У меня нет причины ее разыскивать.
- Карракет, - сказал он. - Ты спрашивал, не встречалась ли мне богиня
с таким именем. Я думал над этим, Вазкор, и я призвал на помощь магию,
переданную мне поколением моего отца.
- Я тронут твоим вниманием, Гайст. Но я покончил с поисками. Оставим
это.
Он окинул меня внимательным взглядом, затем стал смотреть на огонь.
Я не просил его рассказать мне про Бар-Айбитни, но он стал
рассказывать о том, что там произошло, отвечая на вопросы, которые мне и в
голову не пришло ему задать. Мое легкое удивление прошло, теперь оно
сменилось легким интересом, легким гневом, легким ожесточением - но не
более того. Даже тогда, когда он называл знакомые мне имена, даже имя
Малмиранет, я не ощущал ничего, кроме приглушенного любопытства, похожего
на неясное мерцание огня за покрытым копотью стеклом лампы. Я знал, что он
проверяет меня, как врач, осматривая человека со сломанным позвоночником,
проверяет, остались ли у него в ногах какие-нибудь рефлексы. И результат
этой проверки был так же неудовлетворителен, как и тот, что получает в
этом случае врач, поскольку хребет моих чувств был сломан.
Оказывается, как и следовало ожидать, в Бар-Айбитни произошло
следующее.
Я был последней жертвой чумы. Из моей смерти быстро состряпали
какую-то полуправдоподобную легенду. Через пятнадцать дней после того, как
меня тайно похоронили, было объявлено, что Желтое покрывало покинуло
город. Шесть дней спустя в город через Южные ворота вошел Баснурмон в
сопровождении войска, наскоро составленного из горных разбойников,
вчерашних крестьян из его собственных восточных поместий, кучки
перебежчиков и оппозиционеров с восточных границ. Пока Сорем и его совет
готовились к коронации, Баснурмон не дремал. Он ждал лишь подходящего
случая и, узнав об эпидемии чумы, подождал, пока она выкосит десятую часть
городского населения, а затем, когда его желтый союзник отступил, не
замедлил войти в город.
Бар-Айбитни, оставшийся без руля и без ветрил, не имея даже
формального правителя, с распростертыми объятиями принял Баснурмона,
который когда-то уже был наследником престола, и через пять дней его
сделали императором, использовав то, что готовилось для коронации Сорема.
Уж лучше такой король, чем никакого. Вскоре поползли слухи о том, что
Храгон-Дат умер, потому что Сорем с ним плохо обращался. Право же, надо
отдать должное гениальности Баснурмона.
В тот день, когда он вступил на трон, Малмиранет покончила с собой.
Она была мудра, и в этот последний момент тоже поступила мудро; из нее,
без сомнения, вышла бы прекрасная королева, но масрийцы не признавали
женщин на троне, несмотря на все другие дарованные им права. Сразу же по
вступлении в город Баснурмон заточил ее в тюрьму в ее собственном доме. У
двери встала охрана, и к ней никого не пускали. Увели даже обоих девушек,
которые не захотели покинуть свою госпожу. Кроме того, из ее комнат убрали
все, что она могла бы использовать против себя или своих тюремщиков.
Голова у новоявленного императора работала неплохо, и он знал, что может
прийти ей на ум. Можно только предполагать, какую судьбу он ей готовил.
Ходили слухи, что он к ней неравнодушен и что не прочь был бы с ней
поразвлечься, но, вероятно, в любом случае все кончилось бы смертью, а
продлевать свои мучения она не хотела.
В день коронации дисциплина пошатнулась, и охранники устроили пьянку.
