Валерий Александрович невольно глянул. Продавец относился к разряду
"бывших интеллигентов" и, конечно же, не мог предлагать вещь хоть на
что-нибудь годную. Но едва со свертка слетела бумага, Валерий
Александрович сразу понял, что перед ним хотя и ненужная, но настоящая
вещь. В крепком, сделанном из лакированной фанеры ящичке рядами лежали
тюбики, в специальных круглых и овальных гнездах помещались бутылки и
флаконы. Три разной толщины кисточки теснились сбоку.
Действительно, зачем все эти богатства бывшему старшему инженеру по
ТБ? Но жила в Валерии Александровиче простительная слабость к добротным,
пусть даже бесполезным вещам.
Продавец, заметив неуверенность на лице Валерия Александровича, резко
пошел в атаку:
- Что, папаша, берешь? Тогда с тебя четвертной.
Цена сразу охладила Валерия Александровича, и он, для того больше,
чтобы позлить, предложил:
- За три рубля возьму.
- Что?! - взревел бывший интеллигент, но тут же, сникнув, попросил: -
Восемь-то рублей дай. Ты вникни, какие краски. И не троганые. Этот набор
втрое стоит, да еще и не достанешь нигде...
Валерий Александрович прикинул в уме, что сегодня дают в винном, и,
определив таким образом минимальную сумму, сторговался на пяти рублях.
Получив деньги, бич поспешил в отдел, а оттуда снова во двор универсама,
где для любителей оборудован был закуток, и стакан не очень грязный стоял
на ящике, а порой объявлялись соленые помидоры или иная полезная снедь,
вытащенная во двор под засаленным грузчицким передником. Вышел он из
закутка вовсе не умиротворенный, как можно было бы ожидать, а напротив,
крайне агрессивный.
- Ну?! - закричал он, увидав, что Валерий Александрович еще не ушел,
а следит за разгрузкой молочной машины. - Купил? А на кой он тебе? Это не
краски, а мечта, я их для великой картины берег, а ты за пятеру у
человечества великий шедевр украл! Дерьмо ты!..
Валерий Александрович хотел ответить, но растерявший остатки
интеллигентности алкоголик перешел на крутой мат, и Валерий Александрович
поскорей ушел, провожаемый воплем:
- Думаешь купил и художником стал? Не получится!..
Бессильная пьяная злоба пропившегося живописца вообще не задела бы
Валерия Александровича, если бы не одно, мелкое казалось бы, событие. Дома
Валерий Александрович включил телевизор и попал как раз на передачу о
художниках. А точнее - о современном авангарде. Жалобы на то, как худо
жилось живописцам в застойные годы, мало тронули Полушубина. Сам он честно
работал и жил неплохо. Грех жаловаться, хотя желательно было бы получать
побольше. Значит, эти просто работать не хотели. Но полотна, которые
крупным планом показывали с экрана, потрясли и возмутили его. Искаженные
хари, детские каракули, черные квадраты... И это живопись? Да так каждый
сможет!
Валерий Александрович повернулся к столу, где все еще лежал ящик с
красками, сдвинул полированную крышку. Тюбики, казалось, ждали, когда
умелые пальцы выдавят на палитру их цветное содержимое.
В душе Валерия Александровича созрело решение. Раз уж он купил эту
штуку, то ее надо использовать. Он напишет картину, свой портрет. Да, он
не художник, его не учили, не тратили на него народные деньги, но он
сделает лучше, чем эти ноющие неудачники.
Валерий Александрович подошел к зеркалу, чтобы рассмотреть себя.
Конечно, он не красавец, прожитые шесть десятков отпечатали заметный след,
но они же придали лицу значительность, уверенное спокойствие и
благородство, рожденное сознанием личной нужности. Валерий Александрович
остался доволен своей внешностью и упрочился в принятом решении.
