было завоевать. Это было для них: для почетного венка Сорему, но не для
меня.
К этому времени небо светилось уже по-другому. Заря на востоке была
окрашена дымом в цвет умирающих листьев. Страшное безмолвие вместе с
темнотой отступало в болота.
Улицы появлялись из ночной темноты, одетые в сажу, в воздухе плавали
полосы угольного дыма, и взад-вперед по ним бродили несчастные - на
некоторых обгорела одежда, а на некоторых и кожа была в таком же
состоянии. Я никого не лечил, никто и не приходил ко мне за излечением.
Может быть, оттого, что мое лицо было запачкано въевшейся сажей, а глаза
были красными, они не узнавали Вазкора. Может быть оттого, что я оказался
человеком, способным на убийство, убийство без сочувствия. Оно оставило на
мне свой отпечаток. Убийство и то, что последовало за ним.
Наконец из темноты вместе с городом стал возникать какой-то порядок.
Пожары догорали. Начался дождь - может быть, благодеяние Масримаса,
его печать, скрепившая ночную победу. Хотя некоторые верили, что дождю
пролиться с неба велел чудотворец.
Это было первое утро, встреченное мной в Бар-Айбитни, когда из храмов
в Пальмовом квартале не раздавалось гимнов восходящему солнцу. Повсюду
жрецы были заняты лечением раненых (я даже заметил оранжевых глотателей
огня, спешивших из своих храмов помочь горожанам, - они несли корзины с
целебными мазями и амулетами), но некоторые собрали храмовые ценности и
попрятались.
В мутном рассвете накрапывал дождь. Солдаты собирали трупы, которых
не забрали близкие, - хессеков и масрийцев, - и бросали их тела в телеги
мусорщиков, запряженные мулами. На улицах было полно таких телег. Даже в
дождь мертвецов нельзя было оставлять надолго из-за летней южной жары.
Некоторые хессеки были живы, те, кто не участвовал в восстании, в
основном люди смешанной крови, они теперь боялись всех - и масрийцев, и
Бит-Хесси. Но если проехать дальше к югу или к западу, на глаза попадались
только мертвые хессеки, убитые чудотворцем или воинами.
В пригородах Денейдс и Бэйлгар уничтожили три тысячи. Солдаты могли
бы сказать, что хессеки внезапно перестали быть угрозой. Как будто от
заклинания, они побросали свое оружие и подставили себя под удары
арбалетов и длинных боевых мечей. Как отравленные крысы. На рассвете
Денейдс вернулся в Цитадель, чтобы сообщить о своем успехе; на юге
опасность была невелика, сгорела гостиница-другая, о чем он даже не
упомянул. В Пальмовом квартале было почти то же самое: восстание
ограничилось Садом фонтанов, где хессеки учинили страшные надругательства
над телами императорских гвардейцев.
Не имея ни цели, ни вождя, рабы предались дикой оргии, о которой
мечтает каждый раб, и праздновали уничтожение символа их рабства - смерть
девятисот шестидесяти солдат императора. Люди Дашема стали свидетелями
кровавого празднества вампиров и привидений, и ни один раб не ушел от
расплаты.
Были пойманы и другие хессеки, разбредшиеся по террасам. Некоторые
бежали к своим лодкам, удивляя джердиеров проворством и желанием выжить,
хотя большинство не сопротивлялось возмездию.
На севере Ашторт быстро овладел портом и причалами, организовал
полицию и велел отрезать хессекам путь к отступлению, толкая их под мечи
людей Сорема. Он тоже обнаружил, что Бит-Хесси готов погибнуть. К рассвету
он принялся за другую задачу - наводить порядок. Возражая против того,
чтобы пожертвовать частью Бар-Айбитни для преумножения славы Сорема, он
хорошо подготовился, предвидя разрушения, и имел планы восстановления
города еще до того, как все началось.
Только джерд Бэйлгара не присылал о себе никаких известий, пока
жуткий столб дыма на западе не сделал это за них. Это не был сезон пожаров
в Крысиной норе, просто Бэйлгар начал прижигать рану Бит-Хесси, как и
обещал.
