открываются для другого. Здесь не может быть ни вариантов, ни обмана, и
такой тесный контакт не может быть неприятен.
Я сел. Точно не зная ничего, я все же верил ему, потому что он вызвал
мое полное расположение. Хоть я и мог превзойти его Силой, он заставил
меня почувствовать, что я мальчик перед мужчиной.
По его глазам и ладоням я заключил, что ему около пятидесяти лет, он
был крепок и проворен - его мудрость была закаленной и отточенной, как
дождь и ветер закаляют и оттачивают камни в пустыне. Сидя перед ним, я
ощущал то же чувство бренности, как и в ночь восстания, когда я выехал из
Цитадели, чувство, что слишком быстро человек оказывается в могиле, а все
ураганы и горы его жизни - месть, любовь, сила победы - малы, если
сравнить с этой совсем небольшой кучкой праха в конце.
Наконец я вспомнил, зачем пришел сюда, склонил голову над
метафизической медью и сконцентрировался над ней. В этот момент моя кровь
застыла, как лед, и чувство реальности оставило меня.
Они прибыли морем, как я и предполагал, и их высокая галера проходила
со спущенными парусами мимо неосвещенного берега ночного болота. С палубы,
почуяв магию, как гончая чует льва, вот что увидел на берегу шриец: белую
фигуру, уменьшенную расстоянием до размера его мизинца.
Я видел на диске, как видел он, и я, как и он, почувствовал дым Силы,
поднимавшийся оттуда.
Он вздрогнул, почувствовав это. Он слышал, как сожгли Бар-Айбитни и
какие вещи случались там, но это, он знал, не было иллюзией. Белая женщина
с белыми волосами и белой ненавистью, которая росла из ее души, как
огромное дерево. И ее Сила была не меньше моей.
Вокруг нее на этом пустом глинистом берегу находились темные тени с
серыми хессекскими факелами в руках. Шум прибоя и скрип весел и мачт
заглушали все звуки, которые производили эти люди.
Старая отрава незаметно подкралась ко мне.
Медный диск внезапно опустел, а май хозяин уже протягивал мне
агатовую чашу с вином.
Я выпил, и он сказал:
- Я узнал ее имя. Она написала его в ночи для всех, кто может его
прочесть. Я узнал также, что она наметила вас своей жертвой. Эта метка на
вас, как клеймо. И, мой господин, весь город мечен. Не только люди,
разорившие Бит-Хесси, и не только те, кто мечтал о его разорении. На самом
деле черная туча - над золотыми башнями Бар-Айбитни, возлюбленного
Масримасом. Черная туча, которая скроет его солнце.
Я встал, мои ноги дрожали. Должно быть, я выглядел, как смерть.
- Как же мне померяться с ней силами, - как-то по-детски закричал я и
совсем не ему. - Сила, которой я пользуюсь, питает ее. Ее. Я пытался, я
избавился от нее, но она опять появилась. Все, что я ни делал,
оборачивается против меня.
Мои мысли скакали. Я уже решил пойти прямо на этот берег, на проспект
мертвых кораблей, почерневших руин и убить ее там. Это было бы исполнением
моей клятвы. Или, может быть, я стану жертвой. Она пометила меня, так
пусть следует за мной. Оставить весь Бар-Айбитни, где Сорем - император, а
на Троне лилий в Малиновом дворце - Малмиранет, моя женщина, думающая, что
я сбежал, как трус...
Он взял меня за руку.
- Я посланец, - сказал он, - не более. Я не могу дать вам совет. Но
если потребуется моя помощь - меня зовут Гайст.
Я бы очень хотел, чтобы он помог мне, но, несмотря на его
проницательность, он не мог этого, и я слишком хорошо это понимал.
Парадокс. Я превосходил его Силой, но дрожал, как испуганный малыш.
Я поблагодарил его. В его глазах была покорность судьбе. Город был
под ее проклятием, и он оставался в нем. "Что не можешь удержать -
отпусти, потому что оно уже ушло от тебя". Похоже, и жизни это тоже
касается.
Снаружи небо было таким же голубым, как те сапфиры, что черные люди
привезли на своих страшных единорогах с юга. Не было видно ни облачка.
