известно, что едва стая уйдет, на стоянке появятся трупоеды. Живых
бросали, но мертвых - никогда. Свой мертвый пугает. Умерших или съедали,
или, прежде чем уйти, заваливали ветками и камнями.
Неродившийся не был своим, но он был очень похож, и к тому же,
будущий детеныш, сдавленный раздувшимся желудком, бился тревожно и часто.
Подчиняясь этому безмолвному приказу, самка принялась стаскивать
отовсюду камни и наваливать их над распластанным тельцем. Самец удивленно
выпятил губы, загукал, но все же начал помогать. На берегу выросла кучка
камней. Здесь были собраны причудливые обломки, отвалившиеся от
выветрившихся скал, и круглая, хорошо окатанная галька, и множество
осколков, набитых самкой, когда она безуспешно пыталась изготовить себе
инструмент. И тут же валялся тот, удачно расколотый кругляш, которым они
поочередно рубили мясо. Теперь существа были сыты и привычно бросали и
недоеденное мясо, и ненужный больше камень. Мясо достанется ждущим
шакалам, а камней, когда понадобится, можно наколоть сколько угодно. Хотя,
такое удобное рубило выходит редко.
Самец и самка двинулись в путь, но прошли совсем немного, когда самку
остановило еще не успевшее погаснуть воспоминание: ее товарищ с хрустом
разрезает плоть мелкого, а она безнадежно бьет тяжелым камнем по гальке,
но та или остается целой или, покрываясь сложной сетью трещин, рассыпается
на ни к чему не пригодные куски.
Не обращая внимания на недовольный окрик самца, самка вернулась к
холмику, схватила обломок и торопливо побежала обратно. Самец сразу
успокоился и двинулся к водоразделу, за которым, по всему судя, течет
река. Там они должны отыскать ушедшую вперед стаю.
Теперь они шли иначе чем утром. Самец двигался первым, женщина шла
сзади, прижимая к туго выпяченному животу острый камень.
ДОМ У ДОРОГИ
Дом стоял на большой дороге. Если внимательно присмотреться, еще
можно заметить некогда глубокие колеи, заросшие сорным лопухом и
иглошипом. Стонущие по ночам деревья остерегались выходить на плотную
ленту дороги, и нетоптаная тропинка прихотливо извивалась по ней, не
ожидая плохого. Дом уставился в бесконечность бельмами плотно закрытых
ставень, глухой забор в рост человека окружал его, скрывая внешний мир.
Тяжелые ворота всегда были на замке.
По утрам в доме открывалась дверь, на пороге появлялся хозяин с косой
на плече. Звякнув лезвием о жестяную вывеску, качавшуюся над крыльцом,
спускался по ступеням. Вывеска изображала котел и петушиную голову над
ним. Дом был гостиницей.
Хозяин, ворча обходил двор, выкашивал наросшую траву, с руганью
перекидывал через ограду выползшие за ночь плети удавника. Порой,
вытягивая шею, глядел поверх забора и кричал в безмолвный лес:
- Балуй у меня!.. Вот я ужо!.. - и тогда сидящие на цепи собаки
начинали выть и рваться с привязи.
То утро выдалось на редкость пригожим. Ночью в чаще никто не плакал,
роса пала на удивление чистая, и даже дряблые грибы, на которых ежедневно
поскальзывался хозяин, не вылезли на ступенях крыльца. Хозяин окашивал
колючки, временами осторожно проводя бруском по заметно истончившемуся
лезвию, и по его лицу бродило что-то напоминающее довольную улыбку. И в
это время раздался сильный стук в ворота. Мгновенно подобравшись, хозяин
подхватил косу и мягким шелестящим шагом метнулся к воротам. По ту сторону
дубовых створок кто-то был, слышалось усталое дыхание. Потом стук
повторился.
- Кто?.. - тяжело выдохнул хозяин.
- Откройте! - донеслось до него.
- Ты кто? Откуда?
- Да из города я! Заблудился. Всю ночь иду, и хоть бы одна живая душа
повстречалась!
- Сейчас, - проворчал хозяин, положив руку на запор, - только ты не
входи сразу, а то я могу и того...
Ворота, издав долгий немазанный скрип, приоткрылись. Хозяин ждал,
держа косу наперевес, целясь оттянутым острием в пространство за воротами.
Там стоял человек.