Ревущее взвихренное пламя все росло, пока наконец трясина и дождь не
слизали его с неба.
Да и в других местах джерд Бэйлгара не прохлаждался. Мы с ним за день
до того кое о чем договорились, и сейчас это было блестяще выполнено.
Благодаря паре кошельков золота получилось так, что, когда мы с половиной
джердиеров возвращались обратно по Вселенскому базару, голоса начали
превозносить Сорема, выкрикивая его имя, наделяя его благосклонностью их
бога. Вскоре огромная толпа бездомных, раненых и больных собралась там,
чтобы вторить со слабой истерией этим купленным похвалам. В самом
Пальмовом квартале, где урон был незначителен, не считая несчастного
императорского джерда, похвала была более громкой и уверенной.
Денейдс выехал, чтобы встретить нас у подножия холма Цитадели.
- Послушайте, - сказал он, улыбаясь под слоем сажи. - Интересно,
слышит ли это император?
- Интересно, слышит ли он вообще что-нибудь, - сказал я. - А что
слышно о нем?
- Интересная история, - ответил Денейдс, - двое или трое спасшихся
императорских джердиеров вернулись в Малиновый дворец. Несомненно, это
были трусы, которые повернули лошадей при первом же шорохе в кустах Сада
фонтанов. Узнав, что случилось, император приказал двум оставшимся
легионам защищать Небесный город. Все хессекские рабы, независимо от того,
собирались ли они поддержать восстание или нет, были убиты. После этого
отважного поступка армия заняла сторожевые башни, где последние два или
три часа и коротает свой досуг, предоставив городу вариться в собственной
крови и в огне.
- Я надеюсь, джердат, - сказал я, - вы нашли людей, которые бы
распространили эту сагу о бесстрашии императора?
Денейдс кивнул:
- Во имя Масримаса, да. Да, есть сага и о вас, господин.
- Что?
- Колдовство, - сказал он, пожав плечами. Этот Денейдс до сих пор не
мог понять, кем же меня считать. - Более тысячи хессекских крыс поражены
молнией, маг-жрец сошел с ума, что-то в этом роде.
- А императорские джерды, - спросил я, - знают об этом?
- Будьте уверены.
Все это время рядом со мной был Сорем, молча глядевший вдоль пологих
улиц на склонах и между башен куда то на очертания Небесного города, почти
невидимого в дымном утреннем воздухе. Он был такой усталый и взъерошенный,
как никто из нас, но...
На расстоянии, с которого его видели шумные толпы, он выглядел лишь
строгим и целеустремленным. Мне и, похоже, только мне одному, было видно,
что он напуган. Он страшился не битвы и не какого-нибудь человека, но
обстоятельств, этого решающего момента, которым следовало воспользоваться
прежде, чем он пройдет. Я мысленно вернулся на Поле Льва, где он применил
Силу (хотя и вчетверо меньше моей), которой он выучился у жрецов. Я редко
вспоминал об этом; это как-то не вязалось с Соремом. Мне стало удивительно
трудно представить его кем нибудь большим, чем помощником в этой драме, в
которой, конечно, он был героем.
Он обернулся ко мне и сказал:
- Половина моего джерда осталась наводить порядок в Торговом городе,
но здесь другая половина и люди Денейдса. Мы можем рассчитывать и на
легион Дашема, если они покончили с уничтожением крыс. Этого хватит, - он
говорил как человек, который вслух обдумывает свою мысль, но для меня это
звучало, как крик: "НУ СКАЖИТЕ ЖЕ, ЧТО Я ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ!".
5
Мы тихо взяли Небесный город, как я и предвидел, без всякой борьбы.
Люди были в волнении и добрались до рощи у императорских стен,
выкрикивая имя Сорема, как боевой клич. Что касается аристократии, у нее
были свои законы поведения. Поступали их заявления, не столь явные, не
письменные, а передаваемые устами: "Мой хозяин, такой-то, приветствует
вас, принц, как освободителя города". Или: "Мой хозяин, имярек, предлагает
вам в помощь свою собственную охрану, сотню человек, в случае если вам
потребуются еще воины".
