выпустила стрелу в сторону колючего дерева. Стрела вонзилась в самую
середину серого ствола.
Услышав звон тетивы, свист стрелы и ее удар о дерево, Фафхрд быстро
обернулся. Костлявая рука ласково махала ему и не опустилась, пока он не
достиг дороги у подножия холма, где он пустил кобылу в мощный галоп.
В течение двух ударов сердца Крешкра постояла в задумчивости на
вершине холма, затем, отцепив нечто невидимое от пояса, бросила в самую
середину догорающего костра.
Среди фейерверка искр в воздух, футов на двенадцать, взметнулся
ярко-голубой язык пламени и горел примерно столько же ударов сердца. В его
свете скелет Крешкры казался сделанным из вороненого железа, а ее
мерцающая плоть - из клочков ночного тропического неба, но полюбоваться
этой красотой было некому.
Оглянувшись на всем скаку, Фафхрд увидел острый и тонкий язык огня и
нахмурился.
В эту ночь крысы в Ланкмаре уже убивали. Коты погибали от выпущенных
из арбалетов крошечных стрел, которые проходили через узкий вытянутый
зрачок и впивались в мозг. Разложенный на полу крысиный яд каким-то хитрым
способом попадал в собачью еду. Мартышка Элакерии погибла, распятая на
изголовье кровати из сандалового дерева этой жирной распутницы, прямо
напротив серебряного зеркала до потолка, которое полировалось ежедневно.
Младенцев находили в колыбелях закусанными до смерти. Несколько взрослых
были ранены глубоко вонзившимися стрелками, намазанными какой-то черной
гадостью, и скончались после многочасовых конвульсий. Многие пили, чтобы
заглушить страх, однако некий одинокий старик, упившись вусмерть, истек
кровью, так как его артерии были в нескольких местах аккуратно перерезаны.
Тетушка Глипкерио, мать Элакерии, задохнулась, попав в петлю, повешенную
над крутой темной лестницей, ступени которой для скользкости были политы
маслом. Некую отважную проститутку съели заживо на площади Тайных
Восторгов, причем никто не обратил внимания на ее вопли.
Крысы расставляли столь замысловатые ловушки и, судя по косвенным
уликам, так умело владели оружием, что многие жители твердили, будто у
некоторых из грызунов, в особенности у неуловимых белых альбиносов, вместо
передних лап настоящие руки, заканчивающиеся пальцами с когтями, - не
говоря уж о том, что люди неоднократно видели крыс, бегущих на задних
лапах.
Хорьков целыми стаями загоняли в крысиные норы. Ни один не вернулся.
Устрашающего вида солдаты в коричневых доспехах и масках-мешках на головах
целыми отрядами носились по улицам, тщетно выискивая врага, против
которого они смогли бы применить свое хваленое новое оружие. В самые
глубокие городские колодцы был насыпан яд - в предположении, что они
доходят до подземного крысиного города и грызуны берут из них питьевую
воду. Крысиные норы так немилосердно заливались горящей серой, что потом
приходилось отрывать солдат от исполнения основных обязанностей для
тушения пожаров.
На следующий день начался исход, который продолжился и ночью: люди
уходили морем - на яхтах, баржах, лодках и плотах, и сушей - в экипажах,
повозках или пешком через Зерновую заставу на юг и через Болотную на
восток, однако Глипкерио по совету Хисвина, а также дряхлого и
жестоковыйного главнокомандующего Олегния Мингологубца силой прекратил
бегство, не остановившись даже перед кровопролитием. Галера Льюкина вместе
с другими военными кораблями окружила беглецов и погнала их назад к
причалам, не считая, естественно, яхт богачей, которым удалось откупиться
золотом. Вскоре, со скоростью вести об изобретении нового греха,
распространился слух, что раскрыт заговор, имевший целью умертвить
Глипкерио и посадить на трон любимого в народе, его неимущего и ученого
кузена Радомикса Кистомерсеса Незаметного, который держал в доме
семнадцать кошек. Ударный отряд, состоявший из стражей порядка в штатском
и ланкмарской пехоты, тотчас же был послан из Радужного дворца в залитую
светом факелов темноту, дабы схватить Радомикса, однако того успели
вовремя предупредить, и он вместе с кошками скрылся в трущобах, где у них
было много друзей как человечьего, так и кошачьего племени.