Денейдс и его капитаны остались, чтобы дождаться меня. Он поднял
брови и сказал:
- Значит, плохие новости. Я надеялся, что нет.
Никто из них не знал о моей предыдущей жизни ничего, кроме
незначительных моментов, и все горели желанием при случае узнать побольше.
- Жив кое-кто, кого я считал мертвым, - ответил я.
- Да? И что теперь, Вазкор? Вы будете придерживаться теперь наших
традиций, кодекса вызова?
- Вызов уже брошен и принят.
Денейдс рассматривал меня, в его взгляде боролись одобрение и
недоверие.
- Однако, это едва ли подходящий момент, мой Вазкор, - за два дня до
коронации Сорема.
Я пришпорил лошадь и поехал через рынок, такой яркий, шумный,
красочный йод безоблачным сапфировым небом. Денейдс держался рядом со
мной.
- Сорем знает?
- Узнает в течение часа.
Он нахмурился и замолчал.
Волей-неволей я принял бесшабашный вид. Слабость переполняла мое
тело. В детстве мне снился сон, позже ой стал немного другим - какое-то
дикое животное, которое я выследил и убил на охоте, тут же опять вскочило,
его смертельные раны кровоточили, и опять кинулось, чтобы вцепиться мне в
горло.
Тем временем Денейдс повернул лошадь к Цитадели, конечно же, чтобы
сообщить новости.
Мне придется сражаться. Другого выбора у меня не было. Сражаться и
сражаться, сколько бы раз ни бросался на меня убитый зверь. Я не брал на
себя обязательства спасти ни этот город, ни жизнь или честь кого-либо из
мужчин или женщин в нем. Это был мой собственный ужас. Я предпочитал лицом
к лицу встретиться со злодейкой, чем повернуться к ней спиной. Я думал,
что она мертва или - что то же самое, - что у меня будет время выследить
ее, даже, может быть, - забыть. Теперь Уастис должна потешаться надо мной,
сидя в своих развалинах.
7
Я вошел в Малиновый дворец, как я, казалось, много раз входил туда во
время этого бесконечного полдня. Солнце, плавая в верхних рамах западных
окон, полосовало пыльными лучами красно-розовые стены и розовые мраморные
полы.
Сорем был занят советом и жрецами, он репетировал слова, которые надо
будет говорить на коронации. За день до нее он должен будет войти в храм
Масримаса и оставаться там, такова традиция подготовки к церемонии. Вообще
с тех пор, как мы взяли Небесный город, я мало его видел. Однажды мы
поехали охотиться на диких кабанов, специально прирученных и выпущенных из
клетки в охотничьем парке с одной единственной целью - чтобы аристократия
могла загнать их; потом я подумал, что это идиотский, развратный спорт,
хотя тогда и не возражал. Сорем, которому это не понравилось так же, как и
мне, пообещал, когда у нас появится для этого время, лучшую охоту на южных
холмах на пуму или льва и разных водяных зверей в тамошних долинах. В этот
полуденный месяц он все время мне что-нибудь обещал и посылал подарки,
когда был занят с советом, так что было бы неблагодарно от них
отказываться. Находясь чаще с его матерью, чем в своих апартаментах, я
почти не обращал внимания, когда их приносили, но теперь я стал
задумываться, что, может быть, он мне не доверяет и пытается подачками
укрепить мою лояльность.
Насмет прибежала ко мне на своих позолоченных ножках, когда я лежал,
печально глядя на солнце. Она вложила в мою руку цветок. Это был сигнал от
Малмиранет. Насмет, очевидно, нисколько не расстраивалась, играя в
любовную связь со мной, хотя на самом деле эта связь соединяла меня с ее
госпожой. Обычно я бывал в хорошем настроении и был рад видеть девушку.
Сегодня она заметила во мне перемену и сказала:
- Она не будет вас держать, если у вас где-то дела.
- Дела могут быть с тобой, - сказал я, и мой страх придавал всему
какой-то извращенный аромат. - Ты бы этот хотела, - я положил руки на ее
талию. Я не хотел ее, на я бы переспал с ней, если бы она захотела.
