- Попал, попал! - кричит Силантий. Мальчики смотрят
друг на друга и вдруг пускаются бежать по дороге.
Клубами поднимается за ними пыль.
Вечером за ужином дед Пахом говорит Настасье:
- Слышь, нынче, бают, за Дединовским лесом ероплан
сверзился.
- Ах, ужасти! - пугается Настасья. Силантий ниже
нагибается над миской и толкает Миньку под столом
ногой.
-------------------------------------------------
Владимир Тучков
Двадцать первый Петров
---------------------------
Взревел двигатель, пропеллер превратился в китайскую
фарфоровую тарелку, и пилот Петров погнал свой спортивный самолет
N21 по грунтовой дорожке навстречу сгущающейся смеси азота с
кислородом, с удовлетворением ощущая ягодицами плотно сложенный
парашют.
Про Петрова в отряда слагали легенды и анекдоты, чему в
немалой мере способствовал его внешний вид, состоявший из
кожанного реглана, прически "бокс", плотно набитого "Казбеком"
портсигара, запаха "Тройного" одеколона и неморгающих глаз.
Вначале, когда он впервые появился на аэродроме, инструктора
решили, что паренек стебается. Однако на первом же
ознакомительном собрании, после вопроса "Вопросы есть?" Петров
встал и ровным уверенным голосом спросил: "Где можно встать на
комсомольский учет?" И вынул из нагрудного кармана суконной
гимнастерки знакомую лишь Егорычу и начотряда Литовцеву
красненькую книжицу. А когда под дружное гоготание какой-то
шустрый чернявый паренек ловко выхватил у Петрова из рук билет,
то голос, которым было сказано: "Верни, некоммунь!", заставил
всех мгновенно умолкнуть. Голос прозвучал, как звук хорошо
смазанного взводимого затвора. С тех пор его стали звать то
Мамонтом, то Роботом. Но в глаза говорили только "товарищ
Петров".
Нынешний свой вылет он посвятил последней доводке и шлифовке
перехода из "петли Нестерева" в "бочку", дабы на грядущем параде,
который будет посвящен очищению страны от скверны, не ударить в
грязь лицом и достойно пройти над трибунами мавзолея. Мотор гудел
ровно, высотомер равномерно увеличивал свои показания, на
приборной панели ровными рядами горели только зеленые лампочки.
Надежно пахло маслом и выделанной кожей реглана.
Прозвище "Робот", которое Петров приобрел заглаза вскоре
после "Мамонта", придавало не только и не столько его бытовую
поведенческую запрограммированность - например, его ежеутреннее
бритье всегда состояло из 54-х скребков - но прежде всего его
уникальные лгтные достижения. Так во время учебного боя никто
даже не пытался противостоять Петрову. Все мгновенно уходили вниз
и садились где придется и как придется, поскольку в лобовой атаке
он был подобен зубилу. Известен случай, когда Петров, отчаявшись
найти достойного противника, снизился до полутора метров и пошел
в лоб на пассажирский поезд. И настолько красноречив был вид его
лица, полыхавшего за лобовым стеклом ледяным пламенем, что
машинист остановил состав и погнал его задним ходом что было
мочи.
Петров, думая о ручке управления и секторе газа, резко взял
ручку на себя и одновременно отжал сектор газа. Машина взревела и
ринулась в вертикаль. Авиагоризонт начал вращать глазное яблоко,
высовывая голубое, припадочное. Стрелки, словно продажные девки,
начали податливо валиться навзничь. И лишь вольтметр непоколебимо
стоял на 27-и вольтах. Про Петрова в отряде рассказывали разное.
И что правнук Чкалова по материнской линии, и что готовится
мстить за отца, навеки оставшегося в Афгане, и что в детстве
мать- врачиха сделала ему операцию по удалению инстинкта
самосохранения. Но все эти домыслы не объясняли главного - почему
он пошел в спортивную авиацию, а не в военную, где и скорости
выше, и возможностей убивать больше?
