соблазняя ночных насекомых.
Потом я заметил, как ее рука, наполовину скрытая в складках юбки,
сжалась на маленькой блестящей звезде, и я бросился в сторону в ту
секунду, когда она метнула свой кинжал. Он сверкнул над моим плечом и
врезался в драпировку палатки.
Увидев свой промах, она вскрикнула. Это был голос смертного существа,
молодой, хриплый от горя, ярости и страха. Это вернуло мне зрение, и я
взглянул снова. Теперь я увидел всего лишь девушку, дрожащую от страха,
девушку в маске с обнаженной грудью, от вида которой у меня пересохло во
рту.
- Ну, - сказал я, отбрасывая меч, - сегодня удача изменила тебе,
оленеголовая девица.
Я знал, что она могла понять мой язык не больше, чем я ее. Недостаток
словесной коммуникации оставлял нам для общения один вечный символический
путь. Я был рад, что он был такой земной, рад, что у меня был предлог
забыть, как мне сначала показалось, что она выкована из серебра.
Я перешагнул через мертвых, и, когда подходил к ней, она повернулась
и попыталась убежать. Ее сверкающие топазом волосы всей массой хлынули по
спине, как водопад. Я с легкостью поймал ее за волосы, повернул лицом к
себе и сорвал маску.
Она была красива. Я никогда не видел подобной красоты. Кожа у нее
была белая, волосы серебристо-белые по всей длине до самых корней, рот
нежный, красиво очерченный и красный, как летние ягоды, а глаза были
зеленые, как камни ее корсажа. Все это я увидел разом, как во вспышке
ослепительного огня.
Она больше не боролась. Ее бой закончился. Она досталась мне легко.
Ее груди заполонили мои ладони, и от нее пахло юностью и
женственностью. Я не причинил ей боли, в этом не было необходимости, она
не сопротивлялась мне; и она не была девственницей. Я и не ожидал иного,
раз она вышла из той мужской палатки. Она была их шлюхой, или чьей-то еще,
теперь она будет моей. Врата между ее бедрами были золотыми, как и ее
волосы, а дорога за этими вратами была вымощена для королей. Ее зеленые
глаза-изумруды отражали свет лампы, свисавшей с крыши. Она не закрыла их
ни разу, и она не смотрела на меня. Вопреки ее сердцу и уму, тело ее было
щедрым со мной.
Лампа наверху горела не так ярко, и она лежала подо мной с открытыми
глазами и открытым телом. Я все еще был доволен своей победой, победой над
ней.
Я сказал просто так, она все равно не понимала язык племени:
- Прекрасное сокровище - взять тебя на глазах твоего мертвого
хозяина.
И она шепотом ответила:
- Будь счастлив, в таком случае, ты, грязь, ты, мертвый и червивый
хлам. Будь счастлив и умри от этого.
Я вздрогнул, похолодев от ее сюрпризов.
- Где ты научилась языку крарла?
- У моуи, у кого же еще, раз мы меняемся с ними товарами? Или ты не
только тошнотворный, но и глупый, проклятая вонь?
Я был совершенно сбит с толку. Я насиловал женщин во время
бесчисленных налетов и племенных войн. Они кусались, кричали, плакали или
пищали от удовольствия. Они не бросали мне холодных оскорблений. И у них
не было таких глаз.
- Раз ты понимаешь, что я говорю, - сказал я, - расскажи, почему
мужчины сами отняли свои жизни.
Она улыбнулась на это.
- Три принца Эшкорека убили себя, узнав, что Вазкор поднялся из
могилы.
- Вазкор, - сказал я. У меня свело живот. - Кто или что такое Вазкор?
- Ты, - сказала она. - Темный дикарь, собака, падаль. Спроси мертвых.
- Ты скажешь мне завтра, если ничего не скажешь сейчас.
- Значит, завтра я буду с тобой, хозяин? - Она дрожала но столько от
страха, сколько от нежелания пугаться.
- Я не обижу тебя, - сказал я. - Я сын вождя и буду защищать тебя в
крарле.
- О, радуйся, Демиздор, - сказала она. - Дикарь защитит тебя в
вонючем логове его идиотского племени.
