поинтересовался, где Шива овладевал секретами йоги, и тот рассказал, что
рожден был в Индии, в предместье Вайшали, что, помимо йоги, владеет еще и
тремя видами восточных единоборств, и хоть он и не ламаист, а, скорее,
буддист, но в последнее время его религиозные основы пошатнулись и он ищет
духовное лекарство, которое позволило бы ему обрести новую веру...
Шива так понравился ламе, что они, не разлучаясь, провели два дня, по
истечении которых настоятелю, по его собственному мнению, удалось забросить
в сердце Шивы семена ламаизма... На прощание он доверительно сообщил, что на
днях собирается посетить Москву и будет рад повидать в столице своего нового
друга... Шива настоял на том, чтобы лама остановился у него дома, и с
иронией сказал, что, если тот не примет приглашения - обида будет храниться
в самых долгих уголках его памяти...
Они обнялись на прощание, и Шива улетел в Москву готовиться к приему
такого нужного гостя... На четвертый день, вечером, в его квартире раздался
междугородный звонок, и утром следующего дня Шива поехал встречать дорогого
гостя. Встреча была очень теплой, они пообедали в итальянском ресторане и
взбодренные двумя бутылками красного вина, приехали домой... Там за приятной
беседой выпили бутылку водки, затем немного коньяка, затем еще водки...
Ламу, утомленного дорогой, сильно повело, он был чрезмерно весел и улегся в
постель с неизвестно как появившимися в квартире двумя юными созданиями
женского пола, своим умением вытащившими последние силы старого
настоятеля...
На следующее утро в густом похмелье, лама получил из рук Шивы пачку
полароидных фотографий, на которых он был заснят в отнюдь не приличествующих
его сану позах... Сначала он воспринял их как не очень удачную шутку, но
затем, увидев в глазах Шивы металл, понял, что это не розыгрыш, что сейчас,
немедленно, будет подвергнут шантажу, а вследствие этого сам решил спросить,
что тому нужно...
- Списки тибетской медицины, средневековые трактаты, написанные по этому
поводу, а также сорyritht на их издание, - жестко ответил Шива и дал ламе на
все четыре дня.
Лама был сильным человеком. Он ни о чем не стал умолять шантажиста, а
просто еще раз посмотрел ему в глаза, кивнул головой и в тот же день улетел
обратно в монастырь.
К исходу четвертого дня Шива, через доверенное лицо настоятеля, получил
тугой сверток, в котором обнаружил списки и необходимые для их издания
документы...
В тот же час секатором для стрижки плодовых кустов он откусил свой
средний палец на правой руке и, закопав отрезанные фаланги в горшок с
цветами, отравился покупать билет на Париж...
Через три дня он уже был в офисе своего знакомого издателя и показывал
обалдевшему книжнику списки с рецептами тибетской медицины... За продажу
copyritht он попросил миллион долларов и через две недели, после проверки
списков на достоверность, получил деньги - отчасти наличными, отчасти
ценными бумагами.
Недооценил он лишь одного - бурятского ламу... В один из зимних вечеров,
когда Мишель, увешанная новыми драгоценностями, укатила на недельку в
Нью-Йорк, в квартиру Шивы ворвались несколько абсолютно лысых людей,
сжимавших в руках разнокалиберное оружие... Он было попытался
сопротивляться, но его мастерство в защите оказалось гораздо меньшим по
сравнению с мастерством нападавших...
Шива был уже сильно избит, с изувеченным лицом и отбитыми почками, когда
ему наконец объяснили, что происходит... У него потребовали списки,
copiritht и фотографии, позорящие ламу...
Шива еще пытался прикинуться ничего не знающим, но после того, как
машинкой для обрезки сигар ему откусили средний палец правой руки, отдал
полароидные снимки и назвал адрес ничего не подозревающего издателя,
владевшего на этот момент всеми правами...
