штрих, первоначально значимый лишь для мастера, еще больше подчеркивает
губительную пустоту Лжеца. Известный писатель Серафим Вдовцов писал о
картине: "Счастливо человечество, что люди, подобные этому старику, не
ходят по нашим городам. И мы должны быть благодарны неизвестному автору
"Старого лжеца" за его мудрое и доброе предостережение..."
Люди толпились вокруг портрета, экскурсовод привычно завершала
рассказ, но Валерий Александрович не слушал. Он пятился, закрываясь
локтем, и боялся, что кто-нибудь оглянется на него и узнает.
MONSTRUM MAGNUM
В темноте орали лягушки. Их страстное кваканье, бульканье, трели
перекрывали и шум деревьев, и ровный, ставший фоном жизни, рокот реки,
пенящей на камнях неглубокую, но стремительную воду. Но сейчас ночной
гомон, так мучающий на юге приезжего человека, сливался в единый оркестр,
а гитара, звеневшая у костра, солировала в нем, придавая мелодии
определенность.
Сухие стебли плюща сгорали мгновенно и жарко, сидеть рядом с огнем
было попросту невозможно, все отодвинулись в темноту, растворились в ней,
лишь лица белели нечеткими пятнами.
Антон, подсев ближе к гитаристу, пел, напружинив до предела горло,
стараясь как можно выше выводить звук:
По пустым площадям
Мы обнявшись идем...
Магна расположилась где-то позади, тьма полностью скрыла ее,
оставался лишь голос - теплый и низкий, удивительно обволакивающий
рвущийся тенор Антона.
- У меня для тебя... - звал Антон.
- У тебя для меня... - вторила Магна.
- Много есть нежных слов...
- Много есть теплых слов...
Эту песню они всегда пели вдвоем. Остальные молчали и слушали. Каждый
раз Антону казалось, что замолкнет последний звук, но останется радостное
чувство единения и близости, но едва песня кончалась, Магна словно
отодвигалась от него, становилась непостижимо чужой.
Отцвела песня, опал костер. Лоза прогорает быстро. Народ начал
разбредаться по палаткам. Хотелось бы посидеть у костра еще, но завтра
рано вставать, расписание в экспедиции жесткое - в шесть утра надо быть в
поле, поскольку через два часа после восхода растительно сырье собирать
уже нельзя.
Антон тоже поднялся, огляделся и заметил на фоне темного неба черный
силуэт. Чей-то фонарик, вспыхнув среди палаток, ослепил глаза, но Антон
успел узнать Магну. Она медленно шла к дороге, извивающейся вдоль реки.
Чертыхнувшись и прикрыв ладонью бесполезные глаза, Антон поспешил следом.
Зрение постепенно вернулось, снова впереди замаячила тонкая фигура. Антон
догнал ее, несколько шагов молча прошел рядом.
- Ну? - произнесла Магна.
- Хочу с тобой рядом пройтись, - сообщил Антон. - Можно?
- Нет.
- Я же не чего-то такого прошу... - начал оправдываться Антон.
- Чего-то такого я бы тоже не позволила.
- Почему? - ляпнул Антон и тут же осознал весь идиотизм своего
вопроса.
- Знаешь, - сказала Магна, - а ведь твое имя тоже расшифровывается.
"Ан" - частица отрицания, "тон" - и есть тон. Антон - человек лишенный
музыкального чувства.
- Неправда! - запротестовал Антон. - Мы же так пели...
- Это там, на виду. Ты же прямой как рельс, потому и ведешь первый
голос. А в жизни чаще нужны подголоски, только ты этого не умеешь. Одно
слово: Ан-тон.
"Обиделась, - решил Антон, - за monstrum magnum. Болван я!"
Сколько раз уже подводил Антона невоздержанный язык! И сейчас - то же
самое: сидели у костра, трепались, случайный разговор коснулся значения
имен. А как миновать эту тему, когда рядом черноволосая красавица с
таинственным именем Магна, в которую слегка влюблены и за которой слегка
ухаживают все парни экспедиции, но на более близкие отношения не
осмеливается претендовать никто?
