прехорошая фирма, которая марку держит и дорожит клиентами... Напоследок он
вытащил из кармана жемчужное ожерелье и, робея, протянул своей
возлюбленной... Женщина улыбнулась и сказала:
- Вы говорили, что я могу отказаться от последнего...
- Это не последнее, - смущенно ответил Иосиф.
- Что же, есть еще что-то?
- Последнее - это я сам, - скромно сказал "иранский шах" и, покраснев,
развел руками...
Женщина с минуту смотрела на Иосифа, потом вдруг фыркнула и засмеялась,
да так звонко и заразительно, что отец понял: за обладание ею он отдаст все
государство Израилево вместе с Палестинами в придачу, а заодно и все свои
чайники...
Он был приглашен в дом и посажен на стул, накормлен и развлечен беседой.
Женщину звали Индирой. Ей исполнилось двадцать пять лет, она не была
замужем и имела трех братьев, которые уже целую неделю находились в лесу и с
помощью слонов валили деревья. Родители ее давно умерли, она привыкла жить
одна, так как братья, хоть и живут в этой же деревне, но уже переженились.
Иосиф тоже рассказывал о себе. Врал, конечно, много, подогретый терпким
вином, но и правду не обходил стороной... После, совсем уже размягченный, он
вдруг завыл еврейскую песню, петую ему когда-то бабкой, и обнаружил в себе
голос - не сильный, но очень приятный душе...
Индира слушала, и в глазах ее была мягкость, в пальцах, перебирающих
жемчужное ожерелье, - нежность, а в бедрах - сладость...
Иосиф закончил песню, хотел было еще спеть, но понял, что слов больше
никаких не знает, да и в глазах Индиры было что-то такое новое, отчего свело
икры, обдало жаром низ живота и напряглось стыдное... Он задрожал всем
телом, стараясь прикрыть руками свой камень, но легче было закрыть солнце
монетой, чем мужественность Иосифа - ладонью...
И тогда Индира сказала:
- Не борись с телом. Ты борешься с собой... Познай тело - и ты познаешь
себя...
После этих слов все завертелось перед глазами Иосифа. Миг стал раем, и
рай был долог... Он ласкал эти длинные, смуглые пальцы; как птица, пытался
склюнуть с груди соски, как будто это были ягоды рябины, и пил из самого
нежного, боясь, что кончится этот сок и останется он, мучимый жаждой,
останется навсегда один.
Через месяц Иосиф был женатым человеком. Он съездил в Бомбей, перевел все
свое имущество в наличность и перебрался в дом Индиры. Днем он занимался
постройкой достойного жилища для своей богини, а ночью черпал бездонным
ковшом всю сладость "стхиты"*, всю остроту "переплетенного узла"*, и плакал
в наслаждении, как ребенок, и выл в экстазе, как шакал...В одну из таких
"камасутровских" ночей затяжелела Индира моим старшим братом, который
родился поздним вечером в конце жаркой зимы и был назван в честь Бога Шивы.
И распустилось счастье Иосифа полным цветом. Стал он полнокровным
мужчиной и мог строить планы дольше своей жизни, надеясь, что его семя будет
брошено через века и даст всходы правнуками и праправнуками.
- Живуче племя Израилево! - приговаривал он. - Хоть и смешанное с
кришнаитами, но все равно поступь видна!..
Иосиф разглядывал маленького Шиву и в крошечном носике ребенка угадывал
свой будущий горбатый клюв... Как он радовался тогда... Бежал вприпрыжку в
поле и кричал Индире во весь голос: "Мой ребенок, мой!"
Жена улыбалась, гладила его влажной рукой по щеке, потом вдруг
спохватывалась, вспомнив, что Шива остался один, и гнала Иосифа обратно в
дом.
Прошел год... Днем Иосиф обычно что-то делал по дому, а Индира работала в
поле, на чайных плантациях... В один из таких дней, когда маленький Шива
спал в своей кроватке, а Иосиф строгал какую-то деревяшку, до его ушей
донеслись тревожные крики. Он выглянул с террасы и увидел сквозь пыль
бегущих с поля женщин.