Прежде он, томимый пенсионным бездельем, подумывал о воспоминаниях,
исписал даже пару страниц в учетной книге, бог знает когда и зачем
вынесенной со службы. На двух учетных страницах уместились сведения о
месте и времени рождения, о ближайших родственниках, а также перечень мест
работы и должностей. Короче, лаконичный язык, которым так гордился Валерий
Александрович (никогда начальство не вычеркивало из составленных им писем
ни единого слова), на этот раз подвел хозяина. Вместо воспоминаний
получилась автобиография. Подвела привычка. Но к живописи-то у него
привычки нет, и здесь он сумеет рассказать о непростой, но недаром
прожитой, нужной людям жизни.
Валерий Александрович прекрасно знал, о чем должно рассказывать
искусство, и не сомневался, что на этот раз все получится как нельзя
лучше.
Оставались некоторые технические трудности. Чем писать у него есть, а
на чем? Не скатерть же портить... Валерий Александрович немного
поразмыслил, потом достал старую чертежную доску, на которой давно уже не
чертил (с той поры, как сменил должность конструктора на инженера по ТБ) и
с помощью струбцины закрепил на ней подаренную "фитюлькой" репродукцию,
здраво рассудив, что спецткань выдержит еще один слой краски.
На следующий день с утра Валерий Александрович отправился в
библиотеку. Он был не настолько самонадеян, чтобы хвататься за кисть, не
подготовившись предварительно теоретически. За день Валерий Александрович
выяснил, что в библиотеке имеется очень неплохая столовая, где подают
говяжью печень в сметанном соусе, вкус которой он успел позабыть,
установил, что холст должен быть прогрунтован (прямо по холсту пишут
только эти, модные), а также запомнил два непонятных слова: пленер и
подмалевок.
По дороге домой Валерий Александрович зашел в магазин и купил
стограммовую баночку белил. Тратить на грунтовку краски из набора было
жалко.
Репродукция ожидала его, зажатая в струбцину. Девица сидела с
расшнурованным платьем и не смотрела на Валерия Александровича. А младенцу
тем более все было до феньки. Он, закатив глаза, сосал титьку.
- Бесстыдница! - сказал Валерий Александрович и принялся замазывать
девицу белой краской.
Когда белила высохли, Валерий Александрович попытался набросать
карандашом свое лицо. Неожиданно из этого ничего не вышло. Глаза съехались
вместе, нос скукожился, а подбородок занял чуть не половину всего
пространства.
Неудача не обескуражила Валерия Александровича, зато он понял, откуда
взялись искаженные хари на нынешних картинах. Не умеют рисовать, взяли бы
фотографию да перевели на холст.
Сам Валерий Александрович фотографией пользоваться не собирался, у
него наготове был другой способ, доступный лишь инженеру, конструктору -
короче, образованному человеку.
Валерий Александрович достал с антресолей, где хранились инструменты,
рейсшину и штангенциркуль, расчертил белый фон на квадраты и принялся
замерять и переносить на холст свои размеры. К вечеру рисунок был готов.
Точнее, не рисунок, а чертеж. Человеческое лицо, вроде бы совершенно
правильное, смотрело мимо Валерия Александровича бельмами рыбьих глаз и не
выражало ничего.
- Фоторобот, - вспомнил Валерий Александрович словечко из недавно
смотренного телесериала.
Получилось именно то, что он и ожидал. Если бы с помощью
штангенциркуля и рейсшины можно было бы создавать портреты, то овчинка не
стоила бы выделки, всякий техник лепил бы шедевры. А Валерий Александрович
был уверен, что такое под силу только инженеру.
Предстояло научиться передавать выражение лица, и Валерий
Александрович вновь отправился в библиотеку. Сделал он это тем охотнее,
что нежно любил тушеную печень и надеялся вновь получить ее на обед.
Печенка Валерию Александровичу досталась, а вот нужной книги не
нашлось. Библиограф справочного отдела сбилась с ног, таская ящики с
карточками. Книги, записанные на них, явно не могли научить, каким образом
не только сделать изображение живым, но и показать характер человека.
