мелкоограненным адамантом. Вади мог бы носить этот заклад вместо браслета.
- До скорой встречи, почтеннейший! Пожелай мне удачи.
Хаген повернулся и размеренной походкой воина двинулся к холмам. На
мгновение Вади почудилось, что безвременье уже осветлило его кудри
немощной белизной, но, конечно, такого не могло быть. Граница лежала
неподалеку, но еще не здесь.
Несколько минут Вади сидел неподвижно, стараясь ни о чем не думать.
Потом выбрал камешек и кинул его в небеса, где по-преждему кружил вишневый
дракончик. Камешек поднялся совсем невысоко, но плавный ход дракона
изменился, зверь дрогнул в сторону, готовясь отпрянуть с возможного пути
камня.
Зоркая тварь! Суметь с его высот углядеть такую крупинку... Не так
просто будет сельским стрелкам подбить его. Еще не день и не два вишневый
красавец станет радовать взоры глядящих в небо. А заодно, соревнуясь с
ястребами, таскать со дворов кур и индюшат. И, если лучникам не удастся
прикончить малыша, то вскоре дракончик начнет хватать овец, а когда-нибудь
- почует свою силу и упадет на человека. К тому времени его будет уже не
пронзить стрелой и не увадить рогатиной. Тогда выручить людей сможет
только герой. Но герой ушел к Пустым холмам и больше не вернется. В этом
тоже своя правда, отличная от той, первой, которая не велела давать
оберег.
Вади нагнулся, выбрал среди россыпи гальки еще один камешек -
невзрачный и угловатый, но тоже подходящий, зажал его в кулаке и пошел
следом за Хагеном.
В лицо пахнуло недвижным, застарелым холодом, но оберег налился
теплом, запульсировал, прожигая пальцы, и Вади продолжал идти. Еще через
минуту он нашел Хагена. Великан лежал лицом к холмам - даже почуяв беду,
он не повернул обратно. Отполированный непрошедшими веками череп выкатился
из шлема и лежал чуть поодаль, пристально разглядывая мир. Вади присел
рядом, наклонившись к глазницам.
- Ведь я сделал все, что мог. Я честно предупреждал тебя...
Череп улыбался широкой, ничего не понимающей улыбкой.
Вади вздохнул и принялся за дело. Отыскал свою амулетку и кинжальчик
- по-прежнеу опасный, ибо даже безвременье не могло обезвредить кровь
чешуистого аспида. Нашел кольцо, подаренное знакомой, и позеленевшую
пряжку от ремня. Дольше всего не находился грошик, а Вади не хотел уходить
без него. Ведь это была плата за последнее из добрых дел. Четыреста лет
назад к границе подошел человек, и Вади удалось его остановить. Человек не
был героем - он искал пропавшую козу. Вади предупредил путника об
опасности и указал, куда ускакала сбежавшая коза. В благодарность получил
грошик - единственную ценность, что ему удалось скопить за четыре
столетия. Наконец, отыскалась и монетка. Вади снял с руки перстень, надел
его на хрусткие фаланги истлевших пальцев Хагена.
- Вот твой заклад. Возвращаю его тебе.
Больше делать тут было нечего, но Вади зачем-то начал подниматься
дальше по склону.
В ложбине между двумя холмами тускло поблескивало асфальтовое озерцо.
Если не врут легенды, то это останки смоляного чудовища. Тогда, где-то в
глубине, залитый липким гудроном, лежит меч Шолпан. И даже будь у Хагена
оберег, всей его жизни не хватило бы чтобы вычерпать и процедить смоляную
густоту. А может быть, предания врут, и Пустые холмы действително пусты.
Но ведь это ничего не изменит: герои все равно будут искать тут свою
гибель.
Больше в ложбине ничего не было: два холмика и лужа смолы между ними.
Даже Вади мог бы облазать Пустые холмы за полчаса. И вряд ли страшное
царство Синевалки в центре Закатных земель много больше чем проклятые
Пустые холмы. Почему людей так тянет именно сюда? И зачем здесь сидит
маленький Вади? Кого и от чего он хочет охранить? Или, вернее, что он
хочет охранить и от кого?..