- Бешеный тигр!.. - донеслось до его ушей. - Бешеный тигр!
И тут Иосиф почувствовал неладное. Так защемило в его сердце, так вдруг
стало плохо всему телу, что ноги подломились у него и прядь волос стала
седая... Он заскулил, как убиваемая собака, закрутился на одном месте и, уже
чувствуя, уже зная, что нет его Индиры, упал на землю и почти умер...
Хоронил отец Индиру сам. Сам прибирал изувеченное тело, целуя поникшие
ягоды рябины, сам одевал ее в свадебное сари, сам закапывал гроб... Отдав
Шиву шурину, запершись один в пустом доме, он плакал семь дней. На восьмой
уехал на "кадиллаке" в Бомбей, а на пятнадцатый вернулся весь осунувшийся,
но с великолепным крупнокалиберным ружьем за плечами.
Ранним утром, когда деревня еще спала, с мешком провизии и с ружьем
наперевес Иосиф ушел в джунгли... Две недели о нем не было ни слуху, ни
духу, и когда все подумали, что он СГИНУЛ бесследно в непроходимых чащах,
разодранный дикими зверями, отец вдруг появился... Отощавший, заросший
наполовину седыми космами, с запекшимися на лице и руках ранами, он шел
через деревню, неся на плечах шкуру убитого тигра, и не было в его облике
ничего от героя...
Еще с месяц пожил Иосиф в доме сгинувшей жены, затем собрал все
необходимое, взял под мышку Шиву, передал ключи от дома братьям Индиры и
укатил в Бомбей.
Там, не мешкая, пришел в советское посольство и, покаявшись, попросил
въездную визу на себя и ребенка...
Люди не звери... Когда проклевывались почки на деревьях и вата между
оконных рам пожухла, Иосиф с сыном вернулись на родину...
Мать Иосифа, истосковавшаяся в одиночестве, в тот же миг простила своего
непутевого сына и принялась холить и лелеять индийского внука, солнечным
лучиком посланного на вечер ее жизни.
Она учила Шиву русским словам, пела еврейские колыбельные и гуляла с ним
утром и вечеромё чтобы легкие внука привыкали к российскому климату.
Вот в одну из таких прогулок мой брат Шива, катаясь на карусели, визжа от
восторга, сунул палец в маленькую дырочку и оставил его там навсегда.
ШИВА
Маленького Шиву отдали в детский сад. Он еще носил длинную, до середины
спины косу, был весь смугленький и этим привлекал внимание своих
сверстников-карапузов. Те с удовольствием драли его за косичку и просили
показать то, что у него спрятано в штанах.
Шива не обижался, с простодушием снимал брючки, обнаруживая, к всеобщему
неудовольствию, то отличие, которое причисляло его к мальчикам.
Воспитательницы частенько заставляли рассказывать о плоде манго. Шива,
словарный запас которого не превышал и трехсот слов, добрый по своей
природе, все же пытался дать приблизительное определение, указывая на
небольшой кабачок и говоря, что манго зеленее и слаще, чем сахар.
Когда Шиве пошел третий год, Иосиф, воспользовавшись дружбой с Китаем, в
светлый праздник пересек советско-китайскую границу и смешался с миллиардом
узкоглазых жителей.
Шива остался жить с бабушкой, постепенно забывая отца. А о матери у него
осталось лишь какое-то туманное ощущение, словно от растаявшей во рту
конфеты... Через пять лет и Индия стала для него той сказочной страной,
какой воспринимают ее его сверстники.
Бабушка определила Шиву в школу и с этого момента стала стареть еще
быстрее... Когда-то, лет пятнадцать назад, она выгнала из дома дедушку, не
простив ему измены, а теперь попросила его вернуться обратно, чтобы в
крайнем случае внук не остался сиротой. И дедушка вернулся, еще совсем
крепкий и счастливый, что вновь обрел семью...
Шива ходил в школу, с удовольствием постигая необходимые науки, был
отличником, не прикладывая к этому особых усилий. Он был слишком
хорошеньким, хоть и чернявеньким, поэтому одноклассники невзлюбили мальчика
и часто бивали его в школьных туалетах, но он никогда не плакал, как бы
больно ему ни было, никогда не защищался, а лишь улыбался в ответ, показывая
крупные окровавленные зубы.