Я ошибся, полагая, что два оставшихся джерда императора не испытывали
никаких затруднений, сидя в заключении. Задача охранять одного короля и
его домочадцев, игнорируя пожар и смятение внизу, заставляла дрожать от
подавляемой злости. Они были толпой безвольных дураков, которые сладко
пожили за спиной борова. Потеря одного из джердов и смертельная,
угрожающая ненависть масрийского народа превратила их в дрожащий студень.
Встревоженные угрозами и грубостями, раздававшимися из-за стен, и увидев,
что к ним направляются два джерда и еще пятьсот воинов с Соремом во главе,
стражи открыли огромные ворота и упали перед принцем на колени. Они
отрицали свое участие или неучастие. Они плевались при имени императора.
Некоторые рыдали. Они были чрезвычайно рады вручить Сорему, принцу крови
Храгонов, единственную вещь, которую их поставили охранять.
Раньше я приходил сюда, как вор, пробравшись под стеной. Теперь я
ехал верхом мимо тех красот, которые тогда ночью видел только мельком.
Это был город садов, цветущих деревьев и беседок. После дымящихся
развалин внизу было странно видеть неподвижных фламинго на мелководье
рябого от дождя озера, каскады плакучих ив, игрушечные домики с эмалевыми
куполами, отполированными водой. Только где-то грозно ревели дикие звери,
почуяв запах мертвых тел, а у птиц, сидящих на ветках в крохотных клетках,
не было песен, чтобы предложить изменчивому миру.
Малиновый дворец стоит в центре Небесного города. Своими крышами,
крытыми розовым симейзским мрамором, винно-красными колоннами,
расширяющимися кверху, карнизами из золотого кружева и яркими окнами он
напоминает храм. К дверям ведет улица, по обеим сторонам которой стоят
крылатые лошади с лицами и волосами прекрасных женщин, каждая высотой в
десять футов - огромный светильник из алебастра, который пылал по ночам от
факелов, зажженных внутри. Перед мозаичным входом, достаточно широким,
чтобы в него мог въехать ряд из двадцати всадников, было пятно красной
крови, почти такое же широкое, как память Старого Хессека, напоминание о
мертвых рабах, чьи тела уже до краев заполнили какую-нибудь яму.
Баснурмон скрылся; ничего удивительного. Он увидел, что ветер
переменился, и оказался достаточно мудр в своем злодействе. Его мать, на
которой женился Храгон-Дат после Малмиранет, тоже исчезла, уехав в карете,
полной драгоценностей и безделушек.
Император, однако, остался.
Он сидел в комнате на нижнем этаже с двумя своими десятилетними
мальчиками для забав, которые скорчились возле него, полуобезумев от
страха.
Я и не ожидал многого от Храгон-Дата. До этого мгновения он был
титулом и целью - целью Сорема больше, чем моей. Я не ожидал многого и не
ошибся. Он всматривался в наши лица своими выцветшими, уже не голубыми
глазами, утонувшими, как в подушках, в складках его темно-желтой кожи.
Густые вьющиеся волосы оказались париком, который упал на пол, когда
император, рыдая, склонил голову.
- Сорем, - всхлипнул он. - Сорем, сын мой. Ты не убьешь меня, Сорем?
Я породил тебя, дал тебе жизнь. И ради твоей чести, ты не убьешь своего
отца.
Лицо Сорема под слоем сажи и копоти побледнело и исказилось. Эго было
то, чего он боялся, о чем он молчал у стен Цитадели. Он все это предвидел.
- Вы отдадите мне город и империю, - сказал он.
В его голосе была сила и уверенность, голос не дрожал, как не дрожала
сильная молодая рука со шрамами воина, протянувшая Храгон-Дачу бумагу на
подпись и королевскую печать и воск, нагретый перепуганным писцом. Все
было сделано быстро. Я подумал: "Сорем, масриец до мозга костей, никогда
не убьет, но этот человек стар и нездоров. Легко будет устроить смерть, и
Сорему не надо будет принимать в этом участие".
Комната была наполнена уставшими солдатами и запахами высыхающего