В конце концов, Валерий Александрович, не желающий объяснять истинную
цель своих поисков, признался, что ему надо связать внешность с характером
человека. Библиограф просветлела лицом и принесла запыленную коробку, в
которой хранились карточки на сочинения, посвященные всевозможным
лженаукам, начиная с хиромантии и кончая графологией. Названия этих книг
обещали все, что угодно, и воодушевленный Валерий Александрович выписал
кучу книг, самоновейшие из которых были отпечатаны во времена нэпа.
Графология показалась Валерию Александровичу заумной и скучной,
хиромантию он справедливо счел мошенничеством. Заинтересовался было
антропометрией, но автор быстро свел разговор к поимке преступников, и
Валерий Александрович отложил и эту книгу. Немало его позабавила
краниметрия по Галлю. Читая, Валерий Александрович то и дело ощупывал свою
голову, выискивая различные шишки. Шишек оказалось на удивление мало, одна
лишь слуховая память, если верить пособию, была у Валерия Александровича
хорошо развита. Не было ни религиозности, ни коварства, с чем Валерий
Александрович согласился, не было и чувства прекрасного, что показалось
обидным. Но самое главное, у Валерия Александровича полностью
отсутствовала математическая шишка, а значит и способности. Это уже
представлялось откровенной неправдой, ибо Валерий Александрович
высчитывал, сколько ему полагается сдачи, быстрее любого кассира. Но все
же, книжка была любопытной, и кое-что Валерий Александрович выписал в
учетный гроссбух рядом с несостоявшимися воспоминаниями.
Домой он шел в приподнятом настроении. Душу ласкала мысль, что другие
люди, интеллектуалы даже, выйдя на пенсию, опускаются, просиживают время у
телевизора, рубятся в домино, а он занимается искусством, сам создает его,
а сейчас, вот, возвращается из библиотеки, где повышал культурный уровень.
Валерий Александрович сидел прямо, пристально разглядывая свое
отражение в стекле вагона, прикидывал, как он будет выглядеть на картине.
Получалось хорошо, полушубинское отражение смотрело из темноты туннеля
благосклонным взглядом, и даже змеящиеся полосы кабелей не портили
внешности.
Но как трудно оказалось перенести это простое с виду лицо на полотно!
Когда Валерий Александрович попытался обвести краской изготовленный
чертеж, вместо лица образовалось глупое розовое пятно. Даже отдаленное
сходство с человеком исчезло.
Вновь Валерий Александрович полез на антресоли. Там, за раздвижными
дверцами хранилось великое множество нужных и полезных вещей, разными
путями доставшихся Полушубину. Туда же должен был отправиться и ящик с
красками, но вместо того, он обосновался на столе и потянул вниз остальные
спрятанные богатства.
Но Валерий Александрович не роптал. Напротив, он находил в
происходящем как бы объяснения, зачем ему много лет назад потребовалась та
или иная вещь. Сколько времени лежал без движения кривой
циркуль-измеритель, вынесенный Валерием Александровичем из
инструментального участка, а все-таки потребовался - и вот он,
целехонький, ни разу не использованный! И так во всем. Ни одна вещь, если,
конечно, это настоящая вещь, никогда не пропадет втуне. Рано или поздно -
про нее вспомнят.
В пыльных недрах антресолей рядом с коробками кнопок и скрепок,
позади зачерствевших лент к пишущим машинкам и ручного скрепкосшивателя
обнаружился футляр с портативным спектроскопом. Элегантная вещь: чуть
больше театрального бинокля, и с виду похож, но нужен не театралам, а
металлургам. Направляешь бинокль на какой-нибудь предмет, вращаешь
верньер, словно на резкость наводишь, а вторым глазом видишь ряд цифр:
длины волн и интенсивность. Удобная вещь: заглянешь через нее в летку и
