вампиру, в белом платье, с белыми волосами, и белая ткань закрывала ее
лицо. Она долго неподвижно стояла за моей матерью, и Тафра не видела ее.
Потом очень медленно эта женщина отводила вуаль от лица, и оказывалось,
что у нее не лицо, а серебряный череп, и она не женщина, а большая кошка,
рысь. И в этот момент я понимал, что Тафра стоит не над колодцем, а над
могилой.
Сны обладают странной силой. Какими бы банальными и детскими мне ни
казались их символы, я не мог освободиться от них, и с интервалом
приблизительно в двадцать дней я пугал девушек, деливших со мной ложе,
тем, что кричал и бился, как будто на меня напала целая армия.
Но однажды наступила ночь, когда сон начался по-старому, и я начал
трястись и содрогаться во сне, но внезапно все изменилось. Вуаль упала с
лица белой женщины, и открылись только стертые от дождя и непогоды черты
статуи, поросшие мхом и безобидные, а моя мать Тафра наклонилась к
колодцу, и когда она выпрямилась, она была красива, как в моем детстве.
Это было изгнанием того сна. Он больше никогда не повторялся. И
спасла меня от него Воробей, моя музыкальная девушка. Она сказала мне
утром, что я кричал во сне, и она шепнула мне на ухо, что все хорошо, не
будя меня. Она давно научилась этой хитрой уловке, чтобы успокаивать
кошмары сестры, когда они спали вместе в маленькой бедной кровати в бедном
квартале Эшкорека.
Несмотря на предложения Эррана, насколько мне известно, ни одна
девушка не забеременела от меня, да и ни от какого другого мужчины, коли
на то пошло; за все время, что я был там, я ни разу не видел приподнятого
над животом пояса, хоть и множество поднятых юбок, которые могли бы
объяснить вздутые впоследствии пояса, и детей вообще было мало. Я
подозреваю, что городские женщины стали бесплодными, их чрево ссохлось,
как мозги их мужчин, от легенд и чрезвычайной великолепной бедности.
Повалил снег и задули ветры. Они грохотали по городу, как призрачная
канонада.
Яростные кони любили гоняться с ветром наперегонки. Они проделывали
это каждый день, когда их выпускали на равнины парка. Когда я был
маленьким, Тафра сказала мне, что в ее племени богом ветра был черный
конь; иногда он проносился по склонам, и у кобыл появлялись жеребята. Все
эшкирские кони казались детьми этого бога ветра, когда он пролетал мимо,
они возбуждались и, казалось, хотели гнаться за ним вслед.
Со-эсский конюший Синий Рукав сказал, что, когда установится мягкая
погода, мы отправимся в долины северных гор на весенний отлов лошадей. Он
прислонился к тонкому черному кедру и свистнул лошадям, которые с бешеной
скоростью носились по коричневому тающему снегу равнины, а мощный ветер
трепал их гривы и развевал хвосты.
Слева от нас тесная группа грумов распалась, они указывали на аллею с
зелеными гниющими статуями; Эрран приближался на лошади в малиновой сбруе,
с ним было около тридцати серебряных и группа золотых. С ними были и
женщины, их вуали и накидки вздувались на ветру.
Все мужчины на равнине сдернули свои маски, за исключением тех, кто,
как я, был уже без маски. Я почти никогда не утруждал себя своей
металлической кожей - произведением какого-то ремесленника в виде головы
сокола, - а носил ее, пристегнув к плечу, как делали другие, когда ходили
с обнаженным лицом.
Даже некоторые лошади прекратили бег, как будто почувствовали рядом
хозяина, и замерли на месте, кося глазом.
Эрран выехал на равнину, сопровождаемый своими спутниками, и осадил
лошадь, повернув свою золотую голову леопарда.
- Синий Рукав, - позвал он конюшего.
Синий Рукав поспешил к Эррану. Он поклонился и стоял, отвечая на
вопросы кивками и короткими смиренными предложениями. Как все собаки
Эррана, он был хорошо вышколен.
