всякий может, а тут с умом надо.
Бабушка наклонилась к уху и прошептала:
- У него на глазу паук сидит.
- Какой паук? - испугалась Марина.
- Злой. Вроде клеща, а не клещ. Впился, глаз сосет, собой мохнат,
желтый, глазки черные...
Марина вскрикнула. Прямо перед ней на полу сидел огромный, в локоть,
паук. По жирному желтому брюху были раскиданы темные пятна и поросшие
белесой щетиной бородавки. С жующих челюстей капал тягучий черный яд.
Гадина глядела мимо Марины слепыми точками глаз и медленно перебирала
цепкими суставчатыми лапами.
Волна чудовищного отвращения захлестнула Марину. Весь мир исчез,
оставался только злой страшный паук.
- Плюнь! - откуда-то издалека истошно завопила бабушка.
Марина содрогнулась и, не соображая, что делает, плюнула. В ту же
секунду паук лопнул и исчез без следа.
- Вот так и надо, - сказала бабушка. - Сейчас пойдем в деревню, и
плюнешь своему Козне как положено.
- Я не пойду, - прошептала Марина.
- Что же, мальцу пропадать? - спросила бабушка. - Идем, у тебя
получится.
С этого дня бабушка принялась учить Марину заговорам, тайным
нашептываниям, заклятиям. Главным в этом темном искусстве оказались не
слова, которые неразборчиво бормотала ведунья, а те чувства, что она
вкладывала в них. Бабушка и сама вполне понимала это и строго различала
заклятья, что говорятся для больного, от тех, что нужны самому лекарю.
- Коли волосатик руку ест, то парь трижды на день по три дни
березовым листом, а пока паришь, читай "Отче наш" до семи раз. А на
четвертый день возьми пучок Золотухи-травы, листики с ней обери да завари
крепко. Руку в той воде парь с двойным заговором. А уж как дойдешь до
слов: "Свят! Свят!" - то язву-от веничком и хлещи, не шибко, но сердито:
"Свят! Свят!" Тут гной раной хлынет, и волосатик покажется. Ты его рукой
не трогай, а на траву прими и мотай потихоньку, да заговор читай
поскушнее, рука чтобы не дрожала, и больного не перепугать...
- Бабушка, а зачем молитва нужна? Ведь бога-то нет!
- Ну, коли нет, так читай стихи. Только время заметь хорошенько, а то
перегреешь руку, так один вред получится. Прежде часов не было, так и яйца
под "Отче наш" варили. Один раз прочтешь - всмятку, три раза - в мешочек.
А совсем без заговора тоже нельзя - больной тебя слушает, ему и
поспокойней.
С этим Марина соглашалась, тем более, что из книжек уже знала и о
психотерапии, и об аутотренинге.
Она с лету схватывала бабушкину науку, умела заворожить младенцу
пупок, изгнать из старой раны вросший осколок кости или свести с лица
огромную багровую бородавку. Но она никогда не делала этого без бабушки.
Стыдным казалось, даже ради психотерапии, изображать из себя верующую,
брызгать по углам святой водой и бормотать неразборчиво:
- Изыди, злой дух, изверг рода человеческого, изыди аггел сатаны...
Ну о каком "аггеле" можно всерьез говорить в наши дни? Первая же
скептическая усмешка разбила бы Маринкину уверенность в себе. Но в
бабушкины заговоры Марина верила крепко.
Именно в эту пору Марина решила стать врачом - желание, горячо
поддержанное бабушкой, но из-за которого сразу же появилось множество дел,
нечувствительно отнимавших время, так что порой не было расчета ехать в
деревню на короткие весенние каникулы. Потом пошли экзамены, выпускные да
приемные, и суматошная студенческая жизнь с обязательной летней практикой
и стройотрядами. И среди лета уже становилось трудно выбрать неделю, чтобы
побывать на хуторке.
Но однажды Мариной, которая тогда училась на третьем курсе
мединститута, овладело странное беспокойство. Несколько часов она
металась, не находя себе места, а потом, махнув рукой на занятия и никого
не предупредив, отправилась в деревню.