Так шло время... Шива из начальных классов перебрался в средние, а затем
и в старшие... Незаметно для бабушки и дедушки он вырос в красивого юношу...
Бабушка благодарила Моисея за то, что нос внука совсем не похож на клюв
ее сына, что он хоть и чуть крупноват, но ровен, словно тоненькая трость для
мундштука кларнета... Единственно, что ее расстраивало, - это разбитые губы
внука и синяки, такие же частые на его лице, как тучи на русском небе... Она
сокрушалась, что внук растет слабым, не способным за себя постоять, а оттого
жизнь его будет трудной и безрадостной... Бабушке и невдомек было, что Шива
еще с пятого класса, говоря, что ходит учить уроки к приятелю, посещал
квартиру старого китайца, отсидевшего в лагерях Сибири и втайне обучающего
мальчика какой-то восточной борьбе... Тем более было странным, что он
никогда не защищался от побоев, имея в руках столь мощное оружие. Просто
улыбался в ответ на ударыё и все...
В глаза Шивы были влюблены все девочки в школе. И действительно, они были
хороши.ё Прозрачныеё чуть влажные и раскосые - они притягивали к себе
девичьи губы: большие и печальные - манили к себе женщин постарше; нежные и
сильные -привлекали пожилых...
В девятом классе в Шиву влюбилась молоденькая учительница истории, робкая
и симпатичная девушка. Она была первая, с кем он стал спать, обнаружив в
себе природное умение и изощренность, подаренные солнцем Индии. Не
стеснительный в ласках, мощный в долгости, он доводил свою более старшую
партнершу до исступления, равного помешательству, вытаскивал из нее
эвериное, а после, когда она лежала бессильная, уходил легко, как будто и не
было целой ночи, а было лишь так, прикосновение одно.
Когда Шива с обезоруживающей улыбкой сказал учительнице, что больше не
любит ее, что их совместные ночи кончились, она не выдержала и съела
отраву...
Впрочем, ее спасли, но тайное после этого стало явным... Подростки в
классе стали бить его еще более жестоко, а девочки немного охладели,
понимая, что птички они мелкие в сравнении с его размашистым крылом...
Как-то утром все одноклассники Шивы обнаружили в своих почтовых ящиках
некие бумажки, приглашающие их в этот день в спортзал, находящийся на отшибе
города.
Спортзал был славен тем, что в нем проходили тайные занятия борьбой
каратэ и другими восточными единоборствами, а также контактные поединки тех
спортсменов, которые хотели помериться умением... Попасть в этот зал было
недостижимой мечтой каждого подростка, и поэтому все одноклассники, как
один, явились к вечеру в спортзал.
Сначала показывали рядовую тренировку, а затем появились взрослые
каратисты, желающие показать свое искусство в поединке... Все они были в
защитных шлемах и белых кимоно, лишь один - в черном. Впрочем, он всех и
отлупил, играючи и просто, как будто в театральном бою... И каково было
изумление подростков, когда победитель снял с себя маску и обнаружил под ней
лицо Шивы с еще свежими синяками, оставленными их слабенькими кулачками...
Каждый ушел домой подавленным, ожидая на следующий день расплаты... Но Шива
не собирался мстить.
Он со всеми приветливо здоровался и крупно улыбался... С тех пор синяки с
лица Шивы сошли навсегда. Но на все заискивающие просьбы соучеников
поспособствовать их устройству в секцию он отвечал вежливым отказом.
В наследство от отца Шива получил некоторые черты авантюриста, но по
природе был более тонким и умным, чем Иосиф.
Он закончил школу и неожиданно для всех поступил в Институт международных
отношений. Каким образом ему это удалось, было неизвестно. Но ходили слухи,
что он одновременно влюбил в себя жену проректора и его юную дочь,
обезумевшую до того, что пришлось прибегнуть к врачебной помощи. Престарелая
матрона даже забеременела от него, чего с ней не было уже двадцать пять лет,