Малмиранет удалось подкупить этих подонков. Она пожелала, чтобы к ней
доставили парикмахера; после того, как увели Насмет и Айсеп, у нее не было
никого, кто заботился бы о ее внешности. Охранники решили, что она
прихорашивается перед визитом Баснурмона, и были рады помочь ей в обмен на
горсть драгоценностей, которые ей каким-то образом удалось сохранить. За
эту цену ей прислали какую-то полусумасшедшую старую каргу с улицы в
торговой части города, всю жизнь делавшую прически проституткам. Охранники
решили, что это удачная шутка, над которой Баснурмон посмеется еще до
наступления ночи. Когда отряд возвратился из храма, охранник вошел в
комнату и увидел, что старуха-парикмахерша лежит, мертвецки пьяная, в
одном углу комнаты, а мертвая Малмиранет - в другом. Она заколола себя
посеребренной булавкой для волос. Эта булавка, даже не серебряная, как мне
показалось, была гордостью старухиной коллекции. Как истинная императрица,
она завещала передать свое тело жрецам Некрополя, где уже была готова
могила для нее, и накладывала на Баснурмона проклятие, если тот ее
ослушается. Мало кто, даже самый отъявленный циник, не осмелился бы
навлечь на себя посмертное проклятие императрицы. Кроме того, она была
королевской крови, прямым потомком Храгона. Не решившись оскорбить ее, он
передал ее тело жрецам - тем самым, которые ранее по ее приказу запечатали
меня в ее собственный золотой саркофаг, а теперь поместили ее в смежную
комнату. Уже через месяц, в бессонную ночь, на далеком берегу
свинцово-синего моря, мне пришло в голову, что не приди жрецы во второй
раз, я не пробудился бы ото сна: открыв дверь, они впустили в помещение
свежий воздух, который затем проник в мою комнату через тонкую
перегородку. Кто знает? В этом сумасшедшем мире одно часто является за
счет разрушения другого, но мне не хотелось бы думать, что своей жизнью я
обязан ее гибели.
Благодаря Баснурмону Бар-Айбитни поднялся на ноги. В самом деле,
город очень быстро залечил все раны, как будто волшебник прикоснулся к
нему чудодейственной рукой. Что касается остальных, взбунтовавшимся
приверженцам Сорема был предложен выбор между мечом самоубийцы,
сохранявшим масрийскую честь, либо публичным позором. Лишь непреклонный
Бэйлгар и пятеро его щитоносцев отказались избрать легкую смерть.
Баснурмон открыл свое истинное лицо, подвергнув их пыткам за несовершенные
преступления, а затем их повесили перед Воротами Крылатой лошади, на
западной стороне стены. Денейдс, по слухам, бежал на Тинзен. У него был
богатый любовник, который обо всем позаботился. А войско, почуяв, куда
дует ветер, приняло присягу Баснурмону.
Насмет взяли под стражу, но она, соблазнив тюремщика, бежала на юг,
где, согласно молве, сделалась любовницей бандита, жившего в форте на
берегу горного озера, и своими любовными притязаниями довела беднягу до
того, что он в отчаянии утопился. Тем временем Айсеп, услышав о смерти
Малмиранет, взломала решетку на окне в башне, куда была заключена, и
бросилась на мостовую с высоты шести футов. Она умерла не сразу,
рассказывают, что некоторые охранники, которым не нравились ее сексуальные
вкусы, неплохо провели время. Если это правда, то на воинах их Малинового
дворца, без сомнения, лежит ее проклятие.
Итак, вот что случилось с теми людьми, среди которых я жил: которых
любил, которые меня любили и с которыми я едва был знаком. Меня всегда
восхищали масрийские сплетни, и я давно уже перестал удивляться тому, как
быстро и как широко они распространяются. А что касается того, с какой
жестокостью передавались все подробности - меня тогда это не задело.
Из людей Гайста никто не умер ни от мух, ни от чумы. Казалось, их бог
помог им, а если не бог, то просто вера в чудо. Постепенно все повозки
разъехались. Гайст и его братья остались ждать меня. То, что я появлюсь,
он знал, по его словам, так же точно, как человек, у которого болят
суставы, знает, что скоро будет дождь. Он верил, что судьба выбрала его на
роль моего помощника. Я поблагодарил его за терпение.
В ту ночь, на минуту заснув, я увидел во сне мертвого Сорема в его
царской усыпальнице. Я видел его лицо, похожее на высеченный в камне
портрет, через отверстие в куполе гробницы.