Вади неторопливо шел к дому, туда где по-прежнему вершил круги
уцелевший драконыш. Горячий камень жег пальцы. Нестерпимо хотелось
подбросить его в воздух, поймать, снова подбросить. И не для того, чтобы
остудить натруженнную руку, а чтобы хоть немного остудить больную душу. Но
Вади не смел разжать кулак и хоть на мгновение выпустить камень. Он не
знал, успеет ли вновь сжать пальцы, и захочет ли взлетевший оберег
вернуться на подставленную ладонь.
ЖИЛ-БЫЛ...
Если в комнату заходит Гриша Гришелин - работы не будет. Говорят,
группа матобеспечения держит Гришелина только для того, чтобы
дезорганизовывать деятельность других отделов. Гришелин появляется, и
сотрудники чужой лаборатории собираются вокруг него, никто уже не
работает. Причем Гришелин никогда не заходит просто поболтать, у него
всегда "дело". И сейчас он вошел в лабораторию Цуенбаева решительным шагом
и с выражением лица, какое бывает только у очень занятых людей. В руках он
держал авторучку и чистый лист бумаги.
- Больше минуты не отниму, - предуведомил Гришелин, - у меня
небольшой социологический опрос. Представьте, что вы идете по лесу и
несете курицу...
- Какую? - тотчас спросил Саша Глебов. Саша был у Цуенбаева
лаборантов и учился в университете на вечернем и потому считал необходимым
в каждую проблему вникать обстоятельно.
- Ощипанную, второй категории, - ответил Гриша.
- Не понимаю, как меня может занести в лес с ощипанной курицей в
руках.
- Вот привязался!.. - не выдержал новоявленный социолог. - Ну, дачу
ты снял на лето в деревне и теперь идешь туда через лес. А курицу купил в
городе и несешь, чтобы сварить суп. С лапшой. Теперь доволен?
- Я не ем лапши.
- Тогда - бульон или еще что-нибудь. Короче, идешь по лесу, с
курицей, а навстречу тебе лисица. Настоящая, с хвостом. И она говорит тебе
человеческим голосом: так, мол, и так - отдай мне курицу, а то у меня
лисята малые плачут, есть просят. Твои действия?
- Ущипну себя покрепче, - сказал Гриша.
- Хорошо, ущипнул, синяк получил, а лиса по-прежнему просит.
- Тогда, отдам.
- А ты, Верунчик?
- Конечно, отдам... - растерянно сказала Верунчик. - А что,
кто-нибудь отвечает по-другому?
- Изредка, - произнес довольный Гришелин. - Два человека, причем, обе
женщины. Первая сказала, что у нее тоже малые дети кушать хотят, а
поскольку второй курицы с собой нет, то предложила эту пополам делить. А
одна - вы ее знаете - из группы ПМР, которая по утрам за полставки полы
моет, так знаете, что она ответила? Я, говорит, лисе курицу протяну, а
потом как дам по башке и буду и с курицей, и с лисьим воротником.
- Да что же она? - не выдержала Верунчик. - У лисы ведь дети
останутся!
- Вот и я это сказал, а она мне, что никаких там лисят нет, лисы врут
всегда. Каково?
- Логично, - произнес Саша, - но противно.
- Ладно, - подвел итог Гришелин. - Ваша комната меня оригинальными
ответами не обогатила. Стандартно мыслите.
- Ты на всех не говори, - обиделась за коллектив Верунчик. -
Подкузьмил двух лаборантов - и рад. Я, может, и стандартно мыслю, а ты бы
Олега спросил или самого Цуенбаева, - Верунчик кивнула на стеклянную дверь
профессорского кабинета.
- Ваш господин и повелитель - опасный человек, - сказал Гришелин. -
Он горд и властолюбив, словно он не бай, а по меньшей мере хан. Подходить
к нему с вопросами не рекомендуется. А Олега я спрошу, хотя он и зануда, и
все его ответы можно предсказать на год вперед. Он будет долго
выспрашивать подробности, а потом отдаст курицу.