Но она сказала:
- Я немного хотела бы. Но не хочу расстраивать Малмиранет. Я люблю ее
больше, чем смогу полюбить когда нибудь какого-нибудь дурака-мужчину, как
бы он ни был красив или хорош в постели. Кроме того, - и ее глаза изменили
выражение, - она бы убила нас обоих.
Ее верность и ее проявившаяся враждебность смешивались с какой-то
почти ненастоящей гордостью, как если бы с ножом Малмиранет в своем сердце
она сказала: "Смотрите, это и есть гнев императрицы", - и все это привело
меня в чувство. Наверное, я был бы озадачен, если бы другие заботы не
висели на мне свинцовой тяжестью. Я спрашивал себя, идя за Насмет,
расскажет ли она Малмиранет о моих неуклюжих ухаживаниях. Я подумал, что
какая-то часть меня хотела бы вырвать желания и привязанности из моего
тела, моего сознания, моего сердца. Умирать без этого будет легче.
Затем двери распахнулись, я увидел ее, и все переменилось, как я и
надеялся.
Думаю, я никогда, приходя к ней, не заставал ее одной и той же.
Всегда была незаметная перемена в ее настроении, убранстве комнаты, ее
одежде. Это было ее умение, не знаю, инстинктивное или достигнутое в
результате воспитания - всегда быть переменчивой и неизменной, как смена
времен года в саду.
Помню, как ее тонкое белое платье из тинзенского газа, ловя красное
отражение солнца на разрисованной стене, казалось, тлело на ее коже, и
складчатый дым был пойман поясом рубинового шелка. Ее волосы были убраны
наверх и свободно завязаны. Она иногда укладывала их таким образом, так
что я легко мог их распустить. Она играла с котенком леопарда, маленьким
желто-коричневым мяукающим дьяволом, который катался по мозаичному полу,
вцепившись в концы ее шелкового пояса. Она повернулась ко мне, свет
освещал ее сзади, и стройная темнота ее тела была оттенена светлым
ободком, а я внезапно вспомнил Демиздор, хотя они ничем не были похожи.
- Я слышала любопытную новость, - сказала она. - Ты опять собираешься
драться на дуэли?
Я был озадачен скоростью распространения марийских сплетен. Но я и
сам собирался рассказать ей об этом.
- Да. Это то, чего не избежать.
Она развязала свой поясок и отдала его леопардику, затем подошла и
положила руки мне на плечи.
- Я признаю, что ты привел моего сына к трону императора, что без
тебя и твоего коварного дара он был бы холодным трупом, а я - объемом для
той или иной гнусности. Я признаю все и покоряюсь тебе. Но не делай это,
не делай сейчас, за два дня до коронации Сорема. Он доверяет тебе, ценит
тебя. Если ты умрешь, умрет и какая-то его часть тоже. Я не говорю уже о
своем горе.
Даже она ничего не знала о моем прошлом, кроме того, что было
известно всем. Мы полюбили друг друга так просто и так мало лгали друг
другу; она в отличие от большинства женщин, не выспрашивала у меня никаких
подробностей о моем прошлом, как будто каждое освеженное в памяти событие
- соединяющее двоих звено, как будто у вас не должно быть никакой другой
жизни, кроме той, что вы ведете сейчас. Малмиранет из меня ничего не
вытягивала, но знала меня таким, каким я был.
Увидев мое лицо, ока тихо сказала:
- Ты все же сделаешь это? Никакие мои мольбы не переубедят тебя.
- Нет. Это выше твоих слов и моих. Выше всех нас.
- Ты скажешь, что заставляет тебя идти на это?
- Сказал бы, если бы это помогло нам. Не поможет.
Она притянула меня к себе, обняла и сказала:
- Ну, хорошо. Я ни о чем больше не спрошу.
Если бы я когда-нибудь плакал с тех пор, как стал мужчиной, то я бы
заплакал тогда. Я предвидел и мою смерть и ее так же ясно, как видел
солнечный свет на красной стене.
В этот момент не нужны были резкие звуки, однако дверь распахнулась,
и вбежала бронзовая девушка Айсеп.
