с ними некому возиться.
Молчальник Пальн без лишних слов принял его помощь, показал изнанку
знакомого с детства нехитрого хозяйства площадки. Главным в работе
оказалась тишина - близкий голос портил слух детей и мешал слушать общий
хор, из которого детеныши сами выбирали нужные сведения. Даже шептать без
особой надобности Пальн не советовал. Жить Пальн предложил вместе с собой
в примитивном деревенском доме, без душа и с отоплением в виде пузатого,
булькающего самовара дрожжевой грелки, необходимость чистить которую так
пугала Изрытого. А через несколько лет Пальн так же просто оставил дом
Зау, а сам ушел на другую площадку, где не осталось почему-то ни одного
воспитателя.
Каждый год по весне, когда у других начинался сезон любви, Зау, ворча
про себя (единственное время, когда он мог себе это позволить!),
здоровенными граблями прочищал дно болотца, которое без этого давно бы
заросло, и засеивал мелководье микроскопической икрой улиток и зернистыми
