варлаков не было. Сэр Катифен закусил губу.
Он один остался со своим господином, если не считать оруженосцев.
Остальные воины дружины короля Сегонтиумского отправились в замок -
отвезти тело принца Селиванта и защитить королеву в случае опасности,
время смутное. Якобы должны подъехать с минуты на минуту. Сэр Катифен
догадывался - король Пенландрис опасался, что в решающий момент его воины
могут отказаться сражаться против соотечественников. Вон Селивант - знал,
молчал, и даже вроде соглашался, а когда дошло до дела, не смог пойти на
предательство. "Предательство! - вырвалось у Пенландриса, когда он был
наедине с сэром Катифеном и наливался любимым элем. - Знал бы, паршивец,
что такое предательство!.."
Коня Пенландриса, как и тело короля, оставили без присмотра - до них
ли, озерное чудовище давит бойцов!
Сэр Катифен поймал жеребца за уздцы, с трудом (король все-таки был
грузен) закинул тело мертвого повелителя в седло. Закрепил, чтобы не
свалился. Поискал глазами оруженосцев короля. Не нашел, махнул рукой повел
коня с неживым седоком. Сел на своего коня - меч, которым он почти не
пользовался, и арфа, почерневшая от употребления, приторочены к седлу.
Подумал, спешился, надел перевязь с мечом, арфу закинул за спину, взял
уздечку коня повелителя и, не глядя на разворачивающуюся битву с драконом,
пошел к дороге.
Идти до замка Пенландриса было очень далеко, где-то впереди
зализывала раны, отброшенная армия разбойников. Сэр Катифен не торопился,
а покойникам живые враги не страшны. Сэр Катифен считал себя тоже
покойником.
Он достиг уже границ королевства Пенландриса, когда его догнали
оруженосцы короля. Они остановили коней, один из них вел под уздцы коня
Катифена. На предложение сесть на коня и присоединиться к ним, Катифен
помотал головой. Они сообщили, что бритты вышли на битву, что сами
оруженосцы в сражение против собратьев не пошли - ради чего, если
повелитель мертв? И поскакали дальше: нести в королевский замок горестную
весть.
До замка Пенландриса сэр Катифен добрался глубокой ночью - почти
перед самым рассветом. Королева спала. Или просто не пожелала выйти.
Слуга предложил Катифену еды, но верный вассал не захотел
расставаться со своим сюзереном.
Тело короля омыли, одели в парадные одежды и отнесли в часовню. Сэр
Катифен остался с господином наедине. Все заботы были позади. Ничто больше
не лежало на совести доблестного рыцаря.
Он долго стоял на коленях перед мертвым телом.
Потом снял арфу, пробежался пальцами по струнам. Он не мог осуждать
господина. И обсуждать с кем бы то ни было его поступки. Но вот вчера он
был на коне... Победителем. А сегодня он хладный труп. Убитый собственным
сыном... Взлет и паденье. Любой взлет чреват паденьем, после которого не
взлетишь. И рассчитывать на упокоение в раю нет причин... И на добрую
память потомков - одним движением зачеркнута славная жизнь. Но кто знал
доподлинно жизнь Пенландриса, его душу, его далеко простирающиеся планы?
Катифен, доверенный короля, почти друг, порывов Пенландриса и глубинных
мотивов его действий не знал. И не осуждал своего господина - в случае
успеха задуманного дерзкого плана... В пору было закружиться самой трезвой
голове - победителей не судят, некому. Король Пенландрис состоял в родстве
почти со всеми знатными семьями бриттов, в том числе и с семейством
Пендрагонов... Да дело, наверное, не в этом. По нескольким случайным
фразам, Катифен мог судить, что Пенландрис сильно озабочен будущим Родины.
Он любил Британию не меньше Пендрагона или графа Маридунского, но видел
то, что было скрыто от них... И пошел на предательство, подвергая Родину
опасности захвата саксонцами, чтобы избежать опасности куда более грозной.