Напоследок он получил в живот пулю сорок пятого калибра и умер бы,
истекши кровью, не будь в доме хозяина, услышавшего выстрел, и вызвавшего
"скорую помощь"... Издатель же, получивший пулю в мозг, умер мгновенно. Но
предварительно, обезумевший от изощренных пыток, отдал боевикам-ламаистам
все документы, честно им приобретенные... Выздоровевшего Шиву стали таскать
в полицейский комиссариат, где пытались дознаться, за что он подвергся
нападению... Неглупый следователь уловил связь этого покушения с убийством
издателя и пытался добраться до истины. Истину же знали лишь Шива,
замученный книжник да бурятский лама, вряд ли желающий обнародовать эту
прелестную историю... И дело было закрыто за неустановленностью
преступников...
Шиве же предложили покинуть Францию, так как он был нежелателен в этой
стране и не имел французского гражданства...
Переведя деньги со своего парижского счета в Сity Ваnk, они с Мишель
прилетели в Нью-Йорк и сняли целый этаж в Гринвич Виллидж...
Шива обещал самому себе, что в никакие авантюры больше влезать не будет,
во всяком случае, пока не кончатся деньги, и стал жить жизнью простого
наблюдателя...
На этом можно было бы и закончить историю моего старшего брата, но хочу
коротко сказать о том, как он расстался с еще двумя своими пальцами...
В домашнем зверинце своего нью-йоркского приятеля Шива кормил кусочками
мяса шакала. Тот был голоден, и потому не рассчитал движения своих крепких
челюстей и откусил брату два пальца...
Приятель из уважения к Шиве тотчас застрелил шакала и оплатил медицинские
расходы, связанные с ранением.
Оставшиеся пальцы отныне тщательно оберегались их хозяином, он стал редко
выходить из дома и все свое время посвящал ледяной Мишели...
На рождество 198... года Шива получил поздравительную открытку, в которой
ему желали крепкого здоровья, личного счастья и прочих благ, которых он сам
себе желает... И каково было удивление Шивы, в какое странное состояние
пришла его душа, когда он прочел подпись, поставленную под поздравлением:
Твой отец ИОСИФ...
БЛУЖДАЮЩИЙ АГАСФЕР
Когда Шиве пошел всего лишь третий год, а Иосиф разменивал четвертый
десяток, сердце отца вдруг пришло в какое-то движение; стало подпрыгивать,
стучать в грудную клетку, словно затекшие ноги об пол, и просить свежего
ветра дальних дорог...
Ничтоже сумняшеся, Иосиф, как и в прошлый раз, не говоря никому ни слова,
исчез...
Он сел в поезд и десять суток ехал сквозь всю Россию, наслаждаясь глазами
ее великими просторами, ее высоким небом и чистыми дождями...
Отец тянулся к неизведанному, куда еще не ступала его кривая нога, где не
воспламенялся орлиный взор, куда добирался лишь его могучий помысел... Путь
его лежал на Дальний Восток...
На десятые сутки Иосиф сошел с поезда на станции Ерофей Палыч, пересел в
товарняк и добрался до Магочи. От нее пешком дошел до того места, где
сливаются Шилка и Аргунь, образуя Амур, и, недолго думая, бросился в мутные
воды великой реки. Таким образом, в светлый праздник Еврейской Пасхи Иосиф
вплавь преодолел советско-китайскую границу и был выловлен узкоглазыми
пограничниками, после того, как был ранен из "калашникова" в плечо.
Превозмогая боль, отец все же улыбался и пытался обнять китайского
офицера, объясняя ему, что с этого дня решил стать его согражданином...
К удивлению Иосифа, китаеза не проявил радости по поводу объединения двух
великих народов, а, наоборот, кривился от прикосновений мокрого перебежчика
и норовил хлестнуть его перчаткой по кривому носу...
Отец был чрезвычайно обижен на такое обхождение и, лежа в военном
грузовике, размышлял о человеческой злобе... Открытый всем ветрам, он сильно
мерз. Больше всего застывала левая ступня, с которой во время плавания
соскочил башмак...