Что значит имя Магна? Сразу вспомнили слово "магия", кто-то пошутил
насчет "магмы" и вулканического темперамента. Но вмешался в разговор
Антон, объяснил, что "магна" по латыни - великая, и привел нелепый пример:
monstrum magnum - великий монстр, владыка чудовищ. А о себе с гордостью
объявил, что этимология его имени не ясна. Короче, покрасовался, распустил
павлиний хвост, и вот - готова обида.
- Магна, - позвал Антон, - да не сердись ты, ну, пошутил неудачно, а
ты сразу дуться...
Никто не ответил - за секунду до того, как он начал говорить, Магна
шагнула в сторону и растворилась в темноте мгновенно и беззвучно.
Антон беспомощно оглянулся. Никого. Вокруг бархатная тьма, редеющая к
зениту, а позади как маяк багровое пятно кострища, да пара фонариков
мечется по лагерю - студенты укладываются спать.
Теперь обида багровым маяком зажглась в груди Антона. За что,
спрашивается, такая непруха? Да не влюблен он в Магну, не влюблен...
Досадно другое - почему именно с ним происходит такое, проклятый он, что
ли? Ни одна девушка ни разу не обратила на него внимания, не выделила
среди остальных, словно он не человек, а так, статистическая единица.
Неужели у него на лбу написано, что он не такой как все и достоин лишь
насмешки?
Антон, сглатывая копящуюся в груди тяжесть, лез по склону. Он давно
потерял дорогу, под ногами скрежетал щебень. Потом он ворвался в заросли,
и колючки разом охладили пыл, разогнали огорчения и заставили думать о
насущном.
Антон остановился, начал в растерянности осматриваться. Не было ни
костра, ни огней, и реки не слышно, одни цикады разливаются в зарослях.
Антон попытался брести наугад, надеясь выйти к реке и по ней спуститься к
лагерю, но ветвь терновника остро мазнула по щеке, и Антон остановился,
опасаясь лишиться глаз.
Оставалось звать на помощь.
- Эгей! - неубедительно крикнул Антон, но тут же понял, что дальше
вопить не стоит, все равно никто не услышит. И отсутствия его в палатке не
заметят, в крайнем случае решат, что прибился парень к соседкам, - Антон
нервно усмехнулся, - это он-то!
- Гей!! - в отчаянии рявкнул он в темноту, но не услыхав отклика,
уселся на жесткую землю ждать света.
То ли Антон умудрился в этих условиях задремать, то ли ночь просто
выпала из памяти, но только вокруг неожиданно быстро посерело,
обозначились пологие склоны, из темноты выступили кусты, появилась
возможность видеть.
Антон поднялся, попрыгал, разминая затекшие ноги.
Местность вокруг была незнакомой, но Антона это не смутило. Еще ночью
он решил, что следует спуститься к реке, а потом уж, по бережку добираться
к лагерю. Вряд ли ночью он сумел умотать больше чем на километр. Антон
направился вниз и, действительно, через пять минут вышел к реке. Вода
привычно кипела на камнях, и Антон еще успел подумать, что речка здесь
шире, чем у лагеря, хотя лагерь должен стоять ниже по течению.
Потом он увидел мост.
Мост был мраморный. И резной. Весь целиком. Но самое главное - он
никуда не вел. Белая дуга повисала над рекой и упиралась в грязно-серую
известковую скалу.
Антон в растерянности подошел ближе. Уже достаточно рассвело, и
антоновым глазам ясно предстало узорчатое неправдоподобие моста.
Выточенные из единого камня листья плюща, гроздья винограда, небывалые
плоды, младенцы-сатиры, чьи смеющиеся личики мелькали среди хрупкой
листвы, а рожки на детских лобиках торчали смешно и задорно. Все было
новым, без единой царапины, словно только что отполированным. Даже там,
где у других мостов находится проезжая часть, искрилась убийственная в
своей бессмысленности искусная резьба.