Но была ли такая опасность в действительности, или Пенландрис лишь
вообразил ее себе, чтобы оправдать в собственных глазах предательство -
сэр Катифен не знал. И теперь уже не узнает никогда...
Сэр Катифен хотел спеть мертвому господину на прощание его любимую
песню о единении и борьбе рыцаря Света и рыцаря Тьмы, даже начал
наигрывать мотив. Но совершенно неожиданно для себя самого, запел совсем
другую балладу, ту, которую они с королем слышали, путешествуя десять лет
назад по далекой-далекой Индии. Мелодичная песня очень понравилась
Пенландрису, но король почему-то запретил ее петь своему вассалу. Час
баллады настал.
Сэр Катифен пел своим проникновенным голосом во всю силу, вкладывая в
каждое слово душу и сердце - он пел в последний раз:
Слон в загоне не спал восемь суток кряду,
Лбом искал слабину в каменной стене,
Слон ревел - проклинал хитрую засаду
И собратьев-рабов с грузом на спине.
И явился тогда человек со шрамом,
Посмотрел на слона, хмыкнул и сказал:
"Среди всех боевых - этот будет самым,
Кто ж такого сдает на лесоповал?"
Вот он - слон боевой в пурпурной попоне,
Смертный ужас врагов в кольчатой броне,
Он бои завершал яростной погоней
И слагали певцы песни о слоне.
Но настала пора - в день сухой и пыльный,
Возглавляя парад доблестных полков,
Слон споткнулся в пыли, затрубил бессильно,
Слон не смог удержать тяжести клинков.
И сказал человек в златотканой дхоти:
"Тот, передний, навряд годен для войны!
Уберите его. Как вы не поймете,
Что в бою мне нужны сильные слоны?"
Был поставлен другой впереди колонны,
А к слону подскакал воин на коне,
В бок кольнул - мол, шагай! -
И погнал к загону, где носили слоны бревна на спине.
Там стоял человек с плеткою витою.
Посмотрел свысока, потен и устал.
"Боевой... Да к тому ж, вышедший из строя.
Кто ж такого возьмет на лесоповал?"
...Слон стоял и стонал человечьим стоном,
Облепила мушня рану на боку.
Боевые слоны, алые попоны,
Протрубили вдали плач по старику.
Замолкли струны, в часовне воцарилась тишина. Сэр Катифен бережно
положил арфу на пол. Взял меч господина, лежащий рядом с телом, и
приставил к своему сердцу. Меч оказался длиннее руки, пришлось взять двумя
руками за гарду, а рукоять упереть в каменную стену. Оставалось одно
резкое движение...
Негоже убивать себя мечом господина. Рыцарь имеет собственный меч!
Катифен положил меч Пенландриса на место, достал свое оружие. В
тусклом свете свечей блеснула сталь клинка.
Рыцарь! Сэр Катифен невесело ухмыльнулся. Какой он к дьяволу рыцарь!
Не понравились бы четверть века назад королю его разухабистые и
непристойные песенки и месил бы он всю жизнь дорожную грязь босыми
пятками...
Рыцарь. Сэр Катифен вновь приставил клинок к сердцу.
И задумался, вспоминая прожитую жизнь. Он привык к почету, к
рыцарскому обществу, к рыцарскому образу жизни. Без короля Пенландриса
такая жизнь для него немыслима...
И без короля Пенландриса жизнь сэру Катифену не нужна!
Сэр Катифен сжал крепче рукоять меча...
Но что-то не позволяло ему сделать последнее движение.
В узкое окно часовни пробились робкие солнечные лучи.
Король Пенландрис дал ему эту прекрасную жизнь, после него она должна
и закончиться! Но рука словно окаменела.
Кем он был до встречи с этим замечательным человеком? Грязью!
Грязью и будет!
Сыр Катифен вдруг резко убрал лезвие от груди.
Положил клинок на пол, у ног покойника. Быстро, боясь передумать,
снял плащ со значком Пенландриса, перевязь, новые сапоги... Взял арфу и
вышел из часовни.
Караульный у моста без слов выпустил любимца своего покойного короля.