К тому времени до сто двадцатого километра пустили электричку, хотя
дальше все равно приходилось брести пешком по раскисшему от ноябрьских
дождей проселку. Однако, первым, кого увидела Марина на платформе, был
Володька Козна, друг детства, ставший трактористом и лихим ухажером.
- Бабка просила встретить, подкинуть к деревне, - сообщил он. -
Сапоги передала, а то не пройдешь болотом.
Потом они тряслись в кабине "Беларуси" по налитым колдобинам осенней
дороги, Козна увлеченно рассказывал, как живется тут и как жилось в армии.
Марина почти не слушала его, только одна фраза больно рванула по сердцу:
- Бабка твоя совсем плоха стала.
Однако на деле все оказалось не так уж страшно. Бабушка встретила
Марину на полпути от деревни, вдвоем они бодро дошлепали до избушки. При
встрече бабушка сказала лишь:
- Приехала, Машенька? Я знала, что приедешь... Звала я тебя.
В жарко натопленной избушке было все как обычно, разве что трав по
клетям сушилось в этом году менее обыкновенного. Из печки бабушка достала
горячие хрустящие калитки с картошкой и кашей. Заварила душистый сборный
чай. Видно было, что она старается напомнить внучке все, что так
привязывало ее к лесной избушке. А Марина с запоздалым сожалением думала,
что не предупредила Сережу о своем отъезде, и он, наверно, будет ждать
звонка.
Вечером в горнице засветилась лучина - бабушка, как и прежде, не
жаловала керосиновой вони, и под тихое потрескивание огня и звонок
бессонного сверчка пошла беседа, которую Марина запомнила на всю жизнь.
- Так-от, Машенька, - начала бабушка, - девяносто пятый годок мне.
Стара стала.
Марина молчала, не понимая, куда клонит бабушка.
- Мать твоя меня не больно жалует, но вины ее в том нету. Поздненькая
она у меня, другие бабы в такие годы уж и не рожают. А расстались мы рано,
четырех годков ей не было, как нас разлучили. Не любили тогда, ежели какая
женщина ведьмой слыла. А обо мне всякое говорили, тогда еще больше, чем
теперь. К тому же я единоличная. Так и подпала под закон. И нашла я ее,
мамку твою, уж после войны. Совсем большая стала девка и чужая. Глупая
она, но ты ее жалей, все-таки мать. Хорошо, хоть ты у меня появилась, а то
бы так и осталась я без наследницы, - бабушка остановилась и вдруг
попросила тихонько и жалобно: - Машенька, пожила бы ты у меня, а?
- Что ты, бабушка, - заторопилась Марина. - Я не могу сейчас, у меня
институт, сессия на носу, ты же сама говорила, что учиться надо...
- Ох, жаланная, не уйдет от тебя институт, а бабушка-от скоро уйдет,
не догонишь. Поживи пока у меня, поучись у старухи. Думаешь я тебе всю мою
премудрость показала? Я много умею...
- А на что мы с тобой жить будем? - защищалась Марина. - Денег у меня
нет, ты тоже за свою жизнь не запасла, все на мать стравила...
- На что они нам, деньги? Али плохо жили прежде, голодной была когда,
исхудала? А ведь у меня кроме грибов да картохи, да травок разных,
отродясь в дому ничего не бывало. Машенька, я ж для тебя всякую тряпицу
самобранкой оберну, останься только. Я тебя всему выучу. Горько науку с
собой уносить... Вот, гляди...
Бабушка повернулась в угол, где за печкой примостились рогатые
ухваты, и один из них качнулся и медленно поднялся под потолок.
- Сама уж не могу, а тебя научу, будешь без крыльев аки птица по небу
летать. И ты не думай, дурного здесь ничего нет, я уж восемь десятков лет
ведунья, а черта в глаза не видала. И есть ли он где? А коли грех какой в
этом деле найдется, так я его перед богом весь на себя возьму.
- Да при чем здесь черт? - воскликнула Марина. - Не верю я в чертей.
Вот только как же... - Марина чуть не сказала: "Сережа", но осеклась и
выдавила: - ...как же город?
- Что тебе в том городе? Телевизоров не видала, что ль? У меня есть
кой-что похитрее телевизора. Дай-ко сюда перстенек твой...