Перегрузка вдавила Петрова в кресло, где он покоился прочно,
несмотря на положение вниз головой. Ощущение было хорошо знакомым
и приятным, освоенным еще в далеком детстве, когда он в красном
своем галстуке вращался на ВДНХ на аттракционе "Интерпрайз". И
там, где другие дети и взрослые, в верхней точке, зажмуривали
глаза и визжали, он хладнокровно совмещал воображаемый прицел с
рестораном "Седьмое небо", жал на воображаемую гашетку и с
упоением всаживал в опухоль на телебашне очередь из
скорострельной пушки: "Та-та-та- та-та-та-та-та-та!!!"
Самолет, дошедший до верхней точки траектории, начал плавно
валиться носом вниз, отчего скорость его начала возрастать еще
больше. Кочегары стали с еще большим остервенением швырять уголь
в топку. Стрелка манометра заплясала у красной риски. Машинист,
не обращая внимания на разъедающий глаза пот, нервно метался
взглядом между манометром, набегающими рельсами и скачущими вдоль
состава косматыми всадниками. Казалось, пропеллер неистово
разрубает молекулы кислорода пополам. В самом верху лобового
стекла появилась узкая полоска земли, которая стала шириться, а
потом и стремительно приближаться. Но ручка управления находилась
в правильном положении, и самолет начало выносить на более
пологое снижение. Приближался переход в "бочку"...
Инструктора относились к Петрову двойственно. С одной
стороны, знали, что убъет без оглашения приговора. С другой, -
радовались тому, что сподобились лицезреть летный абсолют. Когда
Петров, чеканя шаг и поскрипывая регланом, стальной пружиной
подходил к своему 21-у номеру, смотрели на него с испуганным
восхищением, перебирая в уме известные исторические примеры. Но
подходящего не было. И хоть ближе всех к Петрову стояли
камикадзе, но и они не дотягивали, поскольку Петрова в деле
мщения интересовал не масштаб, а сам абстрактный принцип. Он в
равной мере был готов обрушить гнев своей всесокрушающей машины с
отпиленными шасси как на атомную электростанцию, так и на
укусившую его собаку. Поэтому инструктора испытывали огромную
радость и когда Петров взлетал, и когда садился. Причем его
приземление было необычайно артистичным - на мгновение колесами
земли, он вдруг напружинивался, отталкивался от ВПП и выполнял
тройное сальто-морталле с пируэтом. И останавливался, словно
прибитый гвоздями, и делал так называемый "комплимент" - крылья в
стороны и вверх и белозубая улыбка на лице... Однако
авиагоризонту было уже пора занимать исходное положение, но он
все еще процентов на семьдесят был красно- коричневым и лишь на
тридцать голубым. Петров недовольно посмотрел на другие приборы.
Счетчик показывал, что электричества нагорело на пять тысяч
рублей. "Бывало и хуже" - отметил про себя Петров. Но наконец-то
полет стал горизонтальным. И в тот же миг ручка отклонилась от
себя до нейтрального положения и рывком наклонилась вправо.
Однако ожидаемого завинчивания в "бочку" не произошло! Самолет не
слушался! Петров до отказа повалил штурвал вправо, затем влево.
Полет был прямым. Внизу забегали, засуетились. Петров даже
как-будто услышал их гаденькое подхихикивание. И тогда он
втиснулся в промежуток между левой приборной панелью и штурвалом
и начал изо всех сил гнуть его ногами. Железо не выдержало и
переломилось у основания. Петров вернулся в кресло и закурил.
Затем убрал комсомольский билет в неразрушаемый "Черный ящик" и
тщательно побрился. И до упора нажал на газ, чтобы поскорее
покончить с этим постыдным делом...
Да, кстати, парашют-то я совсем и забыл. Однако забыл про
него и Петров. Точнее, он всегда воспринимал его не как средство
экстренного спасения, а как удобную и мягкую подушку для сидения,
поскольку, несмотря на молодость, страдал хроническим геморроем,
доставшимся ему в наследство от отца-бухгалтера. Ведь именно
слабый и студенистый, как внутренность улитки, циничный и
беспринципный отец стал причиной его летно-комсомольской
одержимости.
