кое зарево городских огней.
Глаза его слезились от фар редко проезжавших машин, и еще от того,
что прошло только несколько часов как он поцеловал - может, в последний
раз! - юную жену и чистого, безмятежного младенца...
"Нет, - в который раз он до крови стиснул зубы, - так надо!"
"А зачем?" - снова обволакивала его паутина неуверенности, неодно-
значности и, самое главное, сильной поганости избранной им судьбы.
"А почему?" - снова поднимал он прекрасное лицо к небу и звезды мер-
цали ему: доля такая.
"Какая доля? Бедовая доля?"
"Нет. Просто: доля такая."
Машины уже совсем перестали проезжать. Саша выбролся из канавы на
шоссе и, терeбя потными руками перочинный нож, двинулся во тьму.
Со стороны города послышалось ритмичное повизгивание и замерцал
огонек: приближался почтальон на велосипеде. Это была удача.
- Стой, почтальон, - изнемогающим голосом сказал Саша, доживая
последние секунды до перелома, - остановись, пора...
Александр почувствовал, что нож, руки и язык отказывают ему.
- Чего? - отозвался ошалелый почтальон, ставя ногу с педали на
землю. В тот же миг Саша выпростал из под пиджака руку с ножом и несколь-
ко раз, как мог глубоко, ударил его. Почтальон побарахтался в своем
велосипеде и с грохотом свлился на асфальт.
"Кровушка невинная пролилась..." - с горечью подумал Саша, свола-
кивая бездыханное тело под откос.
( Иван недоуменно взглянул на Валеру Маруса, но тот спокойно
созерцал демонстрируемое. )
Письма, найденные у почтальона в сумке, Александр какие изорвал и
раскидал по шоссе, а какие втоптал каблуками в землю. Завернувшись в
ворох реквезированных газет, Саша долго шумно шелестел, как еж, и воро-
чался в сырых кустах, не в силах заснуть.
"Ну вот и началось...- думал он и дрожал, - Тварь ли дрожащая,
или..."
. . . . . . . . . .
Дело пошло быстро и хорошо. К Саше примкнули многие, видно время
назрело - его отряд рос, как снежный ком, не по дням, а по часам. После
удачного налета на пост ГАИ достали оружие, боеприпасы, что позволяло
значительно расширить объем боевых операций. Не пренебрегали и мелочами.
И народ любил Сашу, любил и понимал. Понимал и тогда, когда отряд
взрывал водонаорные башни и рушил мосты, и тогда, когда Александр, плача
от жалости, расстрелял десяток баб, собирающих на поле картошку.
"Землю собой украсил, как цветами" - говорили об Александре по де-
ревням, носили ему молоко, творог - все знали, что взяв с боем сельпо,
Саша не реквезировал пищевых продуктов, а без жалости сжигал. Если кого
заставал на экспроприации - расстреливал лично. И дисциплина была в
отряде жесткая - никаких разговорчиков, песен. Бойцы, сжав зубы,
вытерпели даже объявленный Сашей сухой закон. Все было подчинено одной
цели, одной программе:
1. Убей
2. Лучше всего неповинного
3. Мучайся потом
4. Земля содрогнется
5. Совесть народная проснется
7. Еще неизвестно, но что-то будет
И девиз был в отряде прост: "Сегодня ты живой, а завтра тебя нету."
Троих самых отчаянных бойцов: Сеню Грибного Колотырника, Пантюху Мо-
крого и Томилина Саша назначил взводными и доверил совершать самосто-
ятельные рейды по области.
Сеня Грибной Колотырник, жестоко страдающий без спиртного
хронический алкаголик, делал все, чтобы оправдать высокое доверие. По
призванию Сеня был народным мстителем экстракласса, такого класса, что
затряслись бы от него в ужасе Тарас Бульба и Малахия Уолд, и шарахнулись
куда глаза глядят, и спрятали бы голову под мышку. Такого калибра был
Сеня мститель, что всему человечеству мог, не сморгнув, плюнуть в рожу,
положить ( как Мрамалад бомбу ) Земной шар на одну ладонь и другой
прихлопнуть.
Грибным Колотырником ласково называли его бойцы за то, что он часто
срывал дурное настроение на грибниках. Порыщет, порыщет в лесу, и
наткнется на грибника:
- Ну-ка, ну-ка, подойди сюда, грибничек!
