Иван медленно встает. В его глазах невыразимый ужас. Не сводя глаз с
телевизора, он на цыпочках крадется к двери. Валера Марус чмокает и пере-
ворачивается на другой бок.
. . . . . . . . . .
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Начал за здравие - кончил за упокой.
Наутро Валера вскочил, как полоумный, не выключив телевизора, и
бросился на работу, потому как знал, что если он еще и на работу будет
опаздывать, его точно отправят принудительно лечиться на Балтийский
завод.
Потому, когда он пришел вечером с работы - телевизор еще работал.
Валера некоторое время тупо смотрел на телевизор, не понимая, почему это
он работает.
- Сегодня, дорогие товарищи, мы начинаем чтение автобиографии из-
вестного музыканта В.Шинкарева "Говно в проруби". Часть первая - "Везде
хорошо!" и часть вторая - "Там, где нас нет!"
Валера все равно ничего этого не понимает и выключает телевизор, со
злостью думая, сколько же электричества он сожрал за ночь и целый день.
. . . . . . . . . .
Этот бред так насыщен разными эпитетами, что невольно хочется
извиниться (но, кстати, это вовсе не бред, а сопротивление ежеминутно
нарождающейся всеобщей бессмыслице): а сейчас я наворочу еще больше эпи-
графов. Хорошая книга может состоять из одних только, с умом подобран-
ных, эпиграфов, так точно они выражают первоначальные намерения автора.
"Санкт-Петербург, новый город, выросший
по воле царя, прекраснейшим образом демон-
стрирует почти чудовищные арихитектурные
аномалии и неуравновешенность таких боль-
ших городов."
Ф.Бродель
"Единственным светилом в дуггуре, его
солнцем, служит луна."
В.Андреев
"...за Невой, в полусветной, зеленой там
дали, повозстали призраки островов и
домов, обольщая тщетной надеждой, что тот
край есть действительность, и что он - не
воющая бескрайность, которая выгоняет на
петербургскую улицу бледный дым облаков."
А.Белый
"Никифоров знал магическую силу писания,
которое притягивает к себе жизнь. То, о
чем писалось, было полнейшим вымыслом -
поднялось из твоего мрака, из твоих ила и
водорослей, - внезапно воплощается в яви и
поражает тебя, иногда смертельно."
Ю.Трифонов
"Нет исхода на юг, и погибнуть мне
весело."
А.Блок
Но так сидеть скучно - Валера посмотрел всю коллецию открыток с изо-
бражениями артистов, которую он собирал недeли две, допил брагу и на
какой-то момент искра неумной, веселой надежды заслонила от него комнату
с черным окном: нет, все правильно! Живет он дай бог всякому, жены нет,
работа нормальная, с аванса будет тахта, а не раскладушка, а там еще жен-
щина какая-нибудь полюбит Валеру!
Валера включил телевизор.
" ...таким образом можно с уверенностью сказать, - уверенно говорит
человек в белом халате, похлопывая по ЭВМ, - в основных чертах будущее
прогнозировать можно! Зная, конечно, основные законы развития человечес-
кого общества.
- А вот телезрители спрашивают нас, - кокетливо говорит дикторша, -
можно ли прогнозировать индивидуальное человеческое будущее?
- Какое челевеческое? - растерянно говорит челеовек в белом халате.
- Может ли сам человек прогнозировть - в общих, конечно, чертах -
свое личное будущее?
- Нет! - отвечает ученый, подумав, - этого делать... нельзя! Вот
пример: знал ли мой однокурсник Борис, бренькая в армейском туалете на
гитаре, что в недалеком будущем он будет совещаться с Йоко Оно о путях
развития рок-музыки? Нет, он этого не знал. Другой разительный пример.
Вот, кстати, у меня для этого фотография... (находит в кармане и показы-
вает телезрителям какую-то древнюю неразборчивую фотографию). Вот фото-
графия маленького Мити. Вопрос: знал ли маленький Митя, что в будущем он
станет знаменитым Дмитрием Ивановичем Менделеевым, автором периодической
системы элементов Д.И.Менделеева? Нет, он этого не знал.
( Валере делается почему-то жутко. Он тоже ставит себе какие-то не-
внятные вопросы: знал ли Валера Марус, что... мог ли кто-нибудь помыс-
лить, что Валера Марус... А что?
Валера подходит к окну и с тоской смотрит: черный снег, ветер.
Бурный сумрак. Громадного калибра черная луна пролетела по черной проруби
в облаках.
Валере делается привычно одиноко; это бесконечное молчание, молчание
или телевизор.
Он возвращается к телевизору и, переключив, с удивлением видит в
пелене снега знакомое лицо Джакоба Кулакина: ведь телефильм-то еще идет!
Ну, слава богу, это последняя серия. )
Джакоб удивленно рассматривал веселых гренадеров и штатских, машуших
какими-то флажочками и прославляющих свою царицу. Его схватил за плечо и
развернул на себя совершенно пьяный свирепый мещанин. Сквозь снег и тем-
ноту он принял серебряные пуговицы на камзоле Джакоба за часть какой-то
униформы, сорвал шляпу и полушутливо кланяясь, заорал:
- Молодцы! Братцы! Покрошили, наконец, ферфлюхтеров, дай вам бог, и
матушка наша Елизавета... Ура, мать вашу!
- Ура! - грянули вразнобой в мелькающих фонарях, - гром победы раз-
давайся, веселися, храбрый Фосс!