Черепашьим шагом ночь ужаса клонилась к закату, и улицы, где
постепенно не осталось ни одного прохожего, стали необычно молчаливы и
темны: все подвалы и многие первые этажи были заперты и забаррикадированы
сверху. И лишь на улице Богов все еще толпился народ - там можно было не
бояться нападения крыс и найти забвение от страхов. В других же местах
слышалась лишь поступь совершающей обход ночной стражи да тихий топоток и
писк, которые становились все более смелыми и частыми.
Рита распростерлась перед громадным кухонным очагом и старалась не
обращать внимания на Саманду, которая, рассевшись в объемистом кресле
дворцовой экономки, проверяла свои кнуты, розги, палки и прочие орудия
наказания, время от времени со свистом рассекая воздух одним из них. Рита
была привязана к большому кольцу, привинченному к полу посреди кухни
длинной и тонкой цепью, которая тянулась от обруча у нее на шее. Порой
Саманда задумчиво поглядывала на девушку и каждые полчаса, вместе со
звоном колокола, приказывала девушке встать по стойке смирно, после чего
иногда давала какое-нибудь пустяковое поручение, - к примеру, наполнить ей
кружку вином. И между тем она до сих пор ни разу не ударила Риту и,
насколько той было известно, не послала человека к Глипкерио, чтобы
сообщить о том, когда начнется экзекуция.
Рита понимала, что ей намеренно взвинчивают нервы, откладывая
наказание, и пыталась забыться в дреме и мечтах. Однако всякий раз, когда
ей удавалось задремать, ее начинали мучить кошмары, и пробуждения каждые
полчаса становились просто невыносимыми, а мечты о жестокой расправе над
Самандой в данной ситуации не находили отзвука в душе у девушки. Она
пыталась предаться романтическим фантазиям, однако располагала для этого
слишком скудным материалом. Среди прочего ей припомнился невысокий воин в
сером, который спросил, как ее зовут, в день, когда она подверглась
наказанию за то, что, испугавшись крыс, уронила поднос. Он по крайней мере
был учтив и, похоже, считал ее не просто живым сервировочным столиком, но,
наверное, уже давным-давно позабыл о ней.
Внезапно в усталом мозгу девушки мелькнула мысль: если ей удастся
подманить Саманду поближе, то при быстрых и решительных действиях она,
возможно, сумеет задушить мегеру своей цепью. Но от этой мысли Риту лишь
бросило в дрожь. В конце концов она дошла до того, что стала перечислять в
уме имеющиеся у нее преимущества, например, у нее не было волос, так что
повыдергивать их или спалить не мог никто.
Серый Мышелов проснулся уже за полночь свежим и готовым к действию.
Перевязанная рана не болела, хотя левое предплечье немного онемело. Однако
появиться перед Глипкерио было уместно лишь днем, а поскольку
воспользоваться противокрысиной магией Шильбы Мышелов собирался лишь в
присутствии восхищенного сюзерена, то он решил снова заснуть с помощью
остававшегося вина.
Действуя совершенно бесшумно, чтобы не потревожить Джоха Ловкие
Пальцы, который устало похрапывал на матрасе рядом с ним, Мышелов быстро
прикончил початый кувшин и уже не спеша принялся за следующий. Но сон
упрямо не шел к нему. Напротив: чем больше он пил, тем бодрее билась у
него в жилах кровь. В результате, пожав плечами и улыбнувшись, Мышелов
бесшумно взял Скальпель и Кошачий Коготь и крадучись спустился вниз.