- А что вам, собственно, нужно, товарищ?
- Ты не ершись, а отвечай: собирал грибы?
- Да, собирал.
- А ты их сеял, сажал?
- Позвольте пройти, товарищ!
- Вот то-то грибничек: собираешь то, что не сажал, и жнешь то, что не
сеял, и потому не позволю я тебе больше никуда пройти.
И застучит грибнику Сеня морду до смерти. Сегодня ты живой, а завтра
тебя нету.
. . . . . . . . . .
- Слушай, это что такое показывают? - с тревогой спросил Иван у
Валеры.
- Как чего? Про партизан. А может, про революцию.
- Какие партизаны, балда? Ты видел как они жигуленки взрывают, ика-
русы?
- Да ты что, Иван, обычный фильм про войну. А может, про партизан.
- Ну, дурак ты, Валера! Совсем у тебя чердак съехал от браги! Не
могут такого показывать, понял? Не могут! Может, правда, научная фанта-
стика? Да нет, не похоже...
Валера равнодушно смотрел на экран. Иван вскочил и в тревоге заходил
по комнате, не отрывая глаз от телевизора.
. . . . . . . . . .
Пантюха Мокрый уже третий час лежал в лопухах и вел наблюдение за
большим селом Жосицкое. Иногда он вскидывал руку, будто желая ударить рой
синих, жирных мух, летающих вокруг, ползающих по траве, по лопухам, по
потному лицу Пантюхи. Солнце перевалило за полдень, жара усилилась.
Пантюха утирал налипшую на лицо травяную труху и мошек, зорко вглядываясь
в малоподвижное от зноя село.
Прямо перед глазами Пантюхи желтые одуванчики на фоне черной тени
сарая гордо клонились в теплоте, как прекрасные женщины Вермеера; дальше
несколько баб пололи серое болотище. В самом селе электрик влезал то на
один, то на другой столб и трогал электричество.
Пантюха несколько раз поднимал было обрез, чтобы снять электрика со
столба, но обрез был враль - с трех выстрелов только одного и забирал, а
обнаруживать себя, раньше времени и даром, Пантюха не хотел.
Оцепенение нашло на него, веки смыкались. Незаметно из овратитель-
ного звона мух выделился разноголосый, рокочущий рев. Пантюха вздрогнул,
приподнялся из лопухов и взглянул на залитую солнцем дорогу: из леса к
селу ползла разноцветная лента какой-то толпы.
Это была банда некогда известного художника, а ныне бандита Витьки
Тихомирова.
Дюжие, вполпьяна для куражу молодцы сшибали шашками репейник, гарцуя
на лоснящихся конях; в дрожащем от зноя воздухе колыхались знамена и
хоругви кисти Витьки Тихомирова, изображающие самого Витьку Тихомирова,
насупленного Нестора Махно, Бакунина, князя Кропоткина с топором в руке,
Че Гевару, Джека Потрошителя, Бонни и Клайда и многих других - только
Саши Жегулева не было на этих хоругвях, о чем уже и раньше знал Пантюха.
Бойцы у Витьки были самых разных мастей - больше всего, конечно,
было усатых, румяных, с пьяными красными рожами, поющих "Ударили Ваню
кастетом". Но была, например, группа молодчиков в черных рубашках, горла-
нящих "Джовеньезу" ( а кое-кто из них осторожно мычал "Хорста Весселя"),
поодаль ехали с усталыми, грустными лицами ребята в конфедератках, поющие
"Красные маки под Монте-Кассино"; с ненавистью глядели они на
чернорубашечников, а на них самих свирепо поглядывали самоварные рожи
бандитов с самодельными Георгиевскими крестами.
Не было у Витьки в отряде только толстовцев, ментов не было, шпионов
всяких. Но особенно Витька не любил буддистов. Три раза брал Тихомиров
приступом город Нирваново-Вознесенск, гнездо и рассадник буддистской
заразы, и вырезал всех буддитстов вчистую, и три раза город отстраивался,
наезжали на ласковых баб-ткачих мужики (буддитсты, как утверждал Витька),
и снова вел Тихомиров свой отряд раскулачивать город Нирваново-
Вознесенск, третий раз за одно лето.