Антон снял сандалии и ступил на мост. Гладкий мрамор холодил босые
ноги. Антон шагал осторожно, выбирая те места, где змеились арабески, и с
ужасом представляя, как от одного неловкого шага может хрустнуть под ногой
точеный мраморный цветок. По мосту явно было нельзя ходить, да и не вел он
никуда, но глухой обрыв того берега тянул подобно магниту. Скала
поднималась с отрицательным дифферентом, вздыбленные пласты камня косо
падали к воде, мраморное кружево на половине завитка вливалось в
искрошившуюся стену.
Здесь, в самом конце невероятного тупика Антон увидел следы. Влажные
контуры босых ног четко обозначались на матовой поверхности. Следы были
небольшими, узкая ступня могла принадлежать только женщине, и вели следы к
берегу. Словно неведомая дама выпорхнула из известковых плит и, роняя с
мокрых после купания ступней капли воды, перебежала на противоположный
берег. Первый след тоже наполовину остался в камне, лишь кончики пальцев
отпечатались на сухом мраморе.
Антон ткнул кулаком в скалу, желая убедиться, не мерещится ли ему эта
вполне обычная каменюка. Рука неожиданно не встретила опоры, Антон
покачнулся и опрокинулся в серую мглу.
Открыв глаза, Антон обнаружил себя на площади. Он точно знал, что не
терял сознания и не спал, он отчетливо всем телом ощущал, как только что
потерял равновесие, как проскользнула под босой ногой полированная
мостовая, как окунулся в серое... а дальше увидел, что лежит на земле,
кисти рук ушли в мельчайшую горячую пыль, и спину припекает высоко стоящее
солнце.
Это была поселковая площадь. Проезжая через Кубанские степи, они
видели немало таких деревенек. Одноэтажные домики, так густо побеленные,
что не разобрать, из чего они построены, окружали круглую площадку. Обычно
посреди такой площади высился щит с каким-нибудь патриотическим лозунгом,
выцветшим под беспощадным и аполитичным солнцем. Майданчики эти всегда
бывали пусты, и облако пыли от проехавшей машины часами недвижно висело в
жарком воздухе.
Все это мгновенно мелькнуло в памяти, едва Антон ощутил свои руки,
тонувшие в текучей пыли. Перед ним плотно смыкались домики, в открытых
окнах сплошняком белели задернутые занавески. По периметру площадь была
обсажена серыми пирамидальными тополями и шелковицами. Абсолютно привычная
картина. Вот только, где он, и как сюда попал?
Антон поднялся, попытался выбить ладонью пыль из одежды, но сразу
понял безнадежность своей затеи. Джинсы, бобочка - все было в грязи.
Вообще, вид у Антона был подозрительный, так что проходивший через площадь
мужчина покосился на помятую антонову фигуру и довольно отчетливо
пробурчал себе под нос:
- Еще бродяга, носит их тут...
- Скажите, куда я попал? - обратился Антон к пешеходу, но тот уже
удалялся, сердито размахивая туго набитой кожаной папкой.
Антон хотел догнать прохожего, но, развернувшись, замер.
Там, где должен был бы торчать щит, разрисованный знаменами и
оклеенный передовыми физиономиями, высилась башня. Старинное
оборонительное сооружение, круглое и безоконное, всем неприступным видом
опровергало само себя. Ничего подобного нет ни на Кубани, ни в северных
предгорьях Кавказа. Оставалось надеяться, на галлюцинацию или считать, что
его каким-то образом занесло в Закавказье.
Антон покусал губы, желая убедиться, что не спит. Осторожно ступая,
подошел к зияющему проему башенного входа. Внутри он готовился встретить
что угодно: загаженную пустоту, поселковую контору, краеведческий музейчик
или кооперативное кафе. Но увидел обычную жилую комнату. Не защищенный от
уличных взглядов и пыли ни дверью, ни даже занавеской, предстал перед ним
чей-то дом. У стен из ноздреватого известняка стояла богатая двуспальная
кровать, шкаф с зеркалом, оттоманка с двумя подушками и валиками по краям,
сервант, уставленный разнокалиберными подарочными чашками, застеленный
кружевными салфетками комод, на котором высился мраморный ночник и
располагались фигурки, представлявшие крыловский "Квартет". Все это уютно
