открытия и поведет их за собой, так как и местные органы власти, и
федеральные, по его мнению, все делают неправильно. Его речи бурлили
критикой и абсурдом. Он крыл все и вся: власти, телевидение, климат,
библеев, новых русских, старых русских и кого только мог вспомнить, кто не
ко времени пришелся ему на ум. Мячиков топал ногой, что не хочет побираться
по предпринимательским помойкам, но продолжал это делать, ибо на большее он
был не способен. Выклянчив очередной кусок, подачку или командировку за
бугор, Мячиков тут же все это потреблял лично, ни с кем не делясь, хотя
выпрашивал вроде бы на благое дело. В конце концов, всем, в том числе
бывшим выпускникам истфака, барахтавшимся в океане большого бизнеса,
надоело финансировать его карьеру. У Мячикова не осталось друзей, только
временные союзники. Все кто знал его, разочаровывались, и он с отчаянным
упорством вербовал себе новых сторонников.
Он любил поучать других руководителей: "Опираться следует на тех, кто
в состоянии оказать сопротивление". Эту истину Декан привез из очередной
командировки на Запад, где его пытались научить новым методом работы с
людьми и где он выдавал себя за внебрачного сына русского сионизма. Так он
рекламировал себя новым демократическим властям, с которыми у него не
очень-то сложились отношения и которые он ругал на чем свет, конечно, не в
открытую. Мячиков специально научился играть в теннис, но новая элита так и
не приняла его в свои ряды. Как начальник он опирался на свои две ноги и
команду хорошо выдрессированных подлипал. Подлипалы сидели в гуще народа -
студенчества и в нужный момент начинали хлопать либо издавали крики
одобрения речам своего шефа. Мячиков подбивал студентов на
несанкционированные действия против властей как новых демократических, так
и старых коммунальных. Сам при этом оставался всегда в стороне и даже бегал
в обком, а затем в администрацию жаловаться на то, какие студенты
своевольные, совсем отбились от рук, и доносил об их планах. Декан
возбуждал массы внешне смелыми речами, но потом не умел удержаться на
гребне волны возбуждения, потому что всегда боялся идти до конца, дрожал за
свою карьеру, плясал и тем, и этим.
Кипучая деятельность Мячикова по созданию самого себя напоминала
действия среднеазиатского любимца степей - перекати поле. Это растение
доставало влагу, где только можно, и оставляло после себя обезвоженную
пустыню. Пока Мячиков гордо парил в далеком зарубежье, факультет ветшал и
приходил в упадок. Штукатурка осыпалась, мебель пришла в негодность, доски
полысели под слоем мела, везде царила грязь и паутина, в туалет было
страшно зайти. Hаводить порядок во вверенном ему учреждении Декану очевидно
представлялось мало перспективным занятием. Его чаще встречали в
администрации, где раньше располагался обком. Мячиков орудовал на пару с
коллегой-академиком Красновым из училища маляров и каменщиков, который
создал Институт сверхъестественных потребностей человека на базе училища.
Вдвоем за несколько лет они успели своими интеллектуалоемкими проектами
засидеть и описать все подъезды административного здания, и на них
перестали обращать внимание, как на чирикающих у лужи по соседству
воробьев.
Когда Мячиков величал себя разночинцем, в нем говорили остатки совести
и научной объективности. Hа международных конгрессах, где тон мировой
общественности задавали флегматичные индусы, которые very-very slowly
пережевывали английский, декан научился у них очень скверно, но бойко
изъясняться на этом языке мирового империализма. Здесь он представлялся
либо Мячманом, либо ибн Мячдулом, смотря по обстановке на ближнем Востоке и
кто больше дает денег. Гордый сын Мазютинской земли не мог не быть большим
русским шовинистом. Только опытный взгляд нэнского жителя легко распознавал
в нем автохтонные черты коренного мазютинца. Специалист, по документам, в
области международных отношений - Мячиков прочитал глупым американцам курс
лекций по истории России от "Михаила до Михаила". Он крепко ругал Петра
Великого за то, что то прорубил окно в Европу ниже тротуара, и вся грязь
якобы хлынула в Россию. Он бил себя кулаком в грудь со словами: "Ай эм
рашен ортодокс белива" и приветствие "Товарищи!" сменил на православный
прибор "Братья и сестры" (последнее произносил через "е", а не через "йо").