Сэр Катифен умер - на дорогах страны появился еще один нищий бродячий
бард, которого любой рыцарь может зашибить конем или не глядя садануть
плетью...
Когда тело сэра Отлака отнесли в часовню, рыцари сели за стол. Горе
недолго владело суровыми сердцами благородных воинов. Битва на то и битва,
чтобы кто-то убивал, а кто-то погибал. Павшим - слава. Живым - слава и
добыча. Десятки дорогих доспехов были принесены оруженосцами в замок.
Пленных, за которых потребуют выкуп, либо убьют в случае взятия замка,
затолкали в графские темницы. И скоро над столом воцарился оживленный
разговор - обсуждение сегодняшних событий. Дамы - жены, дочери и невесты,
отправившиеся с рыцарями на столичный турнир и оказавшиеся в осажденном
замке, - слушали и удивлялись. Чем больше доблестные рыцари потребляли
густого пенистого эля и будоражащего вина, тем славнее в их рассказах
выглядели сегодняшние подвиги. Рыцарям действительно было чем гордиться и
было что рассказать.
Сэр Таулас сидел за столом, мрачно глядя на кубок с вином, что
поспешно вновь наполнил расторопный слуга, наслышанный о буйном нраве
прославленного рыцаря. Бывший отшельник не мог простить себе, что сегодня
его господин едва не погиб ("На месте Отлака должен был быть я!") и искал
утешения в вине.
Аннаура, успевшая переодеться для ужина, находилась рядом с сэром
Ансеисом. Лишь только помянули усопшего хозяина замка и приличия позволили
завязать разговор, она тут же призналась:
- Я не отрывала от вас взгляда весь день, барон. Вы были великолепны!
Хамрай невпопад кивнул головой, он явно думал совсем о другом.
- Мое общество в тягость вам, сэр Ансеис? - первая красавица
королевства готова была обидеться. Она не привыкла, чтобы ее словами (тем
более восторженными похвалами) пренебрегали. Аннаура вообще поражалась
этому любовному эпизоду в своей богатой биографии. Может, это только она
так считает, что любовный эпизод? Может, Ансеис как на женщину на нее и не
смотрит? О чем думает сейчас заморский рыцарь? Аннаура не привыкла
отступать: если барон Ансеис не хочет, то она все равно заставит, какой бы
там таинственной силой магии он ни владел! Сегодня же ночью он будет в ее
постели! Ей это просто жизненно необходимо. Чтобы не растерять веру в себя
(или просто потому, что ей - ей! - этого очень хочется, какие еще
необходимы аргументы?). Она капризно поджала нижнюю губку: - Вам не
приятно разговаривать со мной, барон?
Хамрай вздрогнул. Качнул головой, словно отгоняя назойливых мух,
посмотрел на Аннауру. Прямо в ее жадные глаза. И улыбнулся ей,
постаравшись вложить в улыбку всю нежность на которую был способен.
Необходимо было прекратить затянувшуюся недосказанность. Прекратить это
знакомство. Немедленно сказать что-либо, чтобы она потеряла к нему
интерес. Но он не мог. К ужасу своему, он честно признался самому себе,
что полюбил. Другой вопрос - достойна его избранница любви или нет? Но как
это ему сейчас не важно! Важно другое. Он полюбил - впервые в жизни он
полюбил женщину. Он жаждал ее и тем более мучительны были его страдания, к
которым, казалось, за столько лет должен был привыкнуть. Он жаждал теперь
не просто обладать женщиной. Нет! Теперь ему нужна была только Аннаура.
Только она!
- Извини, - нежно сказал Хамрай и взял ее тонкую кисть в свою руку
(от этого прикосновения непонятная, странная и удивительно приятная волна
ощущений охватила опытную женщину). - Я устал. Но в сражении, я постоянно
знал, что ты смотришь на меня с высоты замка. Хотя вряд ли ты могла
разглядеть меня среди сражающихся.
- Нет, что ты! - обрадованно воскликнула Аннаура. - Я отлично видела
