Я знал, что все было так, как она сказала. Она снова наслала на меня
чуму. Внутри меня все горело, а ноги подкашивались, как ватные. Я почти
ничего не видел и не слышал, и не упал только потому, что оперся спиной на
мачту. Обвившись вокруг меня, она нашла мой рот и вцепилась в него губами,
словно желая высосать из меня мою жизнь.
Я каким-то образом нащупал нож. Моя рука налилась свинцом, а пальцы
были, как вода, но я приказал им действовать. Казалось, прошел час, прежде
чем мне удалось поднять руку. Она не заметила ни эту руку, ни нож в ней,
присосавшись ко мне ледяным поцелуем. Она заметила это только тогда, когда
острие прошло у нее под лопаткой и вонзилось в сердце.
Я первый раз в жизни убил женщину, убил намеренно. Но убить ее
значило раздавить камнем гадюку. Несмотря ни на что, удар был точен, она
какую-то долю секунды еще сопротивлялась, затем ее единственный глаз
застыл в неподвижности и она упала на палубу. Она не произнесла
предсмертного проклятия - видно она до самого дна исчерпала запас своей
безысходной ненависти ко мне.
Она взяла верх над Шайтхуном. Да, возможно, она была мудра, но, как и
я, смертна.
Я перешагнул через нее и, шатаясь, двинулся к перилам. Мой
затуманенный взгляд и мой затуманенный разум внезапно прояснились. Я
подумал: "Вот! Теперь все кончено, для меня и для тех крыс, которые меня
убили". Ко мне вернулась моя былая Сила. Я увидел, как от меня расходятся
лучи, пронзая светом сгрудившихся людей, тело Лели, висящий труп, мачты,
ванты и даже темную стену ночи.
Занялся огонь. От него загорелся край серого платья Лели. Да, она
должна исчезнуть в огне, как исчезло в нем все остальное: Бит-Хесси,
умершие от чумы, слава Бар-Айбитни.
Свет Масримаса.
Сияние белого пламени освещало мне дорогу. Я спустился по веревочной
лестнице и упал на дно лодки. Веревка отвязалась легко, и маленькое
суденышко, подхваченное течением, выплыло в покрытое огненными пятнами
море.
И меня тоже подхватило течением и понесло в бушующее пекло агонии, и
весь мир то вдруг исчезал с моих глаз, то снова появлялся.
Послышались голоса.
Невдалеке горел корабль, по нему метались люди, все это отражалось в
черной воде.
Ко мне приблизилось чье-то лицо.
- Вазкор, вы узнаете меня? Нет, Бэйлгар, по-моему, он не в силах
говорить. С ним наверняка все кончено. К черту предсказания врачей, к
черту колдовство. Посмотрите, сколько крови он потерял.
Кто-то другой ответил:
- Соблаговолите поднять его. Надо же было этой слабоумной служанке
императрицы его отпустить! Чистая случайность, что я вспомнил про
"Вайн-Ярд".
Меня подняли. Я весь напрягся, ожидая боли, но ее не было. Под голову
мне положили чей-то свернутый плащ, и, взглянув на темное небо, я увидел,
что одну из звезд будто пронзили серебряным кинжалом.
Теперь я узнал голос Бэйлгара, но не мог припомнить, кто он такой. Он
наклонился ко мне и произнес:
- Постарайся продержаться, Вазкор. Она хочет видеть тебя.
Я не понял, кого он имеет в виду, и закрыл глаза.
- Странно, - произнес первый голос, - он не воняет, как все
остальные, подхватившие эту дрянь, - может быть, это хороший знак.
Тихо усмехнувшись, Бэйлгар показал на мой корабль, медленно
погружавшийся в воду.
На лице у нее была золотая маска, и руки - тоже золотые.
- Они произнесли над тобой наши молитвы, - сказала она. - Я не знала,
как это принято у вас, а ты не мог мне сказать. Теперь ты умрешь с миром?
Если нужно еще что нибудь - скажи, я все сделаю.
Я не мог говорить - к тому же, что я мог ей сказать? Я не знал кто
она, и не знал, где я. Я даже не знал, что я уже умер.
