тысяч хессеков, буйствующих в религиозном безумии, могли обеспечить две
вещи. Во-первых, застигнутый врасплох император должен будет вплотную
заняться ликвидацией беспорядков, его джерды будут полностью заняты, и
военный режим Небесного города и Малинового дворца погрузится в хаос.
Во-вторых, разгневанный Бар-Айбитни возложит вину за восстание на
Храгон-Дата и его наследника Баснурмона, так как они оба известны тем, что
вводят законы и налоги, которые превращают хессеков в изгнанников. Трех
джердов императора будет недостаточно, чтобы подавить восстание: всем
известно их пренебрежение своими обязанностями. Если восстанию будет
позволено развиться и пострадают богатые купцы и жители Пальмового
квартала, Храгон-Дат и его преемник не смогут рассчитывать на снисхождение
своих подданных. В этот момент Сорем, выехав из Цитадели во главе своих
джердов, спасет метрополию от хессекской угрозы. Пять джердов - на
лошадях, в доспехах, вооруженные масрийскими арбалетами и длинными мечами,
хорошо вымуштрованные, готовые к отпору, - достойно встретят полуголодную
толпу с болота с духовыми трубками и кремнями. Симпатия и одобрение, как
маятник, качнутся в сторону Сорема, и после подавления восстания будет
открыт путь к низложению императора Храгон-Дата и возвышению Сорема. Как
сказал сам Сорем, весь город знал, что и с мужской и с женской стороны он
королевской крови.
Таким путем я собирался помочь Сорему не потому, что он мне нравился,
хотя он действительно мне нравился, но потому, что для себя я предвидел
возможность временно обладать властью, и достичь этого можно было
благодаря ему. Если я в этой кампании стану ему братом, то потом вполне
смогу выбрать себе положение по своим заслугам, без магии и уловок. Кусок
Масрийской империи был бы неплохим призом. Это доказывала даже та ее малая
часть, которую я увидел. Несмотря на то что она стала сонной и ленивой,
два человека, молодые и умные, могли бы в ней все изменить. У меня были
какие-то смутные мечты о завоеваниях, возможно, наследство отца: он
пытался создать империю, но едва сложив ее, потерял из-за предательства
придворных. Я, лишенный королевских прав, принадлежавших мне по рождению,
имел некоторое право на свой кусок. И более всего я был одержим идеей
стереть с лица земли грязь и вонь Старого Хессека и показать ведьме,
которая управляла ими, что я могу нанести ей поражение. Она хотела, чтобы
они со своими верованиями съели меня живьем, она надеялась, что я буду
сопротивляться им и погибну. Я не сомневался: она знала, что я чуть не
запутался в паутине, и с нетерпением ждала, в своем тайнике, похоронных
вестей обо мне. Но я разочаровал ее, я освободился. В другой раз ей не
придется рассчитывать на мое желание отправиться в западню.
Ей предстоит умереть вместе с этими подонками, если она в
Бар-Айбитни, или спустя какое-то время, если она где-нибудь в другом
месте. Я хорошо помнил, как - ирония судьбы! - отправил хессеков на ее
поиски: либо она держала их в неведении, либо они мне лгали. Я должен быть
осторожен со своей Силой, так как она стала маяком для нее. Она питалась
ею и использовала ее против меня. Именно поэтому я и обратился к солдатам,
оружию из железа, к обычным человеческим уловкам. Но я покончу с ней так
или иначе. И тогда я мог бы стать принцем масрийцев и взять все, в чем она
мне отказала, - и это тоже будет моей местью.
А о крысах Крысиной норы я нисколько не беспокоился, как и об
утопающем в роскоши населении Бар-Айбитни, которому скоро предстояло
испытать на себе крысиные укусы. Нельзя играть в войну, если беспокоишься
о мертвых. Смерть - удел человеческий, он выпадает рано или поздно. Чтобы
я мог получить то, чего хочу, он выпадет сейчас. Как говорят масрийцы,
только тот, кто живет в сахарнице, думает, что мир сделан из леденцов.
Наш совет был коротким и толковым. Они были сообразительные люди.