- А ну повернись! - скомандовал хозяин.
- Ты чего?.. - путник, увидав такую встречу, перепугался. - Я лучше
пойду...
- Не дури! - рявкнул хозяин. - Я сказал повернуться, значит слушай.
Может там хвост у тебя, так я мигом обкошу.
Путник повернулся, испуганно поглядывая через плечо. Хозяин отступил
на шаг.
- Входи, - разрешил он.
Гость, не осмеливаясь перечить, шагнул во двор. Хозяин навалился
телом на взвизгнувшие ворота, захлопнул их, припер створки обрезком
бревна.
- Откуда ты такой взялся? - спросил он.
- Из города я! - страдальчески выкрикнул пришелец. - Пройтись вышел,
да заплутал. Куда идти - не знаю... и лес у вас чудной какой-то.
- Как тебя там никто не задрал? - удивился хозяин. - Значит, такое
твое счастье. А что, город еще стоит? - спросил он вдруг.
- Стоит. Что с ним сделается? - гость ничего не понимал.
- А нечисть? - начал хозяин, но в этот момент его прервали.
- Эй, привет! - раздался молодой звонкий голос. - Отворяй, когда к
тебе пришли!
Над забором показалась человеческая фигура. Веселое лицо под шапкой
спутанных волос, обнаженный торс, густо заросший кудрявой шерстью,
узловатые, мощные, тоже волосатые руки. Хозяин развернулся и, не глядя,
ударил. Лезвие косы, коротко вжикнув, прошло в каком-то дюйме от лица
успевшего отшатнуться незнакомца. Тот обидно захохотал и исчез. Послышался
удаляющийся лошадиный топот.
- Что ты его так? - испуганно спросил путник. - Ведь живой человек...
- Как же, человек! - бросил хозяин. - Нечисть это, наполовину мужик,
наполовину конь. Понял?
Прохожий, приподнявшись, глянул поверх забора и тихо ахнул.
- То-то, - сказал хозяин. Он распахнул двери дома и, повернувшись к
онемевшему гостю, продолжил: - Иди, пока отдыхай, пожрать на столе
найдешь. А у меня дела. Косить надо, да полоть. День запустишь, так потом
капусту от репья не отличишь.
Полдня прохожий послушно просидел в доме один, а когда тяжелое солнце
стало клониться к верхушкам деревьев, в доме появился хозяин. Поставил в
угол косу, сполоснул в лохани черные земляные руки, уселся и только тогда
потребовал:
- Рассказывай.
- Что рассказывать-то?
- Город как, как народ справляется, и что говорят: откуда напасть
взялась, и конец будет ли?
- Город как город, живут, помаленьку кормятся. А чтобы нечисть рядом
водилась, никто и не слыхивал! Это ты откуда такой взялся, вместе с лесом
и гостиницей твоей?!
- Как откуда? Я на Вычежской дороге стою, мимо меня тысячи народу
ходили! - хозяин замолк, а потом жалобно прибавил: - Ходили, да перестали.
И путь зарос. Неужто никому в Вычеж не надо?
- Почему - не надо? Есть дорога в Вычеж, - удивился гость. - Вот
только не слыхал я, чтобы страсти такие на ней творились...
- А ты, парень, часом не врешь? - хозяин нагнулся вперед.
- Чего врать-то? - забеспокоился тот. - Ты лучше скажи, как мне домой
попасть? А то ведь пора.
- Куда ты сейчас пойдешь? Зажрут тебя в лесу. С утра надо выходить,
пока туман. Может и дойдешь. На рассвете они посмирнее, хотя все равно
дрянь. В этом лесу все нелюдское: и трава, и деревья, и зверье. Они и сюда
лезут, подбираются. Овцы у меня были, берег их, а потом гляжу - не овцы
это. Глядят зло, а по ночам разговаривают промеж себя, совсем как мы,
только не понять ничегошеньки. Зарезал я их и в яме закопал. А собак
держу, куда я без них? Умнющие твари, аж боязно, но терплю. Я их порой в
лес пускаю, так они мясо приносят, здоровенные куски. А от кого мясо - я и
не гадаю.
Хозяин прервал речь и встал. Со двора донесся прерывистый вой
спущенных с цепи псов.