5
Возник свет.
Я уже некоторое время знал о нем - не о том, что это был за свет и
откуда он взялся, я просто знал, что он существует. Он был золотой, этот
свет, золотой с красным отливом. В полосе света росли цветы - белые,
розовые и голубые.
Этот свет с растущими на нем цветами завораживал меня.
Мне сообщило о нем лишь зрение, другие органы чувств бездействовали.
Постепенно золотая полоса расширилась, немного потемнев по краям.
Надо мной была крыша из цветов, небо из цветов, под которым я лежал.
Во сне не задают вопросов, не требуют объяснений - взгляд мой
скользил по узорам из голубых корундов, розового хрусталя и жемчуга. Цветы
были сделаны из драгоценных камней; из них же был вырезан павлин, навсегда
расправивший свой бирюзовый хвост, который я увидел, когда на него упал
свет; вот белый перламутровый конь, ноги его затерялись в темноте.
Теперь я увидел, откуда идет свет: немного подальше в цветастой крыше
была щель - на расстоянии около фута надо мной, на уровне моей груди.
Тогда инстинктивно, не отдавая отчета, зачем мне это нужно, я решил
подняться и посмотреть, в чем дело, и тут же понял, что не могу
пошевелиться.
Когда происходит нечто подобное, вначале не веришь в это. Ты же
хочешь двигаться! Пробуешь раз, другой, и каждый раз думаешь: "Ну вот,
теперь получится". Но в конце концов понимаешь, что ты, как цепями,
прикован к земле непонятной тяжестью во всем теле.
Я испытывал скорее удивление, чем страх. Покрутившись, я понял, что
нахожусь в некоем подобии ящика, и все движения мои очень ограничены - при
каждой бесплодной попытке пошевелиться плоть моя натыкалась на что-то
твердое. Тем временем божественный свет стал угасать, и теперь я увидел
внизу кучу поблекшего золота и спускающиеся к ней своды цветастого
потолка. Своды эти были узкими, очень узкими. Я решил разобраться во всем
по очереди. Сначала я вспомнил, кто я такой и что со мной произошло. Я
вспомнил, как рос, как жил, что чувствовал, чего боялся. Я - Вазкор,
волшебник. Чума почти убила меня, но я вылечился. Я был цел и невредим, я
жив, я дышу. Но где же я тогда?
Я снова обвел глазами украшенный драгоценностями потолок, он был так
низок, что при свете заходящего солнца я смог разглядеть каждую мелочь.
Мое детское любопытство сменилось непомерным ужасом.
Я достаточно долго прожил среди масрийцев, чтобы усвоить кое-какие их
обычаи. Мне пришли на память царские гробницы, их посеребренные купола,
позолоченная лепка.
Да, Вазкор пережил чуму, но никому не дал об этом знать. И вот мне за
это урок.
Они решили, что я умер. Они похоронили меня заживо.
От моего спокойствия не осталось и следа.
Обезумев от ужаса, я начал кричать, и от моих бессловесных воплей,
наполнивших пустое пространство, стены зазвенели, как колокола; я
попытался поднять руку, чтобы разнести вдребезги прекрасную крышу моей
тюрьмы. И все время я мысленно обращался к тем самым богам, власть которых
я никогда над собой не признавал. Золотой свет исчезал, с потолка на меня
равнодушно смотрели цветы, конь и павлин.
Воздуха в саркофаге было мало, он, как и солнечный свет, проникал
туда только через щель в крышке. В гробнице, построенной надо мной,
вероятно, тоже были отверстия для вентиляции. Вскоре я стал задыхаться,
голова у меня закружилась, все вокруг расплылось в одно большое пятно, и я
потерял сознание. Когда я очнулся, кругом была кромешная тьма.
Если вы захотите отомстить вашему злейшему врагу, если за то, что он
совершил, любое наказание будет недостаточным, похороните его в золотой
могиле - живым.
Не знаю, сколько времени я там лежал, помню только, что солнце два
или три раза успело взойти и исчезнуть. В этой обители смерти время
остановилось. Я превратился в жалкого безмозглого зверя, время от времени
принимавшего человеческий облик лишь для того, чтобы разразиться
проклятиями, криками и рыданиями. Время мое разделилось на сменяющие друг
друга периоды безумства и забытья и разделяющие их минуты оцепенения.