В тусклом свете лампы с роговым абажуром и привернутым фитилем он
увидел свою одежду и снаряжение, аккуратно разложенные на прибранном столе
Джоха. Сапоги и другие кожаные предметы были тщательно вычищены и смазаны
маслом, серая шелковая туника и плащ - выстираны, высушены, аккуратно
зашиты и заштопаны двойным швом. Благодарно взмахнув рукой в сторону
потолка, Мышелов быстро оделся, снял с потайного крючка один из двух
одинаковых, смазанных маслом больших ключей, отпер дверь, бесшумно отворил
ее на хорошо покрытых смазкой петлях, выскользнул на улицу и запер за
собой замок.
Мышелов стоял в густой тени. Лунный свет беспристрастно серебрил
изъеденные зубами времени стены со всеми их потеками, плотно закрытые
ставнями окошки, запертые двери, истоптанные каменные порожки под ними,
древние булыжники мостовой, обрамленные бронзой водостоки, валявшийся
повсюду мусор. Улица была молчалива и пуста. "Именно так, - подумал
Мышелов, - должен выглядеть ночью город Упырей - с той лишь разницей, что
там по улицам, наверное, ходят скелеты на своих узких костистых ступнях
цвета слоновой кости, которые никогда не клацают".
Словно огромный кот, Мышелов осторожно вышел из тени. Пухлая,
неправильной формы луна ярко сверкала над зубчатым коньком крыши дома, где
жил Джох. Вскоре, сделавшись частью этого посеребренного мира, Мышелов уже
быстро и широко ступал на губчатых подошвах по Грошовой улице в сторону
скрытого за поворотом перекрестка с улицами Мыслителей и Богов. Слева
параллельно Грошовой шла Бардачная, справа - Извозчицкая и Пристенная; все
четыре улицы повторяли изгибы Болотной стены, вдоль которой тянулась
Пристенная.
На первых порах тишина была абсолютной. Двигаясь по-кошачьи, Мышелов
и шума производил не больше, чем кот. Затем он услышал это - легкий
топоток, напоминавший стук первых дождевых капель или первый порыв бури в
листве небольшого дерева. Мышелов замер и огляделся по сторонам. Топоток
тут же прекратился. Всмотревшись в тень, Мышелов различил лишь две точки,
блестевшие рядом друг с дружкой в куче мусора, которые могли быть, чем
угодно - от капель воды до рубинов.
Он снова тронулся в путь. Топоток немедленно возобновился, причем
стал сильнее, словно буря должна была вот-вот разразиться. Мышелов
прибавил шагу и вот тут-то они на него и налетели: двумя неровными
линиями, серебрившимися в лунном свете, маленькие животные бросились к
нему из мрака справа, из-за груд мусора, и сзади, из водостоков, а
несколько крыс вылезли даже из-под неплотно пригнанных дверей.
Он побежал - вприпрыжку и гораздо быстрее своих недругов; Скальпель
молниеносно разил врагов одного за другим, словно серебристый жабий язык,
вонзаясь им в жизненно важные органы, как будто Мышелов был каким-то
фантастическим мусорщиком, а крысы - живым мусором. Грызуны продолжали
выскакивать на него откуда-то спереди, но большинство из них он обогнал, а
остальных прикончил. Выпитое вино сделало Мышелова абсолютно уверенным в
себе, и его бег казался ему похожим на танец - танец смерти, в котором
крысы изображали род людской, а он - его ужасную повелительницу, только
вооруженную не косой, а мечом.
Улица свернула вбок, и тень поменялась местами с серебристой стеной.
Увернувшись от Скальпеля, большая крыса прыгнула Мышелову на пояс, но он
ловко смахнул ее на острие Кошачьего Когтя, одновременно пронзив мечом еще
двух недругов. "Никогда в жизни, - радостно подумал человечек в сером, -
он не был до такой степени Серым Мышеловом, истреблявшим своих исконных
врагов".
Внезапно что-то прожужжало у его носа, словно рассерженная оса, и
сразу все изменилось. В голове у Мышелова яркой вспышкой промелькнули
картины в высшей степени странной и решающей ночи на борту "Каракатицы",
ночи, которая уже начала было терять для него всякую реальность и в
которой были крысы с арбалетами, Скви с мечом у его артерии, и он впервые
понял, что имеет дело с необыкновенными и даже не с необычными крысами, а
