несущественную информацию и выдает готовые диагностически значимые
результаты. Особую область представляют "электронные управляющие
приставки". Такой "приставкой" является автоматический анестезиолог,
который определяет значение сразу нескольких параметров организма, таких,
как биотоки мозга, кровяное давление, степень окисления крови и т.д., и
увеличивает в случае надобности приток анестезирующего вещества или его
антагониста, повышает давление и т.д. Проектируются аппараты, в частности
портативные, которые должны постоянно следить за некоторыми параметрами
организма больного. К таким аппаратам относится устройство,
стабилизирующее кровяное давление при гипертонии путем систематического
введения соответствующей дозы того или иного гипотензивного препарата.
Обзор этот, конечно, очень краток и неполон.
Заметим, что традиционные медицинские средства - медикаменты -
принадлежат к группе "аналоговых информаторов", поскольку, как правило, их
вводят "вообще" - в полости тела, во внутренности или в кровеносные
сосуды, а лекарство должно уже "само" найти свой адресат - системы или
орган. В то же время иглотерапию можно считать, пожалуй, методом введения
"дискретной" информации путем раздражения нервных окончаний. Таким
образом, если фармакология изменяет внутреннее состояние гомеостата
непосредственно, то иглотерапия воздействует на его "входы".
Эволюция, как и всякий конструктор, не может рассчитывать на
достижение произвольного результата. Превосходен, например, механизм
"обратимой смерти", свойственной различным спорам, водорослям, склероциям
и даже небольшим многоклеточным организмам. С другой стороны, очень ценна
теплокровность млекопитающих. Соединение этих свойств дало бы идеальное
решение, но оно невозможно. К нему приближается, правда, зимняя спячка
некоторых животных, которая не является, однако, настоящей "обратимой
смертью". Жизненные функции - кровообращение, дыхание, обмен веществ -
замедляются, но не прекращаются. Помимо этого, такое состояние выходит за
пределы регулирования физиологических механизмов фенотипа. Возможность
зимней спячки должна быть запрограммирована наследственно. Но состояние
это является крайне ценным - особенно в эру космонавтики, причем наиболее
ценным в том виде, в каком оно проявляется у летучих мышей.
К моменту появления летучих мышей все экологические ниши были уже как
будто заполнены. Насекомоядные птицы заполняли время дня и ночи (сова), и
казалось, будто нет убежища для нового вида ни на земле, ни на деревьях.
Эволюция ввела тогда летучих мышей в "нишу" сумерек, когда дневные птицы
уже засыпают, а ночные еще не вылетели на охоту. Меняющиеся плохие условия
освещенности делают в это время глаз бессильным, и эволюция создала
ультразвуковой "локатор" летучих мышей. И наконец, убежищем им часто
служат своды пещер - также пустая до тех пор экологическая ниша. Но самым
совершенным является гибернационный механизм этих крылатых млекопитающих:
температура их тела может опускаться до нуля. Тканевый обмен в это время
практически приостанавливается. Животное выглядит не как спящее, а как
мертвое. Пробуждение начинается с усиления обмена в мышцах. Через
несколько минут кровообращение и дыхание уже восстановлены, и летучая мышь
готова к полету.
В весьма сходное состояние глубокой гибернации можно ввести человека,
применяя соответствующую фармакологическую технику и охлаждающие
процедуры. Это чрезвычайно интересно. Мы знаем случаи, когда врожденные
болезни, которые являются результатом мутаций и заключаются в том, что
организм не вырабатывает каких-то жизненно важных веществ, можно
компенсировать, вводя эти вещества в ткани или в кровь. Но таким образом
мы лишь временно восстанавливаем физиологическую норму. А гибернационные
процедуры выходят за эту норму, превышают возможности реакций организма,
запрограммированные в генотипе. Но оказывается, что регуляционные
потенции, хотя они и ограничены наследственностью, можно расширить,
применяя соответствующие процедуры. Здесь мы возвращаемся к вопросу о
"генетическом засорении" человечества, вызванном косвенно тем, что
цивилизация приостановила действие естественного отбора, а непосредственно
- результатами цивилизации, увеличивающими мутабильность (ионизирующее
излучение, химические факторы и т.п.). Оказывается, что возможно
медикаментозное противодействие наследственным заболеваниям и
недомоганиям, не изменяющее дефектные генотипы, поскольку лекарственные
препараты влияют не на зародышевую плазму, а на созревающий или взрослый
организм. Это лечение имеет, правда, свои пределы. Дефекты, вызванные
ранним проявлением повреждений генотипа, например талидомидовые, лечению
не поддаются. Кстати, лекарственно-фармакологическое воздействие
представляется нам сегодня самым естественным, поскольку оно отвечает
медицинским традициям. Однако устранение "ляпсусов" наследственного кода
окажется, может быть, процедурой более простой (хотя отнюдь не невинной)
и, конечно, более радикальной в своих последствиях, чем поздняя терапия
поврежденных систем.
Перспективы этой "антимутационно-нормализующей" автоэволюции трудно
переоценить. Преобразования наследственного кода сначала сократили, а
потом свели бы на нет возникновение врожденных соматических и психических
дефектов, благодаря чему исчезли бы эти толпы несчастных калек, число
которых достигает ныне многих миллионов и будет расти и дальше. Тем самым
терапия генотипов, или, точнее, их биотехника, привела бы к спасительным
последствиям. Но каждый раз, когда удаление мутантного гена окажется
недостаточным и необходимо будет заменить его другим, проблема "компоновки
признаков" встанет перед нами во всем своем грозном величии. Один из
нобелевских лауреатов, удостоенный премии именно за изучение
наследственности, то есть, казалось бы, непосредственно заинтересованный в
подобных успехах, заявил, что не хотел бы дожить до их реализации ввиду
ужасной ответственности, какую примет на себя тогда человек.
