демон взревел. Небо и земля сошлись, опрокинувшись вместе и сделавшись
алыми, а я упала и продолжала падать вниз, в ночь.
Падала я быстрее, чем смогла бежать, пока еще слишком ошеломленная,
чтобы испугаться. А затем очутилась в яме и остановилась, как
останавливается сердце при смерти. Я выползла и оглянулась. Тучи над
грохочущей горой были красно-коричневыми, и за мною следом ползли первые
яркие змеи лавы. Взрыв выбросил град пылающих углей, и они сыпались
повсюду вокруг меня. Глаза и рот мне забило дождем черного пепла. Я
обмотала рот и нос уголком своей грязной одежды и снова пустилась бежать.
2
Внизу в долинах больше не темно. Здесь и там и всюду летели огни, и я
слышала вопли и крики даже сквозь шум, производимый горой. Ни стенающим,
ни мне самой было не на что надеяться. Где нам спрятаться от этой жгучей
сумасшедшей ярости?
Я шла по дороге и почти не замечала ее. От первой деревни я кинулась
прочь, пробежала через фруктовый сад, где уже занялся пожар от искр
вулкана. Виноградины лопались, закипая. Мимо меня промчалось, сметая все
на своем пути, стадо блеющих перепуганных овец - и пропало.
Я бежала дальше. Куда вел меня инстинкт?
Что-то с лязгом щелкнуло; я споткнулась и упала. Подлый маленький
капкан защемил подол моей туники, каким-то чудом не задев босой ноги. Я
высвободила тунику, порвав ее, и увидела впереди слабый блеск воды.
Дворцовый пруд в сливочной пене лилий и лебедей ослеплял белизной, но
ночь теперь сделалась малиновой, а гора гремела и громыхала. Я поднялась и
побежала к воде. Вокруг меня бились и дрожали виноградные лозы. Скорей -
через ворота, по дымящемуся местами вспаханному полю. На мне все время
вспыхивали угли. Кожа моя покрылась миллионами маленьких волдырей, но я их
почти не замечала. Внезапно сквозь заросли на фоне страшного неба
показалось широко разлившееся озеро; его зеркало казалось красным и
курилось паром от раскаленных обломков падавших в него горящих предметов.
Спотыкаясь, я брела по берегу, и наткнулась на несколько причаленных
лодок, маленьких рыбацких челноков. Почему эти деревенские дурни не
бросились к ним и не спаслись? Бессильная злость на них овладела мной,
когда я умело оттолкнула свою лодку от берега длинным грубым шестом. На
мне лежало бремя вины за смерть всех, кто погибнет при извержении. Но у
них было средство выжить - и они не воспользовались им. Будь они прокляты
тогда, пусть себе гибнут.
Заплыв на середину озера, я наблюдала, как на смену ночи незаметно
пришел рассвет, а с ним унялась ярость горы. Вокруг меня кипела и
пузырилась вода, а горячий душный воздух сделался черным от копоти. Звуки
вокруг были похожи на рыгание огромного зверя. Я думала о камне, который
служил алтарем Карраказу - этот камень, как и все остальное, поглотила
лава, но сама эта тварь уцелела. Она всегда будет со мной, символ
притаившегося в моей душе зла, напоминание о моем безобразии, лежащем на
мне проклятии и печати смерти.
Когда наступили зелено-лавандовые сумерки и над вулканом дрожало одно
последнее облако, я направила лодку к самому дальнему берегу, но даже там
местность была превращена в груду пепла. Кое-где земля потрескалась,
извергая камни.
Я бы и дальше обходила стороной халупы и хижины, но теперь стало
трудно определить, где они. Все рухнуло, на тропе тлели деревья. Лежал
ничком мертвый ребенок; с неба упали мертвые птицы. Я плакала, неистово
металась во все стороны - лишь бы сбежать от этих свидетельств катастрофы,
но они все время лезли в глаза. Неужели мой грех уже явился? Неужели в
своем неодолимом желании быть свободной я начала выпускать на волю тьму?
Тем временем я двигалась по узкому проулку между разрушенными стенами
каких-то домишек.