- Веди себя прилично, или дикарь передумает. То слово, что ты сказала
- твое имя?
Она содрогнулась всем телом и сказала:
- Демиздор - мое имя.
Я не смог его как следует выговорить. Мне не терпелось забыть язык
города, которым я пользовался.
- Деммис-тахр, - сказал я. Она засмеялась, как поперхнулась. Я не мог
в ней разобраться, хотя собирался оставить ее себе.
- Даже мое имя будет осквернено, - сказала она. - Но я буду называть
тебя Вазкор.
- Назови меня так, сука, и я убью тебя.
На рассвете я и двадцать три красных воина выехали из крепости. Мы
сожгли своих мертвых с их украшениями и оружием; горожан мы оставили
птицам-стервятникам горных долин. Мы забрали все их богатства и всех их
лошадей. Мы не очень нравились этим лошадям после их прежних хозяев, но
они полюбят нас, так как другого им не остается. Я почти мечтал увезти с
собой одну из труб-пушек на телеге, но мои герои ни за что не соглашались
даже прикоснуться к ней. Это был только каприз - я не имел представления
об их действии и почти никакой надежды научиться управлять ими - так что
пусть остаются.
Я посматривал, не появятся ли черные рабы, но ни одного не увидел, и
мы не искали их. У нас была только одна пленница, и она была моя.
Я укутал ее в меха, чтобы воины не увидели ее изумрудов и других
сокровищ из драгоценностей и живой плоти и не стали завидовать. Днем я
заставил ее завязать волосы куском бархата, только маска-олень была видна.
Она была спокойнее днем.
Я сказал ей:
- Слушайся меня, и ты в безопасности. Ты нашла меня грубым, но
попытайся что-нибудь выкинуть, и окажешься во власти других, еще менее
любезных, чем я.
- Это в самом деле приятная мышь, - сказала она. Потом, когда мы
выходили, она насмешливо позвала меня: - Вазкор, Вазкор.
Я не смог заставить себя ударить ее. Я был опьянен ее телом и не
хотел повредить его, и она знала это, уже чувствуя свою власть, она, моя
рабыня. Я взял ее за плечи и поднял над землей.
- Я тут думал, сука. Может, ты права. Может быть, твой король Вазкор
- ведь он был король, золотая маска - может быть, он во мне, как говорили
старики, когда упали на колени. Так вот. Зови меня этим именем. Я побью
тебя, если ты будешь звать меня иначе. Я Вазкор. Как-нибудь я украду
золотую маску и буду надевать ее, когда буду закупоривать тебя.
После этого она примолкла, так как была не менее противоречива, чем
другие женщины.
Однако эта мысль укоренилась во мне. Если я напоминал их мертвого
принца, именно его дух и направлял, должно быть, мою одержимость.
Происшествия на скале не отступили в памяти, как сон, который положил им
начало, но я говорил себе, что не стану раздумывать над ними. И у меня
были другие проблемы, требовавшие раздумий.
Мужчины крарла встретили меня на рассвете приветственными криками,
как они приветствовали бы вождя после воинственного налета. Когда они
заметили, что я заполучил себе девку из городских палаток, они закричали
еще громче. Я мог бы взять, что пожелаю, они не стали бы ворчать, по
крайней мере в тот час, потому что я был героем, освободившим их. Позже
они будут ненавидеть меня еще больше за то, что обязаны мне.
Я посадил Демиздор на лошадь. Хотя в крарлах мало женщин ездили
верхом, моя женщина должна ехать верхом. Пусть она и рабыня, ее ценили в
крепости.
Я не трогал ее с того первого раза. Она считала меня дикарем, псом,
которого притягивал к ней сексуальный инстинкт, и я чувствовал, что она
воображала, что благодаря этому она сможет вертеть мной. Поэтому я не
прикасался к ней, хотя низ живота у меня сводило от желания. До этого я
никогда не занимался дипломатией в отношениях с женщинами. Как мальчишка,
потерявший голову от какой-то девчонки, которая не дается, я упражнялся в
произнесении ее имени про себя, старясь добиться правильного звучания.