За бойцами ехало пропасть накрашенного бабья на телегах и десятки
подвод обоза - с семенным зерном, бочковой свининой, ящики с самогоном,
шампанским и водкой "Золотое кольцо", штуки тканей и югославских обоев,
запчасти автомобилей, мебель, посуда, стереоаппаратура.
Особенно держалась подвода менее ширпотребных товаров, предметов
обихода лично Тихомирова: краски,гипсовые статуи, портрет батьки Махно на
велосипеде, реквизированная в краеведческом музее картина "А ля рюс"
американского, видимо, художника Э.Кэбпэкоба ( подписанная латинскими
буквами: A. CABPACOB ).
Банда подъехала к селу. Витька махнул рукой. Отдельные голоса
замолкли и после нескольких секунд молчания гнусный голос запевалы заныл
где-то посередине колонны:
Нинка как картинка с фраером гребет.
Дай мне, Кенарь, финку, я пойду вперед,
поинтересуюся, а шо это за кент...
И сытые, распираемые удалью бандиты брызнули, как гнилой апельсин,
не дожидаясь конца куплета припев ( впрочем совсем из другой песни ):
А водки сьем бутылочку,
взграмаздюсь на милочку,
а потом в парилочку,
т-т-ттваю мать!
Банда въехала в село. Девки высыпали на площадь перед почтой и
раззявя рот любовались на сытые морды бойцов. Какой-то старик на костылях
притащил каравай хлеба с полотенцем и, утирая слезы, подал Тихомирову.
И Пантюхе Мокрому так обидно было глядеть на эту зажиточную
вольницу, что он матерясь растолкал баб, и вплотную подошел к Тихомирову.
- Харю разворочу! - задыхаясь, крикнул он.
Все замолкло. Старик с караваем престал плакать и попятился за баб.
Витька важно поправил попаху и, кашлянув, разгладил усы.
- Трись ты своими папахами! - крикнул Пантюха, - Банты еще нархист-
ские нацепил, бандит!
Витька Тихомиров склонил голову назад и поднял одну бровь гораздо
выше другой. Тотчас к нему, спешившись, подбежал бледный, гнилой юноша в
ленноновских очках.
- Пантюха Мокрый, из жегулевских, - шепнул юноша Витьке.
Витька кашлянул, поправил пулеметные ленты на груди и важно, как
ласковый барин холопу, сказал:
- Что же ты меня ругаешь, дружок? Чем же я хуже твоего Сашки?
Пантюха заскрипел зубами и сжал кулаки:
- Сашка светлый, свету дете! Сашка положительное имя стало, мы с ним
совесть народную упромыслим, а ты за нами вылез, как вошь на гребень!
Ишь, "Чем я хуже"! Ты бандит и вор, вон ряху-то наел на грабленных сель-
по, а мы в отряде по три дня не жрамши!
- Как же нам не экспроприировать? - вмешался в разговор бледный юно-
ша-анархист, - ведь мы, также как Жегулев, выступаем с прикладной иници-
ативой ультрапарадоксальной фазы тотального отказа!
- А?! "Астрал-ментал", с-сука! - с лютой злобой сказал Пантюха, гля-
дя на анархиста, - Эх, вот на кого патрон бы стратить! Слыхал я про тебя,
гнида, да руки не доходили.
- Скажите, Пантелей, у вас есть определенная политическая программа?
- спросил юноша, ко многому привычный.
- Сколько ни есть, вся наша
- Но вы могли бы сформулировать?
- Коли я кому сформулирую, дык он не встанет, а программа наша
проста: сегодня ты живой, а завтрб тебя нет.
- Ты, дурак, думаешь мы крамольничаем? - продолжал Пантюха, обраща-
ясь к Витьке, - мы не крамольничаем, мы горюшко народное невосплакучее
слезами омываем, для народа радеем! А ты уркаган, тебя в тюрьму надоть!
Водку пьешь! - с обидой вскричал Пантюха напоследок.
Все помолчали.
- Уймись ты, дурачина, сейчас тебе Витька "Встань, хряк" устроит! -
крикнула из толпы какая-то баба в мухояровой душегрейке.
Пантюха, усмехнувшись, сплюнул; даже не сплюнул, а как-то особенно
презрительно уронил слюну с языка.
Все снова, восторгнувшись, промолчали.
- Сашка-то твой небось побольше моего народу перекокошил! - произнес
Витька, подумав.
- Сашка наш кокнет одного, дык потом целый час мучается. Десять