Минут через сорок близ подмосковного Красногорска прогремел
страшный взрыв. Именно так об этом написали в газетах. Однако
газетные шлюхи ради трех штук за полстранички существенно
исказили реальность. Ведь к моменту падения самолета его баки
были пусты. Так что взрываться было нечему.
Местные девки и молодые бабы порезали неиспользованный
парашют на куски и сшили из них множество нарядных сарафанов,
которые быстро разошлись на вещевом рынке в Лужниках. Однако
смерть Петрова не была напрасной. Уходя, он забрал в небытие
своего неродившегося сына-бухгалтера.
-------------------------------------------------
Владимир ТУЧКОВ
ОРНИТОЛОГИЧЕСКИЙ ТЕТРАПТИХ
---------------------------
Птих первый
Где-то научилась каркать,
отрастила перья,
ноги тонкие, глаз недобрый.
Ну и отвори ей окно -
птица не должна без неба!
Птих второй
В ущелье такого бюста тепло и сыро,
но не место для сокола!
Хоть и ранен, здоровой ногой пинает громады.
Что ему до удушливой этой ласки,
вкусившему свободы птичьего рынка!
-----------------------------------------------------
Воробьи исчезают бесследно.
Ни могил, ни крестов
Вячеслав Верховский
-------------------------------------------------
Владимир Тучков
Под рокот прибоя
-------------------------------------------------
---------------------------------------------------------
Трудно представить картину глупее и поэтичнее этой:
небольшой остров, на котором стоит маяк и отсутствует какая бы то
ни было растительность, кроме, конечно, как на лице смотрителя
маяка, единолично представляющего в этом затерянном уголке земную
цивилизацию. Человек этот уже немолод, он изрядно пожил и немало
повидал на своем веку, что и привело его на этот пустынный брег,
подальше от... Правда, окончательно порвать с жалкими людишками
не удается и здесь. Два раза в год приходит навигационное судно и
оставляет запас провианта, табак, топливо и питьевую воду.
Общественная функция смотрителя предельно проста и
необременительна - вечером маяк следует зажигать. Утром тушить.
Все остальное время принадлежит лишь ему и никому более. Им он
волен распоряжаться по собственному усмотрению в зависимости,
естественно, от Божьего промысла.
Понятно, что такая неограниченная физическая свобода и
духовная независимость многим не по нраву. В результате наступил
момент, когда подошедшее к острову судно с провиантом обнаружило
картину массовой гибели кораблей, напоровшихся на скалы по
причине незажженного маяка. Как выяснилось после вскрытия,
смотритель был вероломно отравлен.
Береговое начальство похоронило его с почестями. И нашло
нового человека, уставшего от женщин, славы и богатства. Однако.
Чтобы печальная история его предшественника не повторилась,
нового смотрителя доукомплектовали пробователем пищи. Дабы
спокойное течение благородных мыслей уединившегося философа ничем
не нарушалось, пробователем пищи был подобран немым и не
способным передвигаться идиотом.
Однако через полгода снабженцы (среди которых. Несомненно,
был и тайный злодей) обнаружили пробователя пищи отравленным, а
смотрителя умершим от голода. И опять убытки, понесенные в
результате массовой гибели кораблей, были чудовищными.
Опять похоронили с почестями и нашли еще одного дозревшего
до способности к поиску умозрительной истины. Приняли на работу и
десять пробователей-идиотов, чтобы каждый из них испытывал лишь
одно наименование пищи, которая согласно калькуляции состояла из
вяленого мяса, пищевого жира, макаронных изделий, муки, соли.
Копченой рыбы, сушеных овощей, сыра, питьевого спирта и воды.
Однако все это оказалось опять отравленным, и через полгода на
материк вместо добрых новостей были доставлены одиннадцать
цинковых гробов. Убытки компании, в очередной раз оплатившей
более полусотни страховок, приблизилось к критической отметке.
Тогда было решено коренным образом изменить стратегию борьбы
за нормальное функционирование злополучного маяка. Вместе с
очередным мыслителем на остров было высажено стадо коров, чьим
мясом и молоком он должен был питаться и утолять жажду. Однако
через полгода ревизия обнаружила умерших от голода коров и