Особенно печалило то, что в каблуке потерянной обувки было запрятано
несколько золотишка... Но оставался еще один ботинок, в котором тоже имелось
кое-что, в этой ситуации могущее очень пригодиться...
Отца привезли в пограничную комендатуру и, словно бревно, забросили в
вонючую камеру. Там он просидел до утра без сна, давя клопов и причитая о
своей непутевой жизни...
Наутро состоялся первый допрос, цель которого была установить, как понял
Иосиф, крупный он шпион или мелкий. Китаец-следователь с тонкими губами на
протяжении трех часов спрашивал одно и то же, а жирный переводчик вкрадчивым
голосом переводил.
- Имя, фамилия... Звание... Цель заброски...
А Иосиф на все вопросы терпеливо отвечал:
- Мир, дружба, бизнес...
Так безрезультатно прошло три часа, а на четвертый отца стали бить.
Выбили все передние зубы, повредили правое ухо, слегка надорвали мочку, и
тогда Иосиф решил, что настала пора действовать. Он попросил минуту
передышки, снял единственный ботинок и негнущимися пальцами принялся
отдирать подошву.
Через мгновение он протягивал пограничникам золотые цепочки и колечки,
приговаривая, что теперь это принадлежит им, а его пора бы и отпустить на
все необъятные китайские просторы...
Китайцы, ожидавшие обнаружить в тайнике микропленки и прочие атрибуты
шпионов, увидев обычное золото, еще больше разозлились; принялись бить
Иосифа по самому дорогому месту, а когда он потерял сознание и душа его уже
собиралась в долгий полет к праотцам, в помещение для допросов зашел
начальник погранзаставы, положил конец насилию, и безжизненное тело отца
было вновь брошено в камеру...
После этого избиения он долго приходил в себя, грустя по солнышку и
свежему ветерку. Десять дней его никто не трогал и не обижал, и Иосиф уже
было подумал, что про его грешную душу забыли... Как он впоследствии узнал,
китайцы в это время связались с советской госбезопасностью и пытались
обменять отца на какого-то своего шпиона-азиата... КГБ ответил
категорическим отказом, так как уже давно не засылал разведчиков в Китай, и
не имел представления, кто бы это мог быть... На последний вопрос китайской
безопасности, что делать с перебежчиком, советская сторона ответила: а что
хотите!..
Иосифа, закованного в наручники, препроводили в Пекин, где он в скором
времени был осужден по какой-то статье китайского законодательства и
приговорен к четырнадцати годам заключения в лагерях... В приговоре отец был
назван "вольным шпионом", сотрудничавшим в пользу всех империалистических
стран, а потому попал в колонию очень строгого режима...
Самая большая беда Иосифа заключалась в том, что он не знал ни одного
слова по-китайски и вынужден был общаться только с самим собой... Усугубляло
положение и то, что его желудок не принимал риса, а потому "вольный шпион"
отчаянно мучился чрезмерным сварением... Когда его стали гонять на
лесоповал, немного полегчало. Нечеловеческие нагрузки способствовали
привыканию к любой пище, и отчаянное положение отца немного выправилось...
Как только Иосифа отпустило, его помыслы обратились к фантазированию
женщины, однако он беспокоился - не повредили ли пограничники его самого
главного органа и сумеет ли он им воспользоваться по возникновению
надобности...
Лагерь располагался на месте вырубки леса, и площадь его бараков
равнялась ста гектарам. Пятьдесят из них были отданы для содержания мужчин,
вторая же половина заселилась женщинами. Ровно посередине территории
проходил двухметровый забор, увитый колючей проволокой, целые сутки звенящей
от высокого напряжения пропущенного по ней тока. Лишь в одном месте этого
забора была небольшая дверка, охраняемая часовым. В нее туда-сюда проходило
лагерное начальство, которому Иосиф невыносимо завидовал...
Отношения с товарищами по бараку у отца были несколько натянутыми. Так