Хотя творцы науки заслуживают самого большого уважения, эта точка
зрения кажется мне недостойной ученого. Нельзя одновременно совершать
открытия и стараться уйти от ответственности за их последствия. Результаты
такого поведения, хотя и в других, не биологических областях, нам
известны. Они плачевны. Напрасно ученый старается сузить свою работу так,
чтобы она носила характер добывания информации, отгороженного стеной от
проблематики ее использования. Эволюция, как мы это уже explicite и
implicite указывали, действует беспощадно. Человек, постепенно познавая ее
конструкторские функции, не может притворяться, будто он накапливает
исключительно теоретические знания. Тот, кто познает результаты решений,
кто получает полномочия принимать их, будет нести бремя ответственности, -
бремя, с которым Эволюция как безличный конструктор так легко справлялась,
ибо оно для нее не существовало.
[ Титульный лист ]
[ Содержание ]
<= Глава восьмая (f) ]
[ Глава восьмая (h) =>
Станислав ЛЕМ
СУММА ТЕХНОЛОГИИ
[ Титульный лист ]
[ Содержание ]
<= Глава восьмая (g) ]
[ Глава восьмая (i) =>
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПАСКВИЛЬ НА ЭВОЛЮЦИЮ
(h) ГЛАЗАМИ КОНСТРУКТОРА
Эволюция как творец является несравненным жонглером, исполняющим
акробатические номера в ситуации, чрезвычайно сложной из-за своей
технологической узости. И, несомненно, она заслуживает чего-то большего,
чем просто восхищение, - она заслуживает, чтобы у нее учились. Но если
отвлечься от своеобразных трудностей инженерной деятельности Эволюции и
сосредоточиться исключительно на ее результатах, то возникает желание
написать пасквиль на Эволюцию. А вот и упреки - от менее общих к более
общим.
1. Несогласованная избыточность в передаче информации и строении
органов. В соответствии с закономерностью, открытой Данкоффом, Эволюция
поддерживает избыточность передаваемой в генотипе информации на самом
низком уровне, который удается еще примирить с продолжением рода. Таким
образом, Эволюция подобна конструктору, который не заботится о том, чтобы
все его автомобили достигли финиша: его вполне устраивает, если доедет
большая их часть. Этот принцип "статистического конструирования", в
котором успех решает преобладание, а не совокупность результатов, чужд
всему нашему психическому укладу [XV], особенно когда за низкую
избыточность информации приходится расплачиваться дефектами не машин, а
организмов, в том числе и человеческих: ежегодно 250000 детей рождаются с
серьезными наследственными пороками. Минимальная избыточность свойственна
также конструкции индивидуумов. Вследствие несогласованной изнашиваемости
функций и органов организм стареет неравномерно. Отклонения от нормы
происходят в разных направлениях; обычно они носят характер "системной
слабости", например слабости систем кровообращения, пищеварения, суставов
и т.п. И в конце концов, несмотря на целую иерархию регуляторов, закупорка
одного лишь кровеносного сосудика в мозге или дефект одного насоса
(сердце) вызывает смерть. Отдельные механизмы, которые должны
противодействовать таким катастрофам, например артериальное объединение
венечных сосудов сердца, в большинстве случаев подводят, поразительно
напоминая "формальное выполнение правил" на каком-нибудь предприятии, где
противопожарных инструментов так мало (хотя они и находятся в должном
месте) или же они "для парада" так закреплены, что в случае экстренной
надобности ни на что, собственно говоря, и не годны.
2. Предыдущему принципу экономии или прямо-таки информационной
скупости противоречит принцип, состоящий в том, чтобы не исключать в
онтогенезе 1 лишние элементы. Будто механически, по инерции передаются
реликты давно исчезнувших форм, которые предшествовали данному виду. Так,
например, в процессе эмбриогенеза плод (например, человеческий зародыш)
последовательно повторяет фазы развития, свойственные древним
эмбриогенезам, формируя поочередно жабры, хвост и т.п. Используются они,
правда, для других целей (из жаберных дуг образуются челюсть, гортань),
поэтому, на первый взгляд, это не играет роли. Однако организм является
столь сложной системой, что любой необязательный избыток сложности
увеличивает шансы дискоординации, возникновения патологических форм,
ведущих к новообразованиям и т.п.
3. Следствием предыдущего принципа "излишней сложности" является
существование биохимической индивидуальности каждой особи. Межвидовая
непередаваемость наследственной информации понятна, так как некая
пангибридизация, возможность скрещивания летучих мышей с лисицами и белок
с мышами низвергала бы экологическую пирамиду гармонии живой природы. Но
эта взаимная отчужденность разновидовых генотипов находит продолжение
также в пределах одного вида в форме индивидуальной неповторимости белков
организма. Биохимическая индивидуальность ребенка отличается от
биохимической индивидуальности даже его матери. Это имеет серьезные
последствия. Биохимическая индивидуальность проявляется в яростной защите
организма от любого чужеродного белка, из-за чего оказываются невозможными
спасающие жизнь пересадки (кожи, костей, органов и т.д.). Поэтому, чтобы
спасти жизнь людям, костный мозг которых потерял кроветворную способность,
приходится сначала подавлять весь защитный аппарат их организмов и только