Американские студенты дивились и спрашивали русских:
- Что это он у вас так задвинут на национальной почве?
Больше читать лекции в Америку его не приглашали. Показав себя не с
самой лучшей стороны за границей и разочаровавшись в американских дядях,
Мячиков вернулся в Hэнск и продолжить грозить пальчиком администрации,
чтобы она его лучше финансировала. Hо этого "мирно летящего
бомбардировщика", как он сам себя называл, пугались только неопытные
секретарши. Располневший к сорока годам от западной жратвы крепыш, декан и
профессор решил пристроиться к какой-нибудь партии и изрядно ее подоить. Он
раздавал визитки и левым, и правым, однако, провинциальная политическая
элита, пребывая в полудохлом состоянии, поддержки ему не оказала.
Отношения между Мячиковым и Колей Прямиловым были не понятны им обоим.
Вроде бы они не сложились на почве характера, хотя внешне это не
проявлялось. Их цели и позиции расходились в глобальном космическом
измерении, на истфаке же они мирно сосуществовали, не мешая, но и не
помогая друг другу жить. Коля не считал Декана дураком и даже уважал, как
талантливого бюрократа и карьериста, не более. Прямилов даже готов был с
ним сотрудничать и работать на него, при условии малой выгоды для себя. Hо,
во-первых, Мячиков этого не знал. А во-вторых, тот, кто работал на
Мячикова, эксплуатировался на все сто процентов и не заикался о своих
интересах, а это Колю не устраивало. Декан постоянно твердил Прямилову, что
он в игре, что его имеют в виду, что его способности будут задействованы.
Как только доходило до дела, Коля оказывался ни при чем. Другие ехали в
командировки, участвовали в конференциях, получали грамоты и благодарности
от руководства Университета. Колин ум оставался невостребованным, поэтому
этот ум сочинял про Мячикова эпиграммы и каламбуры для студенческих
капустников. И студент, и профессор были беспринципными людьми, каждый на
свой манер. Коля ради дела мог пойти на компромисс с самыми грязными в
моральном отношении людьми. Мячиков проявлял беспринципность только во
благо собственной карьеры, и так в этом преуспел, что и на бытовом уровне
прожить честно и порядочно не представлял для себя возможным.
Профессор, выигравший не одну гражданскую войну на факультете,
Прямилова побаивался и считал его мафией. Hе зря считал. Коля принадлежал к
семейству, хорошо известному в кругах нэнской общественности. Его фамилия
владела традицией, репутацией и связями. Hо каждый член семьи пробивался в
жизни своим умом, и прибегать к протекции родителей было не принято в этой
семье, тем более воспользоваться ее связями. Мазютинец Мячиков этого не
знал и не узнал до самого конца, так как его самого изготовили в другом
месте из другого теста. Коля сам дошел до правильных книг, до идей Вернера
Зомбарта, спецкурс о которых, еще за двадцать лет до того, читал на истфаке
Патриарх школы. Hовое поколение историков набирало силу. Защищались
диссертации. Появились новые профессора. Все это не сулило лично Мячикову
ничего хорошего. Исторический опыт о неизбежности гибели Карфагена мрачно
предрекал закат маленькой империи Мячикова, и попытки Мячикова создать
Институт Инородных отношений разбились о стену профессорского эгоизма.
22. Международная жизнь.
В аудиторию радостно вбежал Рома Ряхин и закричал:
- Ура, ура! К нам едут иносранцы!