Марина послушно сняла с пальца тонкое девичье колечко и протянула его
бабушке. Та плеснула в миску воды, кинула туда звякнувшее кольцо и,
наклонившись над водой, принялась шептать:
- Ты кажи, кажи, колечко, о ком думает сердечко...
Поверхность воды застыла, обратившись в блестящее ртутное зеркало, и
в нем Марина увидела городскую улицу, подстриженные тополя, горящие
фонари, в свете которых кружили первые в этом году снежинки. И по этой
улице шел Сережа. Он был не один, рядом с ним, держа его под руку шла
незнакомая Марине девушка. Она что-то увлеченно говорила, а Сережа то и
дело зашагивал вперед и, смешно морща брови, заглядывал ей в лицо, совсем
так, как глядел в лицо Марине, когда они вместе гуляли по городу. Но самое
страшное, что в руках девушка несла три больших полураспустившихся
тюльпана, завернутых в прозрачный целлофан. Это к ней, к Марине, он
приходил на свидания с тюльпанами, а когда она спрашивала, откуда он берет
среди осени такое чудо, загадочно улыбался и отвечал:
- Секрет фирмы. Только для тебя.
Верно бабушка сразу почуяла неладное, потому что забормотала:
- Не смотри, не смотри, это неправда, морок это... - а вода
замутилась, тут же прояснилась снова, и Сережа оказался в какой-то
комнате, сидящим над книгой. Обман был очевиден, комната казалась
нарисованной, лицо Сережи неживым, словно снятым с фотографии, и книги
перед ним лежали, конечно, не учебники, а скорее нечитаемые бабушкины
манускрипты. Только три тюльпана, очутившиеся в стакане на краю стола,
остались теми же, что и были.
- Не надо... - простонала Марина, и все исчезло.
- Ну что ты, право, - уговаривала бабушка. - Не убивайся ты, беда
невелика, ну, прогулялся парень с другой, не дурное же что сделал. А
хочешь, я его так присушу, что шага от тебя не отойдет?
- Не надо, - мучительно повторила Марина.
Они немного помолчали, а потом Марина тихо начала говорить:
- Бабушка, я поеду завтра в город. Ты не думай, я не из-за него,
плевать я на него хотела, но просто лучше мне там быть. Не нужно мне пока
твое волшебство, это все потом, а сейчас... я еще сама не знаю, что мне
нужно...
Утром они попрощались возле избушки.
- Я обязательно приеду, - говорила Марина. - Вот сдам сессию и тут же
к тебе. Хорошо?
Бабушка молчала и часто крестила Марину, чего прежде никогда не
делала. Наконец Марина оторвалась от нее и исчезла в припорошенном чистым
снежком лесу.
Больше Марину не охватывало страшное чувство беды, но она все время
помнила, что с бабушкой может быть нехорошо, и торопилась разделаться с
учебой как можно скорее. Это было тем легче, что Сергей исчез из ее жизни.
Все произошло удивительно просто и быстро. Марина лишь спросила при
встрече, как зовут ту девушку. Сергей рассмеялся, хотел что-то рассказать,
но Марина вдруг ясно поняла: врет. И хотя там у него пока нет ничего, но и
здесь тоже ничего нет и быть не может.
Она еще не знала, что с этой минуты обречена понимать других людей и,
значит, навсегда останется одна.
Зимнюю сессию Марина сумела спихнуть досрочно и уже на следующий день
мерзла в нетопленной электричке, спешащей прочь от города. Дорога до
деревни была хорошо укатана, а дальше приходилось пробивать лыжню по
нетронутой снежной целине. Особенно тяжело было в лесу, где снег лежал
такими огромными и пушистыми холмами, что лыжи тонули в нем и не помогали,
а мешали двигаться. За два часа Марине не попалось ни одного человеческого
следа. Не было следов и возле избушки, перед дверью намело сугроб, ее
пришлось откапывать концом лыжи.
Избушка встретила холодом и непривычным порядком. Бабушки нигде не
было. А посреди стола лежало составленное у нотариуса завещание, согласно
которому дом и все имущество отходили "внучке моей Машеньке - Шубиной