Как влюбленный ошибается пускаясь вдогонку за незнакомой женщиной,
которую его ищущий взгляд принимает за возлюбленную, так Джакоб бросился
за многими прохожими. Но казалось, на этой улице, где со времен Петра
звучат десять языков и толкается сотни темных шкиперов - Джакоб единст-
венный иностранец. А Монтахью нет нигде; мы с ним остались вдвоем, если
он лежит на дне маркизовой лужи - и мне не уйти далеко.
Господи, смилуйся над всеми, кто в море сейчас, этой ночью. Вихри
черного снега, ветер, бурный сумрак - вот ткань жизни этого города, а им
все нипочем! Беснуются, плачут, машут флажочками, все наполнено удиви-
тельно ледяной страстью.
Птербург: у-уу! Ожесточенный город.
В данном случае горожане радовались тому, что Фридрих, изнывавший за
свой Берлин, как птица за гнездо, утратил все, и из короля Пруссии прев-
ратился в рядового бранденбургского курфюрста.
Внезапно Джакоб почувствовал словно удар в сердце: он был уверен,
что это Монтахью проскакал сам - третий с двумя рослыми гренадерами - и
были они молчаливы, не похожи на остальных.
Здешним жителям известно, что при полной луне мертвецы скачут на
север.
Застонав, Джакоб отшатнулся в темный проулок или проходной двор.
Заехавший отдышаться или покемарить возница зашевелился в розвальнях:
- Что, барин, нагулялся?
- Который час?
- Эк его! Да заполночь.
- Возница! Продай мне водки, прошу тебя... Или поезжай, достань где-
нибудь...
- Да ты не из неметчины ли?
- Нет, я шотландец... Ну, я англичанин.
- Сейчас где достанешь, я продать могу, пятнадцать целковых.
- Ты что, ошалел? Десять!
- Эх, боярин... Десять когда было? До указа...
Джакоб заскрипел зубами, роясь в карманах.
- Возница! Бери ты все: эту шляпу, серебряные пуговицы Алана Брека..
Вот десять целковых... Дай горячей водки!
Возница взял деньги, шляпу, пуговицы, пощупал сукно плаща, вздохнул
и, протянул Джакобу заткнутую тряпицей бутыль.
Ватага веселых молодцов, горланя своего "Храброго Фосса", ворвалась
во двор.
- Вот ты где! - с недобрым удивлением гаркнул один из них, - давай,
батя, водку живее!
- На! Ищи, сукин сын, свою водку: нету у меня больше ничего!
- Ты как с бойцами разговариваешь, шпак? Мы тебя от куроцапов защи-
тили!
- Вот последнюю бутылку господину продал!
Гренадеры как по команде повернулись на Джакоба и стали примеривать-
ся к нему жадными взглядами.
- А и вправду господин! Да ты не куроцап ли, не ферфлюхтер?
- Как есть ферфлюхтер!
- Пусть он скажет!
- А что разговаривать - национализировать излишки! А добром не от-
даст - надобно будет наказать за противность!
Джакоб удовлетворенно улыбнулся.
- Давай, давай, - брезгливо бросил он гренадерам, - Ну-ка, топай от-
сюда! Веселися храбрый макрорус!
Гренадеры этого, честно, не ожидали никак. Некоторые даже действи-
тельно сделаи движение уйти.
Джакоб до крови сжал зубы, лицо его дрожало от радостной ярости, но
рука, выхватившая шпагу, была тверда.
. . . . . . . . . .
Усталый прохожий, идет он по окраине города, где цепочка фонарей об-
рывается в белесую черноту. Вот уже скоро рассвет, а ему все не легче.
Буря прошла, но тротуар и рельсы совершенно засыпал почти теплый
снег, который, как манная каша из доброй шотландской сказки, - все валит
и валит, налипая на кружево развалин и мясо кирпичей сломанных домов.
Усталый прохожий представляет себе какую-нибудь встречу - вряд ли
здесь встретишь женщину... Ну, старичок, толстый дедушка с волосами как
пух, пьяный... Нет, старый хрыч, ты и днем надоел.
Все же женщина, изящная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем
ее копытец. Фонари нерезким светом освещают снизу ее лицо сквозь вуаль,
или нет? - паутина проводов это, а не вуаль.
Какая странная, совсем не детская улыбка!
Она наклоняет голову, от смущения ее лицо...
- Конечно, но не говорите так громко при них...
Пьяный старик с волосами как пух, блестит щелочками глаз - уж не
смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?
Синюшный заспанный юноша, закатив глаза, передвигается вперед, как
механическая кукла.
- Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте быть провожа-
тым?
Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.
Эй, прочь с дороги! Но так и есть - юноша задевает окаменевшего
старика и боком валится в снег, продолжая равномерно елозить ногами.
Сонная слюна течет ему на жабо.
Дорогая, пусть их! Что нам за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя
шутовская гвардия, задрав вниз руки, как пугала!
Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной по соседним улицам,
мелькая в просветах проходных дворов.
Вот он погружает город на свое темное дно, мнет и корежит шпили -
кресты и кораблики, на которых давно вспыли.
Как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассветную
песнь для моей возлюбленной!
Обними меня другой рукой; обверни поверхность тела, будто плащом.
Колючий, как опасная сияющая стекловата - белый сок любви, извиваю-
щийся в нас.
Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимся клубком дремлешь во
мне...
. . . . . . . . . .
Господи, помилуй!
Ну хватит, как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть,
уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непрестанного
хриплого мурлыканья.
Это конец, хватит писать. ( Все померли, а нет, так недолго оста-
лось. И про что вся эта пьяная музыка? )
Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, увижу твою добрую
меланхоличную улыбку?
А не вышло, так и хрен с ним.
Александр ЖИТИНСКИЙ