- Слышишь? - сказал хозяин. - Давай спать ложиться, пока не стемнело,
а то как бы ночью вскакивать не пришлось, если вдруг кто в гости пожалует.
Они молча разошлись по своим комнатам, и дом затих, прижавшись к
земле, стараясь не слишком бросаться в глаза просыпающемуся лесу. Одни
собаки серыми тенями кружили по двору, и порой тоскливо выли в сгущающийся
лесной сумрак.
Среди ночи хозяин неожиданно сел на постели. Его била крупная дрожь.
Не издав ни одного звука, он скатился на пол, на коленях подполз к выходу
и припал к щели под дверью. Коридор, освещенный призрачным мерцанием
пятнающей стены плесени, был пуст. Потом в его конце качнулась тень, и там
показался утренний гость. Он бежал по коридору на четвереньках, неслышно
переставляя лапы. Лицо его страшно изменилось, уши прижались к черепу,
челюсти выехали вперед. Нервные губы дрожали, приоткрывая массивные желтые
клыки.
Хозяин оскалился и молниеносным движением выметнулся навстречу
пришельцу. На мгновение они застыли, буравя друг друга ненавидящими
точками красных глаз, шерсть на загривках поднялась, зубы оскалились, и,
издав вой, полный злобы и разочарования, двое кинулись вперед. Они
катались по полу, стараясь достать клыками до горла врага, гневное рычание
разносилось далеко над бессонным лесом, а дом раскачивался, ходил ходуном
и гулко хохотал, хлопая ладонями ставень.
ШИШАК
Утром очухался, лежу, зырю в потолок. Фигово - мочи нет. И главное -
не врубиться, где я так накандырился, что такая ломка. Ни фига вроде не
было. С утра сволоклись командой Джона затаривать в угловой, там "Русскую"
привезли, а у Джона с хозяином контракт, чтобы без талонов. Очередь
подвинули, взяли двадцать ящиков. Джон автобус подогнал - и где он каждый
раз нового шефа берет? Старушенции в очереди, конечно раскрякались, но у
нас железный уговор - с ними не связываться, ментовка нам ни к чему. Пусть
крякают. Джон мужик широкий, отстегнул каждому по три чирика и по пузырю.
Притусовались во дворе, оприходовали... а дальше не помню, хоть убей.
Неужели меня с одного пузыря там ломает? Или добавляли где? Пошарил в
ксивнике - вот они, все три чирика на месте, значит не добавлял.
Поднатужился, встал и повлекся в ванну, подлечиться. Там у предка
"Гусар" должен быть, полный флакон. Наклонился к зеркалу - блин! - ну и
шишак! С два кулака. Теперь ясно, почему ломает, хорошо, что вообще копыта
не откинул. Кто же это меня отоварил? Не иначе - Бык, больше некому.
Ладно, Бычара, попомним мы тебе этот фингал, время придет, у тебя два
выскочат. Вот только за что мне Бык приложил? Он еще тот мужик, над ним
стебаться можно до опупения, не достанешь. Что же я ему такого сказал,
интересно знать?.. на будущее, чтобы не повториться. Напрягся я, и вдруг
выплывает из памяти фраза: "бытие кривой линии исходит от бесконечности
прямой, но при этом последняя формирует ее не как форма, а как причина и
основание".
Я и сел. Все. Приехали. Я, конечно, геометрию в школе мотал, но тут
зуб даю от расчески, что этого и без меня не проходили. Значит, крыша
поехала. Ну, спасибо, Бычара, удружил, корешок. Ну да за мной не
заржавеет, мне теперь все можно, готовься, Бычара, высплюсь я на тебе
всласть.
Втиснулся в "Монтану" и полетел Быка искать.
А у лифта стоит Шаланда - старушенция из соседней квартиры. У меня с
соседями полный кайф, но Шаланда достает. И не так ты одет, и не так ты
живешь. Зудит хуже матери, словно я к ней в зятья прошусь. Вот и сейчас,
пока лифт наверх ползал да вниз, она принялась мне мозги полировать.
Берись, мол, за ум, бросай пьянку, работать иди, ты же мальчик хороший,
лицо у тебя смышленое, лоб, вон, какой красивый, благородный. И пальцем по
шишаку - толк! Здесь мне и заплохело. Не от боли - не больно ничуть - а от
догадки. Лифт я стопорнул - и наверх. В квартиру ворвался, к зеркалу
