благовонием, и между его приоткрытых губ я увидел зуб, который ему
расколол. Я не хотел пользоваться своей Силой. Казалось, магия этого ада
подпитывается от моей. Я притворился Шайтхуном и тем самым увеличил
влияние Шайтхуна на то, что я делал. Я заглянул в мысли Кая, Лели - это
были мои мысли. Тень демона превратилась в тень моего отца. Освободи я
сейчас убийственную силу, решил я, и она примет другую форму, чтобы
уничтожить меня.
Я боролся со священником, пытаясь оторвать его от себя. Он ухватился
за мои ноги и хотел меня повалить, я нагнулся и нанес ему удар кинжалом.
(Варвар из дикого племени... вооруженный убивающим светом... предпочитает
воровское оружие.) Он захрипел, как человек, ворочающийся во сне, и
выпустил меня.
Коридор должен был слева подниматься на поверхность, как я смутно
помнил из путешествия предыдущей ночью. На склоне холма сиял день, я
побежал туда, и никто меня не останавливал.
9
Несмотря на свою гордость и силу, я пошел в Крысиную нору,
околдованный хессеками, и покинул ее полубезумным. Нет человека слабее
того, который полагает себя непобедимым, ведь даже укусы пчел могут убить,
когда их очень много.
Через некоторое время я обнаружил, что брожу по разрушенному верхнему
городу Бит-Хесси. Я забыл, как туда пробрался, и не сразу смог сообразить,
как мне выбраться оттуда через болота и лагуны. Случайно я вспомнил о
хессекских лодках, спрятанных возле забитых илом причалов, и о кладбище
старых кораблей, где, если другие планы спасения провалятся, можно будет
соорудить какой-нибудь плот из обломков. Я не рассчитывал пройти по воде.
Как раз сейчас я больше всего хотел быть просто человеком. Казалось, за
мной наблюдает глаз, глаз старого Хессека. Я дрожал от усталости и ужаса и
не мог собраться с мыслями.
Так я шел, шатаясь, в северном направлении, и над моей головой
разбитые черные строения порта Хессу покачивались в такт моим неровным
шагам.
Низкое серо-голубое небо давило дневной жарой. Однажды что-то
заверещало в болоте среди высоких деревьев-папоротников. Один раз я по
колено провалился в разинутый рот глинистой лужи между домами и с трудом
выбрался оттуда.
Я не видел ни людей, ни зверей. Но ни до порта, ни до берега я не
дошел.
Наконец, я улегся прямо в грязь среди высокой травы в тени какой-то
стены, не выставив стражи против врага. (Он был повсюду. Зачем трудиться,
чтобы выследить его?). Их Сила поглотила мою. Они держали меня. Я удрал из
подземелья и был пойман на поверхности. Я бормотал, как в бреду, дремал,
вскакивал - жалкое зрелище, если только здесь был кто-нибудь, чтобы
пожалеть меня.
Когда я пришел в себя, свет таял в желтых и бронзовых полосах за
скрещенными клинками листвы в вышине и разбитыми крышами. Что-то дергалось
возле меня - я обнаружил, что шесть или семь пиявок выползли из лужи на
улице и впились в мои икры. Я отодрал их. В туманном свете сумерек я
увидел, как текла кровь. По законам масрийского театра в такие моменты
всегда начинается гроза. Мелодраматические эффекты - раскаты грома,
красная молния - поэтически передают стенания и молитвы обреченного героя.
Так оно и было. Небо потемнело, нагнетая тяжесть, надвинулось, как гора,
которую внезапно прорезали три белых лезвия, и раздался звук
сталкивающихся облаков. На развалины полился дождь, горячий, как моя
кровь.
Я нырнул в дверной проем и съежился там среди теней. Снаружи, как
занавес, висел дождь. По небу прогрохотал гром, и моя голова внезапно
стала ясной. Казалось, жизненные силы и сообразительность вновь наполнили
меня. Я посмотрел на укусы пиявок - они затягивались. Пора было
пробиваться к пристани. Гроза смыла все их грязное колдовство, и я мог
найти и лагуну, и лодку, и добраться до открытой воды.