До сих пор не могу понять, как я не лишился разума. Если я его не
лишился. Я думаю, что возврат интеллекта еще не доказывает, что на
какое-то время я не сошел с ума. Способность мыслить полностью вернулась
ко мне, лишь когда я был уже далеко от гробницы и всего, что там со мною
происходило.
Однако мозг мой оправился, и вернулась способность логически мыслить.
Она проявилась лишь в форме одного-единственного вывода. Все это было
больше похоже на сумасшествие.
Меня похоронили не живым, меня похоронили м_е_р_т_в_ы_м_. Абсолютно
мертвым, холодным и бездыханным. Я предназначался в пищу могильным червям.
Но ни один червь меня не коснулся. Я был жив, хоть и лежал в могиле.
Это был момент истины, страшный суд, последнее испытание. Я всегда
отчасти подозревал в себе эту чудодейственную силу, но проверить не
решался. И вот теперь я в этом убедился. Иначе быть не могло - факты
говорили сами за себя. Даже если я был настолько болен, что казался
мертвым, и теперь выздоровел и очнулся, в темноте и смятении, без воды и
без пищи, под крышкой гроба, где не было даже достаточно воздуха, чтобы
поддержать мое существование - я наверняка должен был умереть теперь, если
не умер раньше. И все-таки я был жив. Я _б_ы_л _ж_и_в_.
Мысли мои стали ясными, как ключевая вода. Я был спокоен и не
чувствовал больше страха. Если я смог умереть и вернуться к жизни, значит
я могу все. Я познал ужас до самых его глубин, и теперь мне нечего
бояться. Я не обращусь в прах, мою могилу не закидают землей. Передо мной
- вечность, передо мной - весь мир.
Меня опустили в могилу. Над могилой, может быть, насыпали холм, а
может, и гору. Какая разница - это никакого значения не имело.
Меня освободила вернувшаяся ко мне Сила. Ее теперь ничто не
сдерживало. Я обрел ее с необычайной легкостью. Светящийся столб энергии
обжег гроб изнутри палящим огнем, украшения из драгоценностей пошатнулись,
несколько павлиньих перьев упали мне на грудь. Железо треснуло, золотые
петли, державшие крышку гроба, расплавились, она внезапно поднялась в
воздух и, исчезнув из моего поля зрения, свалилась на землю.
На мне было целое состояние: доспехи из бронзы, эмали и оникса,
серебряный шлем, отягощенный огромными золотыми пальмовыми ветвями. Живому
человеку пришлось бы ходить, согнувшись в три погибели под тяжестью такого
груза. На теле у меня, как на гусенице, был золотой кокон в несколько
дюймов толщиной. Похоронив меня по-царски, меня запеленали в металл.
Теперь я был благодарен тем людям, которые в спешке или по
недобросовестности сделали свою работу спустя рукава. По их недосмотру в
золотой оболочке были отверстия, через которые к моей коже и к легким шел
воздух. Без воздуха я, наверное, проспал бы до тех пор, пока золото не
рассыпалось бы от времени. Может сто лет, а может, и больше.
В крышке гроба тоже было круглое отверстие. Согласно масрийскому
обычаю, даже после смерти тело должны были освещать лучи солнца -
Масримаса.
Моя Сила разбила сказочное обмундирование. Позолоченная броня упала с
меня, как кокон с бабочки, и рассыпалась в прах.
Я обнаженным вышел из гроба и ступил на пол - так спящий встает с
постели. Сбоку, на порядочном расстоянии, валялась тяжелая крышка.
Оказалось, что она была богато украшена не только изнутри, но и
снаружи - позолотой, драгоценностями, золотом. И я смог поднять ее усилием
воли - чтобы сделать это руками, потребовалось бы человек двадцать.
Эта мысль показалась мне забавной. Осмотревшись, я снова улыбнулся.
В масрийских религиозных верованиях есть интересная двойственность. С
одной стороны, считается, что после смерти души следуют в мир иной, где