Самому старшему, Бэйлгару, было чуть за тридцать, и он еще не закостенел в
своих взглядах. Я также думаю, что они видели, что Бар-Айбитни загнил, что
армия задыхается в своих казармах, а в состоянии готовности ее
поддерживают лишь незначительные случайные стычки на границах.
Прекрасная выучка и отличные боевые навыки джедов делали им честь. Из
общего разговора я понял, что джердам императорской гвардии особенно нечем
похвастать.
Мой план изумляли их, но в конце концов его приняли. Им была известна
моя репутация, и они задавали мне вопросы. Где мог, я давал прямые ответы,
а где не мог - ответы, которые казались прямыми. Меня больше не раздражала
их открытая преданность Сорему, теперь я мог ее использовать. У него был
дар нравиться людям, и он был в достаточной степени мужчиной, чтобы
укреплять это отношение делами, так что никому не было стыдно назвать его
своим командиром или другом. В это утро я увидел, что он стреляет с
меткостью атакующего ястреба. Мы упражнялись в огромном Дворе секир в
Цитадели. Видимо, джердаты хотели испытать меня, но я был достаточно умел
в обращении и с окованными железом луками, и в других военных забавах, и
им не к чему было придраться. Бэйлгар даже расщедрился на похвалу и
сказал, хлопнув меня по плечу, что его глаз очень меток и ему даже обидно
видеть, что мой глаз острее.
Я был занят всеми этими делами, но обдумывал иное.
"Иакинф Вайн-Ярд", корабль, который я купил ценой жизни Чарпона,
стоял у причала в порту. Я надеялся, что кто-нибудь из головорезов Кочеса
остался на борту, если только туда тоже не нагрянули люди Баснурмона, и
хотя корабль уже не имел для меня такого значения, как раньше, поскольку
мои планы изменились, я все же решил поискать среди команды хессеков
одного человека. Не имея намерения лично являться в Бит-Хесси, я нуждался
в посланнике.
Я обсудил это с Соремом. Мое лицо было слишком хорошо известно в
городе, поэтому мне пришлось замаскироваться, и не первый раз в жизни.
На эту прогулку я взял с собой Бэйлгара и еще четверых из его
джердиеров. Помимо командиров, никто в Цитадели официально не признавал,
что джерды служат не императору, а Сорему и что он командует ими. Однако я
почувствовал: многие поняли, что затевалось.
Беспокойство, копившееся здесь месяцами и даже годами, популярность
Сорема и глупость императора были тем трутом, которому не хватало лишь
искры. Повсюду, куда бы я ни кинул взгляд, люди надраивали обмундирование,
тщательно подковывали лошадей, занимались боевой подготовкой. Смех и
шумная возня выдавали напряжение нервного ожидания.
Даже шестеро жрецов, которые вышли из Ворот Лисы за час до
полуденного колокола и выглядели как занозы в гуще солдат, не вызвали
особых пересудов, их встретили только легкие ухмылки или торжественные
маски на лицах часовых.
Эти шесть священников принадлежали к ордену Поедающих Огонь -
странной секте, у которой был храм или два в Бар-Айбитни. Ответвление от
главной религии - поклонения Масримасу, - они заявили, что получают
откровение от бога, глотая пламя.
Основная часть поклоняющихся огню правоверных масрийцев считала их
ритуалы богохульством и, как правило, держалась подальше от оранжевых
одеяний членов ордена.
Жрецы ехали на мулах и, как многие люди их знания, были весьма
медлительны. Не спеша двигались они по широким улицам Пальмового квартала
сквозь Ворота Крылатой лошади по Янтарной дороге, и не привлекали ничьего
внимания, но в торговой части города нет-нет да и раздавалось проклятие
или ругательство в их адрес, а маленькая девочка, продававшая фиги на
Вселенском Базаре, неслышно подошла к ним и вежливо предложила свой товар
как дар. Один из жрецов поблагодарив, отказался и зажал в ее кулачке
медную монетку. Девочка, проявившая масрийское благочестие, была
наполовину из хессеков. В Цитадели слуги были только масрийцами, и это
радовало меня, но так как я сейчас искал хессеков, такое положение я не
мог одобрить. Меня преследовал один и тот же образ - не Лели и не демон с
головой кошки, даже не человек-тигр, которого я принес в жертву, - нет,
это был ребенок, который вонзил в меня зубы, когда я хотел его вылечить, и
пил мою кровь. Он стал для меня символом этого кладбища.