Позади я услышал свое имя, произнесенное шепотом. Это было не то имя,
которое я себе выбрал, а то, которое дало мне мое племя.
Тувек.
Я медленно повернулся, не желая видеть, оставив неотмытый нож в
ножнах, зная, что он мне не пригодится.
За дверью был зал, уходивший в глубь дома; скудный свет проникал
сквозь дыры в стенах, ничего нельзя было разглядеть, лишь в дальнем конце
виднелось белое сияние. Я не мог рассмотреть, что это, но пока я смотрел,
сдерживая дыхание, в воздухе появились и поплыли мягкие нити, которые
цеплялись за неровные стены, разрушенный потолок; наконец они начали
обвиваться и вокруг меня. Огромная паутина. А в центре ее, в бледном
сиянии - паук?
Я пошел туда, по направлению к белой сердцевине паутины. Это
произошло не столько по принуждению, сколько по злому, отчаянному
убеждению, что другим путем мне отсюда не уйти.
Нити паутины лопались под моим напором и снова соединялись, крепко
обматываясь вокруг меня. Теперь я мог видеть нечто в бледном свете в самом
центре сияния. Я понял, что ждал этого с того момента, как проснулся и
увидел Лели, сидящую в ногах моего ложа и рассказывающую мне мои сны.
Я предчувствовал, что найду Уастис, и забросил свои сети для нее. Но
с годами, равными всей моей жизни, она стала более коварной и вполне могла
приготовить свое оружие. Какое же место могла выбрать моя мать, более
укромное, чем Бит-Хесси на болоте? Какое царство могло быть для нее лучше,
чем это гнилое, прячущееся, горящее желанием мести?
Она была в два раза меня старше или, может быть, немного больше, но
выглядела, как я и подозревал, еще более старой. Ее лицо, как всегда, было
закрыто, но на этот раз по хессекским обычаям покрывалом из плотного
белого шелка, а руки и шея оставались обнаженными; жилистое, грубое, белое
тело присохло к костям, а под платьем обозначились две иссохшие груди,
которые никогда меня не кормили. Ее белые волосы были заплетены и уложены
при помощи серебряных заколок, а длинные ногти на руках окрашены в цвет
умирающего огня.
Я не мог вымолвить ни слова. Я поклялся убить ее, когда найду, но я
был беспомощен. Я таращил глаза, как идиот, а она говорила, эта ведьма, и
ее голос был юн, свеж и прекрасен, и он был тверже синего металла.
- Моя ненависть помогла мне избавиться от твоего отца. Тебя я тоже
могу убить. Если только ты не согласишься служить мне.
- Если тебе нужна моя служба, тебе следовало оставить меня при себе.
- Ты был его проклятием для меня, - сказала она.
- И сейчас то же самое.
- Хессек мой, - сказала она. - Повинуйся мне. Веди моих людей к
победе, и я сохраню тебе жизнь и вознагражу тебя.
Внезапно мой мозг ожил. Я понял.
- Отребье, - сказал я. - Они - о_т_р_е_б_ь_е_. Отбросы. Хессек -
ничто для Уастис, кошки-богини Эзланна. Это еще один трюк жрецов Шайтхуна.
- Прежде чем я успел договорить, моя рука дернулась к ней и сорвала
покрывало с ее лица. Я отскочил назад, мои глаза чуть не вылезли из орбит.
Это было совсем не женское лицо, а морда белой рыси, мех ее шкуры задел
мою ладонь, когда я срывал то, что ее закрывало; я почувствовал резкий
запах из ее рта. Бледно-зеленые радужки - как разбавленный нефрит, на
коричневых зубах - пятна старой крови.
Я знал, что это обман зрения, но все до последней детали выглядело
очень натурально. В панике я вытащил нож из-за пояса и воткнул его в
поблескивавший правый глаз. Реальность встретилась с нереальным, когда нож
вонзился в ткань, и она вскрикнула. И исчезла. Дрожащая сеть стала тем,
чем была: паутиной. Ничего не осталось от паука - колдуньи - кошки -
королевы. Нож валялся на полу, но он был в свежей крови.