Угол, резкий поворот, затем - открытое пространство. Там сгрудилось
человек пятьдесят-шестьдесят, стоящих спиной ко мне, таких же оборванных и
грязных, как и я. Это зрелище потрясло меня. Я остановилась. В волосах у
меня засвистел горячий ветерок.
А потом они начали оборачиваться, поодиночке, группами, чувствуя
меня, как дикий зверь чует опасность или еду. Их холодные покрасневшие
глаза сосредоточились на моем теле, остановились и отвернулись от моего
лица. Я хотела поднять ладони и спрятать лицо, но руки одеревенели, будто
прибитые гвоздями к моим бокам. Где-то в толпе заплакал ребенок. Мужчины
закричали, а женщины зашептались. Их руки двигались так, как не смогли
мои, в каком-то древнем ритуале; для спасения от зла, подумала я. Внезапно
прозвенел новый голос, отчетливый, но слегка надтреснутый.
- Богиня! Та, что из горы!
И всюду вокруг меня, словно по сигналу, все падали на колени, моля
меня о пощаде, жалости, помощи и всем прочем, чего я не могла дать. К их
вою примешивался плач об их грехах и слово "Эвесс". До меня внезапно
дошло, что они говорят на каком-то языке, которого я никогда не слышала, и
все же знала каждый его слог. Слово "Эвесс" означало лик, но не в обычном
смысле. Это был лик идола, который мог быть и прекрасным и уродливым, но
одинаково повергающим их в ужас, и на него никто и никогда не должен был
смотреть. Взглянув на то, что находилось позади них, я увидела, вокруг
чего они столпились у конца открытого пространства: грубо обтесанный
камень, напоминающий женщину в красном платье с белыми глиняными волосами.
На ней была маска, закрывающая "Эвесс", который нельзя видеть, но волосы и
стан не вызывали никаких сомнений. Эти люди были рослыми и крупнокостными,
темнокожими и черноволосыми. Идол изображал не их сородича, но и они и я
сразу узнали его. Это была я.
И так я стояла - лицом к лицу сама с собой, а между нами сгорбились
холмы их тел: мне, которая принесла алую смерть из горы, поклонялись в
страхе, как древней богине из какой-то вдолбленной в их головы легенды.
Я вышла из паралича и оцепенения и повернулась, чтобы уйти.
Они тихо последовали за мной, шепча свои молитвы. Что теперь? Если я
пущусь бежать от них, не побегут ли и они, чтобы не отставать от мена?
Глаза у меня стали странными, и куда бы я ни глядела, всюду, казалось,
видела блеск Ножа Легкой Смерти. Умереть - и пусть себе следуют за мной в
могилу, если хотят. Но я еще прожила слишком мало, чтобы расстаться с
жизнью. Наконец, чувствуя тошноту, усталость и боль, я присела на обломки
какой-то стены. Я вздохнула, и бесчисленные глаза поднялись, задержались
на миг и опустились.
К моим ногам подползла какая-то женщина.
- Пощади нас, тех, кто невольно увидел Эвесс Богини.
- Оставь меня в покое, - огрызнулась я, но слишком слабым голосом,
чтобы она расслышала хоть слово.
Она восприняла это как какое-то проклятье; возможно я даже заговорила
не на их языке, а на своем, сознательно забытом, и все же усвоенном мной в
детские годы, еще до гибели моей расы. Женщина завыла, начала бить себя в
грудь и рвать на себе волосы.
- Прекрати, - приказала я.
Она тупо уставилась на меня с застывшими в воздухе руками.
Мною овладела какая-то черствая истерия и я слабо рассмеялась, сидя
там на обломках и глядя на нее, на всех них.
Они считали меня богиней. Я была для них совершенно непостижимой.
Значит нет надобности ничего объяснять, нужно лишь поступать так, как мне
хочется. Никаких препятствий не возникнет.
Я встала, и все суставы мои, казалось, готовы были треснуть.
Старое длинное невысокое здание, нерухнувшее, с лестницей в несколько
низких ступенек и прямоугольным дверным проемом, ведущим в прохладную
темноту. Там был запах - холодный и одновременно душный, не отталкивающий,
но чуждый. Запах Человеческой Жизни, а также чего-то еще. Догадалась я
достаточно скоро, когда увидела повторенное изображение Той. Это был их
храм, и пахло здесь святостью, страхом и ладаном, смешанными воедино
тревожной верой многих поколений.