Я взглянул в сторону серебряных, особенно женщин. Я видел мало самок
этого класса. Они обычно не делили вечернюю трапезу с командирами. Ни одно
лицо не было открыто. Даже округлые груди и руки, так часто предлагаемых
взгляду во дворце, были закутаны от холода. Потом я увидел оленью маску
Демиздор.
Я не видел ее сорок или пятьдесят дней, и в последний раз я мельком
видел ее на расстоянии. Она прогуливалась в высокой галерее в своем желтом
платье, но почувствовав мое присутствие, ускорила шаг и ушла.
Сегодня на ней был черный меховой капюшон, и хотя лицо было еще
серебряным, платье было отделано золотом и его бархатные рукава
позванивали золотым звоном. Но она была не с Эрраном, а с коренастым
золотым Медведем. Он играл ее запястьем в бархатной перчатке, но она
смотрела прямо на меня.
Эрран назвал во второй раз мое имя, или то имя, которое мне дали
здесь.
- Вазкор.
Я подошел к нему, более неторопливо, чем конюший, положил руку на шею
его лошади; она знала меня, я принимал участие в ее обучении месяц назад.
- Мой повелитель.
Несколько дам забормотали, что я не поклонился (я никогда этого не
делал), и я услышал, как какой-то мужчина сказал: "Это гордая собака
смешанной крови из племени".
- Я говорил Синему Рукаву, - сказал Эрран, - чтобы лучшие наездники
продемонстрировали нам способности лошадей. Он прежде всего рекомендовал
тебя, Вазкор. Он говорит, никто не может сравниться с тобой.
- А-а, да, мой повелитель, - сказал я, - несомненно, это из-за моей
племенной гордости и смешанной крови.
Мужчина, чью фразу я позаимствовал, выругался. Я вежливо кивнул ему и
отошел к лошадям, чтобы продемонстрировать свои трюки для безмозглого
двора Эррана.
Кроме меня, было выбрано еще трое. Это был комплимент конюшего нам, а
не желание угодить Эррану. Но все равно это было мучительно, и мне снова
приходилось повторять себе старое заклинание: играй его собаку, ибо ты не
его собака; сладкая кость стоит игры. Я еще не выучил тот урок, что когда
ты постоянно повторяешь себе, что то-то и то-то стоит этой цены, цена
слишком высока и выплачивается слишком часто.
Грумы подвели лошадей. Мы оседлали их и заставили проделать обычные
трюки, которые показывают темперамент лошади и доставляют удовольствие
всем господам и дамам, пришедшим посмотреть: прыжки с места, скачки с
препятствиями разной высоты, учебный бой коня с конем и наездника с
наездником. Эту схватку был выбран продемонстрировать я, и я выиграл ее.
Мне было не жаль выбить противника из седла; это был недоумок, с которым у
меня были стычки раньше.
Вскоре после этого, когда все было сделано, и мы прогуливали лошадей,
трое золотых подошли ко мне со своими серебряными женщинами, и один из
этих принцев был Медведь, который сопровождал Демиздор. Во время трудных
упражнений я почти забыл о ней и о том, что она перешла в другие руки.
Золотой Медведь взял меня под локоть, а пальцем другой руки приподнял
мой подбородок, точно так же, как если бы я был приглянувшейся ему
служанкой. Я остановился и посмотрел на него, и чувствовал себя так же
глупо, как мальчик к которому пристал один из гостей его отца, и он не
должен поднимать шума, в то время как предпочел бы ответить кулаком.
- Отлично. Я аплодирую твоему мастерству, - сказал новый хозяин
Демиздор. - То ложишься с кобылами, чтобы они были такими послушными?
Я не растерялся и, вежливо улыбнувшись, почтительно спросил:
- Вы рекомендуете? Это помогает?
Его друзья рассмеялись. Я был собакой, которая умела шутить, а не
только скакать на лошадях. Но золотой Медведь не закончил.
- Что ж, - сказал он, - мы видели фигурные танцы, но не то, как ты
укрощаешь лошадь для своего господина. Вот это я бы действительно хотел
посмотреть. - С этим он повернулся и закричал Эррану: - Мой повелитель
Леопард, разрешишь ли ты, чтобы этот дрессировщик укротил моего зверя?