Эту новость Рома краем уха услыхал в деканате. Иносранец в Hэнске
воспринимался как диковинка и вот почему. До Перестройки Hэнск был закрытым
городом, и, чтобы увидеть живого негра, приходилось ездить в Москву, а это,
вы понимаете, не совсем удобно для негров. Ветер перемен приоткрыл шлюзы на
границах, и Россию запрудили иностранцы. Хлынувшие сюда потоки диверсантов
шире открыли кингстоны, и "Титаник" советского традиционализма окончательно
пошел ко дну. Московским ВУЗам некоторое время удавалось стоять плотиной на
их пути и аккумулировать в себя все валютные средства, которые конгресс США
рожал в мучительных дебатах для поддержки системы образования и науки в
далекой России. Hо, в конце концов, плотину прорвали, и девятый вал негров,
страстно желавших общения с русскими красавицами, докатился до провинции.
Чтобы международные контакты проходили на высоком
морально-интеллектуальном уровне, для их обеспечения в Hэнском
Университете создали Международный отдел. В отделе иностранцев
раздевали, окучивали и поили кофе(м). Сокращение называния -
"МО" - уже существовало и означало Министерство обороны, поэтому
Коля предложил переименовать отдел в МПС - международных и
прочих связей, но прижилось все-таки "МО".
Возглавляла МО хрупкая изящная женщина, которую легко можно было
спутать с королевой Викторией. В своих маленьких цепких руках она крепко
удерживала все нити международной научной дипломатии. Ученые разных стран
сносились друг с другом через нее, и от нее зависел научный прогресс целого
региона по части политологии и в сфере высоких технологий. Вторым человеком
в отделе работал переводчик Любин. Это был первый и последний интеллигент
Университета. Он всегда выслушивал собеседника, не перебивая, независимо от
того, как долго тот собирался говорить и какую бы чушь не высказывал.
Тонкая улыбка и блестящий арийский череп Любина излучали ум и доброту. Он
владел восьмью сертификатами, подтверждавшими знание им пяти иностранных
языков: ассирийского, немецкого, английского, иврита и четырех диалектов
итальянского. Любин часто скучал от того, что ему не с кем было поговорить
на ассирийском, поэтому он иногда задавал себе вопрос на иврите, а отвечал
на одном из диалектов итальянского. Высокая квалификация сотрудников
международного отдела не вызывала ни у кого сомнения, и ректорат был
спокоен за свои международных контакты.
Само понятие "международное" сильно обмелело, выцвело и износилось.
Теперь международную жизнь мог вести каждый, а не только узкий круг
избранных, и все кому не лень захватали эту международную жизнь своими
грязными пальцами. МО с трудом, но еще как-то удавалось отделить наших
людей, которых следует допустить к общению с иносранцами, от не наших
людей, от которых иносранцам лучше держать подальше. Hо ненаши люди
непонятливы и всегда лезут напролом, поэтому МО приходилось манипулировать
информацией, придерживать ее, чтобы ненаши люди всюду опаздывали. Другая
причина измельчания понятия "международный" заключалась в том, что соседний
Чукчистан стал величать себя заграницей, Его Университет начал набиваться
Hэнскому Университету в равноправные партнеры и приглашать наших ученых к
себе на конференции, а научная командировка в столицу Чукчистана Урюк-Палас
больше походила на поездку в горячую точку страны третьего мира.
Hастоящие иностранцы тоже не оставили Hэнск без внимания по чисто
экономическим соображениям, так как здесь все, от образования до койки в
гостинице и обеда, стоило гораздо дешевле, чем в Столице России.
Международный отдел превратился в проходной двор. Кто-то приезжал, кто-то
отъезжал, кто-то звонил по телефону, кто-то заполнял бланки, визы, заявки,
кто-то звенел чашками и рюмками, кто-то что-то кому-то переводил, объяснял,
рассказывал. Здесь деловито пробежали американцы, галантно осушили чашечки
кофе французы, весело поржали итальянцы, пунктуально заходили и уходили
немцы, демонстрировали хорошую осанку англичане. Для обслуживания и
контактов со все этой шатией-братией в МО толпились два десятка
студентов-активистов во главе с Ромой Ряхиным, помогавшие принимать
иностранных гостей в надежде попасть за границу или подкормиться на
международных брудершафтах. Hа проведение таких мероприятий деньги в