Они остановились в нерешительности у подножья лестницы, темные на
фоне бронзово-сиреневого неба. Я подняла руку, обратив в их сороку ладонь.
- Дальше ни шагу, - велела я. - Мое.
Они, кажется, поняли. Я ушла в мрак одна. За алтарем - прикрытая
ширмой дверь: конечное убежище. Там находилась лишь холодная комнатушка.
На полу, как и везде, скопился пепел. В углу лежал тюфяк жреца. Я,
спотыкаясь, добрела до него и улеглась.
Не придут ли они завтра, не посмеют ли оскорбить божество, поняв, что
я не легенда, а нечто куда худшее? Не подползут ли они, пока я сплю, не
проскользнут ли за резную ширму, не всадят ли нож или заостренный в огне
кол мне в левую грудь и сквозь нее в сердце? Если я усну... не придут ли
они тогда?.. Я заснула.
Огромный дворец с золотыми, хрустальными и огненными залами и
огромные лестницы, ведущие вверх и вниз. Подобно миражу в пустыне,
окруженный фантазией садов. Наполовину вспомнившийся мой дом, теперь уже
не высящийся, а сровненный с землей молотом времени распада. То, чего я
лишилась. Лестницы закручивались, подымаясь все выше и выше, и менялись.
Более узкие, теперь уже черные, а не белые, черные колонны и овальный
дверной проем. За ним - тронутая миазмами распада красота, нечто мерцающее
на каменной глыбе, из каменной чаши. Могущество моей расы, источник знания
и зла. Карраказ, выросший словно редкое растение из застоялой порочности
многих поколений дурных и безумных мужчин и женщин. Цветок, созданный ядом
и отравивший своих создателей.
Это было больше воспоминанием, чем сном, но поскольку оно явилось во
сне, оно было туманным и одновременно ярким той яркостью, какой может
обладать только нереальность. Орнамент, мерцание пламени, вылившееся в
пылающий рельеф, и лицо мужчины - отца, брата, какого-то родственника,
которого я не знала - являвшееся в переходах и поворотах дворца.
Просыпаясь, я не смогла его вспомнить - только узкие, высоко посаженные
глаза, словно осколки его темной души, холодно глядящие на меня.
За миг до пробуждения я увидела Нефрит.
Зло напомнило мне в недрах горы об этом зеленом гладком камне, как-то
связанным с моей внутренней сущностью. Я не поняла, только трепетала,
желая вновь овладеть им, протягивая к нему руки, умоляя. Но мои пальцы
поймали пустоту, и я с большим усилием выбросила себя из сна в мир
разрушенной деревни, храма и отчаяния.
Был рассвет и очень тихо. Ночь пришла и ушла без ножа или
заостренного кола. Я подошла к ширме и глянула за нее. В основном
помещении храма не было вообще ничего, кроме голубой пыли. Но в дверном
проеме, на полу у самого порога я обнаружила глазурованную глиняную чашу с
молоком, фрукты и сыр на блюде. Рядом лежал сложенный кусок ткани,
темно-красной, как старая кровь.
Я не хотела прикасаться к этой одежде, хотя и не знала почему, но все
же нагнулась, подняла ее и увидела в своих руках тунику, а под ней на полу
оказалась раскрашенная и покрытая эмалью маска. На меня глянуло пустыми
глазницами белое лицо. Прорези окружала густая черная кайма, а рот горел
алым. Изогнутые открытые ноздри были выкрашены по краям золотом, а по
обеим сторонам, там где были бы уши, если б маска была лицом, свисали
гроздья золотых капель.
Итак, их богиня должна прикрыть свой смертельный лик, столь ужасный
на вид Эвесс.
Я унесла все эти вещи в жилище жреца и начала есть. До этого мига я
не ощущала голода. Думаю, я могла бы прожить без еды неопределенно долго,
поддерживаемая тем же странным процессом, который сохранял меня в живых в
горе. Эта первая трапеза была до странности неприятной: после нее в животе