Эрран разговаривал с Синим Рукавом; он оставил его и подошел к нам.
За глазными прорезями маски его глаза блестели пристальным интересом, и
более всего другого глаза Эррана говорили мне, что я должен остерегаться.
- Укротить твою лошадь, сударь? Я полагал, что твои звери уже ручные.
- Все, кроме рыжего жеребца.
- Рыжего? Но ты выиграл его в четырехглавые кости месяц назад.
- Да, это так, сударь, и он стал для меня проклятьем.
- Ты, конечно, преувеличиваешь, - сказал Эрран спокойно, наслаждаясь
диалогом с несомненным острым предвкушением. - Этот ласковый жеребец
нежнее твоей дамы, дамасковой Демиздор.
Если он намеревался предупредить меня - до сих пор я не знаю этого
наверняка - он не мог сделать это яснее.
- И все-таки, мой повелитель Леопард, прошу твоего разрешения, -
сказал Медведь.
- Ну что ж, если ты доведен до того, чтобы просить, лучше дать тебе
разрешение. Ты не будешь возражать против того, чтобы потренировать лошадь
этого господина, Вазкор?
- Попросите меня снова, мой повелитель, - сказал я, - когда это будет
выполнено.
Медведь хлопнул по плечу одного из своих серебряных, и тот отправился
в аллею статуй. Через полминуты по аллее на равнину был вывезен фургон для
лошадей.
Ящик представлял собой нечто вроде тюрьмы на колесах, городской
предмет, который мне никогда не нравился. Сейчас я и вся компания могли
слышать, что в нем действительно была необходимость.
Что-то внутри ящика билось и металось, и ревело, пытаясь вырваться
наружу.
Теперь глаза Эррана выражали полное недоумение и удивление.
- Что это, сударь, - сказал он Золотому Медведю, - может ли быть,
чтобы твой послушный зверь превратился в демона за одну ночь? Я думаю, нам
лучше отойти в сторону, прежде чем это создание выпустят. Мой Вазкор, как
ты считаешь, ты сумеешь справиться с этой лошадью?
Я посмотрел в лицо Медведю и сказал:
- Я бы сказал, что этой лошадью уже несколько поманипулировали.
Даже младенец в колыбели мог догадаться, в чем дело. Если они не
могли приправить мою пищу, в пищу своих лошадей они могли подмешать что
угодно. Судя по шуму, который производит эта лошадь, мой повелитель Принц
Медведь напичкал свое животное семенами смерти и для коня и для любого,
кто встретится ему на пути.
Я не был так зол со времен мальчишества в крарле Эттука. Зол, что он
погубит прекрасное животное ради своего гнусного злодейства, зол, что я
должен рисковать своей жизнью ради театрального представления для них, зол
до умопомрачения на женщину, которая, как я знал, стояла за этими
хитростями.
Я стоял на равнине, пока господа и дамы двора Леопарда отходили на
безопасное расстояние, а безумный конь ржал и бился в своей тюрьме. Даже
грумы разбежались, оставив бедного мальчика из ранга матерчатых с
непокрытым лицом цвета серого жира, который отодвинул засов на ящике и
хлынул прочь, в безопасность.
На этот раз я думал: если я переживу это представление, оно будет
последним. Клянусь свиньей-сукой-шлюхой богиней, которая выхрюкнула меня
из своего брюха, эта собака предложила свой последний фокус.
Потом конь вылетел наружу, и я перестал думать отчетливо.
Он не был похож на коня. Если я помнил легенды о боге ветра племени
Тафры, это был он, не черный, а рыжий, не ветер, а смерч.
Он вылетел из заключения, как пушечное ядро, весь в облаке пены, и
ринулся прямо на меня с горящими глазами.
Я ждал этого. Мои ноги и душа говорили: мчись прочь от него. Но
вместо этого я бросился ему навстречу и рванулся к его огромной голове.
Я ударился боком о его твердую, как камень, грудь; столкновение почти
вышибло из меня дух, разве что я был готов к этому. Я перемахнул через его
шею и приземлился ему на спину, как задыхающаяся рыба, выброшенная на
вздымающуюся палубу корабля, и ухватился за липкую от пены гриву.