Я вышел наружу под дождь и, пройдя вниз по залитой водой улице, легко
попал на берег к причалу. Так же легко я нашел и лодку - их было около
десятка, стоявших в тростниках на берегу. Я взял весла и выгреб в лагуну.
Густая вода разбегалась журчащими кольцами под дождевыми каплями. Гроза
отодвинулась на север. Я больше не боялся, что заблужусь в многочисленных
протоках дельты. К океану меня вел инстинкт, подобный тому, что с
наступлением холодов ведет рыбу в теплую воду. Кроме того, глупым,
необдуманным действием - ударом кулака испуганного дикаря - я разорвал
паутину Старого Хессека. Я уйду, прежде чем она будет связана снова.
Но дела между нами закончены не были.
Дождь перестал, папирусная лодка скользила к морю между гигантскими
стройными деревьями, а в опустевшем небе нарисовали красноватый охотничий
лук месяца.
Хотя карта, которую они мне показали, была только иллюзией Уастис, я
был в мрачном убеждении, что она где-то поблизости. Я видел ее руку в
коварстве Старого Хессека, отрава ее очарования - это тот источник,
которым они могли пользоваться. Конечно, ей были безразличны устремления
Бит-Хесси, но она могла воспользоваться ими, чтобы уничтожить угрозу,
которой для нее был я. Она знала, что я буду искать ее, и на моем пути она
расставила ловушки. Да, она дала мне урок.
А о Крысиной норе я вот что подумал: если она выжидала, что я
споткнусь, так пусть теперь сама бережется, эта сука.
Примерно через час тростники расступились, воздух дохнул запахом
соли, рыбы снова выпрыгивали из воды, а далеко на востоке драгоценным
инеем сверкал Бар-Айбитни.
10
Я пустился в обход города и порта так же, как это делали мои
хессекские проводники в предыдущем путешествии, так как любое судно,
идущее из Бит-Хесси, могло возбудить подозрение масрийской стражи. Чистые
мраморные стены, дворцовые парки, изысканно украшенные площадки масрийских
храмов протянулись вдоль всего берега к востоку от залива Храгона, и у
меня не было другого выбора, как выйти на берег в саду какого-то храма.
Там, вдыхая аромат ночных алых лилий, я продырявил папирусную лодку и
затопил ее в черной воде у пристани храма.
В саду я встретил священника в красном одеянии, который обратил на
меня не больше внимания, чем на крадущегося кота. Наверное, после заката
сюда часто приходили верящие, а еще чаще, похоже, любовники, назначавшие
свидания в кустах.
Было около полуночи, когда я добрался до своего дома и обнаружил, что
во двориках нет света. В любое время ночи в Пальмовом квартале это было
неестественно, поэтому я вошел с осторожностью. В этом не было нужды:
насилие побывало здесь до моего появления.
Наружные двери были сорваны с петель, над внутренними надругались
подобным же образом. Везде валялись содранные занавеси и черепки разбитых
сосудов, а черный пес, которого держал один из моих охранников-моряков, с
перерезанным горлом валялся в канаве на улице - забота уборщиков мусора.
Не осталось и следа от Кочеса и моих людей, а о судьбе женщин можно
было только догадываться.
У меня было столько врагов, что я не мог с уверенностью сказать, кто
были эти гости. Я стоял оглядываясь, когда услышал какой-то звук, а
обернувшись, увидел у своего локтя маленькую фигурку - одну из девушек с
кухни.
- Мой господин, - пролепетала она, - о, мой господин!
Ее заплаканное лицо было искажено слезами и страхом, она боялась даже
меня. Я усадил ее на широкий край фонтана и дал глоток куиса из серебряной
фляжки, которую проглядели погромщики; большинство других ценностей и
спиртные напитки исчезли. От изумления, что ей прислуживает хозяин дома,
девушка пришла в себя и без вступлений поведала мне о том, что случилось.
Беда явилась в предрассветные часы, когда она уже готовилась зажечь
огонь в печи и наносить из общественного колодца воды в чан для мытья.
Охранники-хессеки перешептывались и вообще вели себя странно (скорее