Даже во сне я думал: "ЖИЗНЬ МОЯ КОНЧЕНА, И ВПЕРЕДИ НИЧЕГО НЕТ".
Но взошло солнце, и наступил следующий день.
2
На третий день нашего путешествия по Пустыне я увидел первого
разбойника.
Он появился с юга, из-за гряды низких холмов, верхом на грязной
лохматой лошади, за ним скакали пятеро его спутников. Я отметил про себя,
что они - хессекского происхождения, но не из Бит-Хесси, - у них была
светлая кожа, а на голове - копна свалявшихся волос. Заросли таких же
волос - что нетипично для хессеков, - виднелись у них на всем теле сквозь
прорехи в разодранной одежде. У меня создалось впечатление, что их предки
когда-то породнились с обитающими здесь волосатыми дикими животными - и
вот результат. Все они были в хорошем настроении, их вожак на скаку
похлопал меня по плечу и затем обратился к владельцу повозки на шрийском
наречие, но чудовищно коверкая слова.
Гайст, Джеббо и Оссиф вышли к ним и протянули разбойнику горшок с
едой и кувшин с питьем. Тот был очень доволен, ничего больше не требовал,
несколько раз поклонился и пожал Гайсту руку. Белая собака Оссифа залаяла
и завиляла хвостом. Подошла дочь женщины Джеббо с только что собранным
хворостом.
Вот оно, подумал я, сейчас будут проблемы. Это была
четырнадцатилетняя девушка, настоящее дитя дороги, гибкая, с глазами, как
у оленя. Вожак слез с коня и направился к ней - они все время ездят верхом
и покидают седло, только чтобы удовлетворить те или иные естественные
потребности, - протянул к ней руку и уже готов был привлечь ее к себе, как
девушка, улыбаясь, вынула у него изо рта зеленую змейку. Я уже знал, что
шрийские женщины - искусные фокусники, а маленькая змейка - ручная, но
разбойника это повергло в изумление. У него вырвался неловкий смешок, и он
отпустил девушку. А когда она положила змею к себе на грудь и позволила ей
заползти к себе под одежду, право же, стоило посмотреть на его лицо. Люди
Пустыни боятся змей и не знают, что среди них есть и неядовитые. Он
приказал одному из своих людей помочь ей принести хворост, затем
поклонился, улыбнулся Гайсту, и вскоре все шестеро скрылись из виду.
После этого подобные визиты стали регулярно повторяться.
На восьмой день десять разбойников забрали еще один кувшин с питьем,
немного сушеного мяса и бронзовую цепь, чтобы перековать ее на наконечники
для копий. Когда они уехали, женщина Джеббо обнаружила, что у нее пропали
два браслета. Она ушла, что-то шепча про себя, и в ту ночь за их повозкой
горел зеленый костер. На следующий день один из разбойников нагнал нас,
вернул браслеты, сказав, что их украл не он, а его товарищ, и попросил
снять с него заклинание, от которого его по ночам преследуют кошмары. У
женщины Джеббо был очень самодовольный вид, хотя я и не был уверен, что во
всем виноваты ее чары, а не предрассудки разбойника.
На девятнадцатый день у одной из повозок отлетело правое переднее
колесо. Мы сделали ранний привал у источника. На исходе дня появился еще
один отряд разбойников. Они собрали свою небольшую дань, обменяли на пищу
заклепки для колеса, помогли поставить его на место, а затем остались
поужинать вместе с нами, добавив к трапезе безвкусный клейкий напиток,
который они хранили в бурдюке из лошадиной кожи. Это жуткое пойло,
настоянное на горных травах и еще какой-то дряни, было, тем не менее,
очень крепким. Они щедро поделились им с нами, и вскоре Оссиф и Джеббо
напились до беспамятства, а я, сделав пару глотков, почувствовал себя
нисколько не лучше. Кончилось тем, что разбойники вскарабкались в седла,
никак не воспользовавшись нашим состоянием, а я каким-то образом очутился
на подстилке из фиговых ветвей, рядом с дочерью женщины Джеббо. О том, что