Запах Рыбного базара напомнил мне о том дне, когда я прибыл в
Бар-Айбитни, о моих тогдашних простых планах, четких решениях, чувстве
одиночества, собственной божественности и непобедимости. Все те же две
рыбки блестели на столбах на фоне неба цвета ляпис-лазури, как и в то
утро. Никаких видимых перемен, и повсюду - незаметные перемены.
"Вайн-Ярд" тихо качался у причала. Его паруса сняли, а попорченные
погодой золотые и синие краски обновили еще по приказу Кочеса, который
очень заботился о внешней красоте. Наемная охрана разбежалась и не
потрудилась вернуться, когда я стал мишенью Баснурмона, а палуба кишела
грязными детьми в лохмотьях, которые, как черные мартышки, дрались друг с
другом и раскачивались на канатах. Побывали здесь и другие визитеры, так
как я с первого взгляда заметил, что многих вещей недостает. Даже эмалевые
крылья бога на форштевне исчезли, а румпель выдернули и утащили.
Лицо Бэйлгара под капюшоном перекосилось от отвращения.
- Тебе, пожалуй, надо воспользоваться магией, Вазкор, -
грубовато-добродушно сказал он, - чтобы вырвать свою собственность из лап
воров. Это бы их позабавило.
Я ничего ему не ответил: он не хотел меня обидеть, а велел двоим из
своих людей найти коменданта порта и сказать ему, чтобы он возобновил
охрану корабля чудотворца.
- Если он будет возражать, - добавил Бэйлгар, - скажи, что в этом
заинтересован принц Баснурмон и ему не понравится, если что-нибудь будет
испорчено. Это быстро приведет негодяя в чувство.
Два солдата, Бэйлгар и я взошли по трапу, оставленному каким-то
безумцем, на палубу. Портовые дети-полукровки улепетывали во всех
направлениях, некоторые даже прыгали в воду и плыли к причалам подальше от
нас. Секунд за десять палуба очистилась.
- Дефицит хессеков, - сказал я Бэйлгару. - Мне теперь придется
обшарить весь порт.
Мы заглянули всюду, даже в помещение для гребцов, теперь опустевшее.
Рабы-гребцы воспользовались случаем и сбежали, но меня это не разозлило.
Из каюты Чарпона унесли подушки, шелка, меха и даже позолоченную бронзовую
статуэтку Масримаса.
Любовники-мужчины пользовались ложем и оставили следы своего
пребывания, а гниющие фрукты приманили крыс, тараканов и других таких же
гостей. Это было сделано всего лишь за одну или две ночи. Грустное
зрелище.
С палубы меня позвал один из солдат. Я вышел и обнаружил еще одно
грустное зрелище - фигуру, распластавшуюся на палубе и пытавшуюся спрятать
голову под обшивку палубы, когда я подошел поближе. Это был не кто иной,
как мой верный и преданный Лайо.
- Я нашел его в кладовке, господин, - сказал мне солдат. - Он
подумал, что я подонок Баснурмона, и поднял шум. Напуган темнотой, хотя
сидел там все это время, и до смерти боится вас.
Я велел Лайо подняться, что он в конце концов и сделал. Задыхаясь, он
рассказал, как спасся бегством из моего дома, когда туда вломились
стражники-осы, как искал укрытия на "Вайн-Ярде", ибо никакого другого
места в городе он не знал. Он был слегка не в своем уме, боясь всего на
свете, а главное - меня, вспоминая, как он дважды убегал в ту ночь, когда
я отправился в Бит-Хесси.
Я смотрел на него без всякой жалости и видел только то, чем я мог
воспользоваться, если только он перестанет всхлипывать. Его жизнь в моих