Когда я предлагал ей еду и питье, она отворачивалась, как будто это было
насилие, и она предпочитала, чтобы ею насильно овладели, чем насильно
кормили. Я вспомнил мифы о сверхъестественных силах в городах и оставил ее
в покое.
Ту ночь мы провели в горах. Нам не попалось свежей добычи, и мы пили,
чубы заглушить голод. Я отнес ей чашу городского вина - в их палатках оно
хранилось в бочках - но она ни за что не пила в моем присутствии. Я
оставил ей чашу и, когда вернулся, обнаружил, что она осушена.
Я лежал рядом с ней для ее же безопасности, а также ради своей
гордости. Воины раздули бы целую историю, если бы я взял девушку и не
обслужил ее. Я спал плохо, споря с самим собой, то ли не трогать ее, то ли
овладеть ею и кончить с этим.
Незадолго до рассвета я услышал, как она пошевелилась, и сказал себе,
что поступил мудро, не давая себе заснуть. Я вспомнил кинжал, который она
метнула в меня. Вскоре я различил ее силуэт на светлеющем небе. Она стояла
на краю обрыва. На секунду я вообразил, что она собирается броситься со
скалы так же, как городские мужи бросились на свои мечи.
Я напрягся, готовый прыгнуть и оттащить ее, и она сказала:
- Лежи спокойно, воин. Я недостаточно смела для этого. Не сегодня, по
крайней мере.
- Ты должна называть меня Вазкор, - сказал я. - Разве я не говорил
тебе?
Ее волосы были подобны легкому дыму в свете зари, и сквозь серебряное
платье я видел все изгибы ее тела, которое сводило меня с ума.
Она сказала:
- Недалеко от Эшкорека есть бутовая башня. Это могила Вазкора.
Двадцать лет назад он взял города в свои руки, подчинил своей воле и
разгромил их. Он женился на богине-ведьме; ее звали Уастис. Есть детская
легенда о том, что она была убита, но восстала из смерти, приняла образ
белой рыси и скрылась прежде, чем солдаты пришли за ней. Говорят, она еще
живет в другой стране, Уастис Карнатис. Но Вазкор мертв.
Ее слова отдались во мне эхом. Мороз пробежал по спине, и я попросил
ее замолчать. Я все еще видел, как они преклонили передо мной колени в
крепости, старшие воины, которые могли помнить его, может быть, смотрели
ему в лицо и снова увидели его в моем.
Поздним утром мы добрались до долины весенних собраний. Там
поднимался дым; он обманул нас. Мы направили прекрасных городских лошадей
шагом через верхний перевал и посмотрели вниз на остатки большого лагеря,
черного от старых кострищ и совершенно опустевшего. Ни одной собаки не
выбежало нам навстречу. Только несколько хлопающих пестрых куч из крыльев
и клювов там, где большие птицы обедали мертвыми собаками, лошадьми и
останками людей. Крарлы собирались сжечь своих мертвых так же, как и мы
сделали в крепости, но убитых было так много, что у них не хватило
терпения проследить за кострами. Они вскоре погасли и оставили лакомое
жареное мясо любителям падали. Зрелище было не из приятных и вызвало у
меня приступ тошноты. Я видел множество трупов, но не возвращался на поле
битвы, когда вороны устраивали там банкет.
Она была рядом со мной. Я не мог видеть выражения ее лица из-за
серебряной маски, но она смотрела прямо на долину, и ее руки спокойно и
небрежно лежали на поводьях.
- Пожиратели мертвечины должны благословлять ваших принцев за такие
обеды.
- Разве племена никогда не убивают? - молниеносно ответила она.
- Мы убиваем в рукопашном бою, а не железными фаллосами, стреляющими
из-за холма.
- Нашими пушками мы разрушили собственные города, - сказала она. - Не
думай, что я пожалею о вашей маленькой потере.
- Для рабыни ты мяукаешь очень резко.
- Я не рабыня тебе, - сказала она, - хотя ты можешь играть в эту
игру. Закуй меня в цепи, бей меня, убей меня. Я все равно не твоя рабыня.
- В этом нет необходимости. Я сделаю тебе ребенка. Тогда посмотрим,
насколько ты моя рабыня.