Открылась дверь, и в лаборатории появился герой разговора: Олег
Савервальд. Относился Олег к несчастливой породе вечных МНСов. Уже много
лет он сочинял кандидатскую диссертацию, делал замеры, собирал их в
бесчисленные таблицы, обрабатывал на ЭВМ. Органические диамагнетики,
которые Савервальд нагревал и охлаждал в самодельном термостате, изменяли
в зависимости от температуры свои свойства, но диссертации из этого
почему-то не получалось. Что же касается Цуенбаева, то он ценил сотрудника
за способность блестяще отрабатывать стандартные методики, а с
диссертацией не торопил, хотя и не мешал.
- Вот он! - обрадовалась Верунчик. - Ну-ка, Гришуля, давай тест.
Гришелин начал излагать с самого начала. Савервальд внимательно
выслушал, а потом произнес:
- Я бы попросил лисицу сбегать к математикам и больно укусить
товарища Гришелина за самое нежное место, чтобы он не болтался где попало
и не отвлекал людей от дела. И отдал бы ей за это две и даже три курицы.
- Викинг неотесанный, - сказал Гриша. - Срываешь социологический
опрос.
- Какой опрос? - возмутился Савервальд. - Тоже мне, психолог,
придумал глупость и бегает с ней. Скажи, какую информацию ты извлечешь из
своего опроса? И куда ее денешь? Никакой и никуда! Вот и дуй отсюда.
- Я же говорю - викинг, - повторил Гришелин и поспешно вышел.
- Что ты на него взъелся? - спросил Саша.
- Дурак он, - отозвался Савервальд. - Лезет с вопросами, а сам ни
черта не понимает. Можно подумать, что кто-нибудь ему всерьез ответит.
- А почему бы и не ответить? - раздался голос.
Все обернулись. Возле распахнутой стеклянной двери стоял Цуенбаев.
- Ой, - пискнула Верунчик, - разве вы не...
- Я - не... - ответил Цуенбаев. - Я все слышал и не понимаю, почему
не надо отдавать курицу. Если просит - надо дать. Или вам, Олег, жалко
курицы, но стыдно признаться в этом?
- Вы не поняли! - закричал Савервальд. - Гришелин задурил всем головы
своей курицей, а здесь главное - лисица! Говорящая лисица, ведь это
великое открытие. Я этой лисе сто кур отдам, но только, чтобы она вместе с
лисятами из лесу ушла в город, к ученым.
- Не понимаю. Говорящая лисица - чудо, а не открытие.
- Это почти одно и то же. Чудо - это открытие не предугаданное
заранее и потому не запланированное.
- Как интересно! - воскликнул Цуенбаев. - Вы в самом деле полагаете,
что чудо чревато открытиями? Почему же в древности, когда все казалось
чудом, сделано так мало открытий?
- Научное мышление было неразвито, - отпарировал Савервальд, - а
открытия, кстати, все равно делали, и какие! Огонь, колесо, лодка... Делал
открытие тот, кто не восхищался чудом, а изучал его.
- И все-таки неясно, какие открытия может принести говорящая лиса?
Говорит - и все. Интеллект у нее низкий, словарный запас маленький, что
она может вам сообщить?
- Важны не сведения, а сам факт разговора. Важно, что такое явление
существует. А извлечь из него научные факты - дело техники.
- Крайне интересная точка зрения, - повторил Цуенбаев и исчез в
кабинете.
Олег пожал плечами и повернулся к ванне с антифризом. Сегодня он
делал замеры при минус сорока градусах, и термостат никак не мог выйти на
режим. Только к вечеру, когда Саша, уходивший на час раньше, убежал на
лекции, и Верунчик тоже начала посматривать на часы, лишь тогда ртутный
столбик опустился достаточно низко.
Савервальд привычно остался в лаборатории один. Спешить ему было
некуда, и как убежденный холостяк он считал свое положение естественным.
Об утреннем разговоре он забыл, и о Цуенбаеве не думал: из кабинета был
отдельный выход, а профессор обычно уходил не попрощавшись.
Но на этот раз Цуенбаев тоже задержался допоздна. Олег услышал в
кабинете шум, словно там двигали мебель, потом сдавленное восклицание.
Дверь приоткрылась, и Цуенбаев позвал его:
- Олег, вы не поможете мне немного?
Оказывается профессор пытался передвинуть огромный шкаф, набитый
книгами, оттисками статей и старыми отчетами - тем научным хламом, что
